Служанка вернулась, неся обратно карточку:
— Граф молодой извиняется! Они вас принять не могут.
— Как не может?!!
— Не могу знать-с! Сказали, не могут, и кончено.
— Меня не может, — повторил Петров и вдруг ринулся в коридор, наобум отворил какую-то боковую дверь… и вошел в комнату с опущенными шторами.
На постели лежал Андрюшка. При виде гостя он стыдливо натянул на себя одеяло и совершенно спокойным голосом извинился, что отказал в приеме, ибо он не одет, но что он все равно хотел вечером сегодня быть у Марии Петровны по очень важному делу.
— У Марии Петровны?! — заревел Петров. — Да вы знаете, что случилось? Она пропала, ее нет дома всю ночь…
На этот раз из-под одеяла раздалось удивленное:
— Как?! Не может быть?!!
— Как же это не может быть, когда это есть!.. Я сейчас был уже в сыскной полиции! — ревел Петров. — Я ее всю поставил на ноги…
— Боже мой! Какое несчастье! — всплеснул руками Андрюшка. — Но может быть, что-нибудь ее задержало где-нибудь?!
— Она поехала к тетке, и я думал, что поехала с вами.
— Со мной?!!
— Да, но теперь я вижу, что вы не поехали с ней…
— Но не беспокойтесь! Может быть, все это разрешится очень благополучно… и просто… Тут, наверно, какое-нибудь недоразумение! Я сам сейчас оденусь и поеду искать ее… Может быть, она у Николаевых захотела переночевать…
— Да я говорю же вам, что она поехала к тетке.
— Ну хорошо, хорошо, вы теперь поезжайте к другим каким-нибудь ее и своим общим знакомым, может быть, она там, а я поеду к Николаевым. Экое несчастье!..
Чиновник Петров нахлобучил шапку и выбежал вон.
Как только дверь за ним затворилась, из соседней комнаты в халате и туфлях на босую ногу вышел граф Иероним Иванович.
Лицо его было бледно.
Он слышал весь разговор, но не решился войти, предоставляя роль всецело ее исполнителю.
— Дело, кажется, скверно, Андрей! — тихо шепнул он, наклоняясь над постелью сына.
Андрюшка громко захохотал.
— Если это скверно, то что же называется хорошо!
— Конечно, — отвечал граф, — я надеюсь на твое умение, но все-таки боюсь каких-нибудь случайностей.
— Каких же, например? Воскресения из мертвых, что ли?.. Вообще, дорогой папа, я уже говорил вам много раз, что вы блудливы как кошка, а трусливы как заяц. Это нехорошо. И даже не только нехорошо, но опасно. Трусливый делец всегда погибнет, это уж я вам пятьсот раз говорил. Что же вы, например, хотите, чтобы Петров был совершенно спокоен? Неужели этого вы ожидали?..
— Нет, но сыскная полиция?!
— Вы старый ребенок. Я же вам говорю, что все это так же естественно, как то, что после ночи, как видите, наступило утро. Одно нехорошо, что эта женщина, которую мы наняли, чересчур болтлива. Она уже разболтала, что моя мачеха в сумасшедшем доме. Петров действительно может сообщить это так, между прочим, в сыскную, и из сопоставления этих двух фактов… Впрочем, что я! Я с вами и сам заврался… Что же может быть тут общего… Оставьте меня, пожалуйста! Вы меня способны сбить с толку, лучше вот что, поговоримте о деле. Сегодня я еду туда, и сегодня же должен быть назначен день свадьбы. Надо торопиться, потому что деньги не только ваши, но и мои на исходе, а нищета самый скверный помощник в серьезных оборотах. Один этот плюгавец Алешка чего мне стоит. Сегодня он опять придет за деньгами, и мне, конечно, придется его послать к черту. Доктор тоже потребует в скором времени второй половины условленной суммы. Все это, дорогой папа, гораздо важнее того, о чем беспокоитесь вы. Вообще, у вас нет никакого этакого чутья… Вы думаете о вздоре и упускаете без внимания серьезное.
Граф, сидя на краю постели, тревожно перепахнул полы халата и еще тише шепнул:
— Делай, Андрей, как хочешь! Теперь все в твоих руках!
Но оставим их обоих пока и обратимся к деяниям Колечкина.
Все последнее время Алешка зорко следил за своим патроном и узнал, между прочим, что после отправки графини в сумасшедший дом граф и Андрюшка лихорадочно спешат покончить с Терентьевым в деле брака.
Однажды он пришел домой чрезвычайно озабоченный и стал торопливо переодеваться в платье мастерового. Матери он заявил только, что едет за город и чтобы она без него пореже заглядывала в бутыль.
И он действительно поехал в К*, в сумасшедший дом с тем, чтобы повидаться со старым приятелем своим, фельдшером Савельевым, к которому у него теперь было большое дело насчет графини. Ее надо было извлечь из палаты с тем, чтобы она могла лично просить баронессу фон Шток о выдаче ему той суммы вознаграждения за всю эту «штуку», о которой он так сладко мечтал, затевая измену против своего бывшего приятеля. Медлить было нельзя, потому что вопрос о дне свадьбы Андрюшки и дочери миллионера был уже решен и Андрюшка, получив деньги, по расчету Колечкина, мог тотчас же бежать, и тогда спокойствие его будет отравлено.
И вот таким образом он появился в сумасшедшем доме, бок о бок с Савельевым, освобождая Долянского.
Приехав в Петербург и остановившись, согласно условию с Савельевым, в Знаменской гостинице, он стал лихорадочно ожидать возвращения фельдшера, в то же время отговаривая Долянского предпринимать что-нибудь до окончательного разъяснения, как обстоит дело.
Долянский, движимый горячим чувством благодарности к своему избавителю, соглашался на все ему предлагаемое.
И какова же была радость его и удивление, когда спустя несколько часов в номер, занятый им и Колечкиным, вошли Савельев, Дуняша и графиня!
Долянский с распростертыми объятиями кинулся к своей старой приятельнице.
Колечкин игриво подмигнул Савельеву, но последний мрачно нахмурил брови и задумчиво перенес взгляд в окно, в котором виднелась людная площадь.
После первых излияний Долянский подошел к Савельеву, крепко обнял его и поцеловал. Савельев пробормотал что-то, ответил поцелуем и опять мрачно уставился в окно.
Казалось, его терзала какая-то мысль. Он отомстил, это правда, но что же теперь он будет делать, если только Колечкин, которого фельдшер в душе считал большим мошенником, или проиграет «дело», или просто откажется поделиться прибылью.
Он плохо понимал все тонкости этого дела и теперь, припоминая в деталях все рассказанное ему Колечкиным, взвешивал свои шансы на выгоду.
Вдруг он быстро повернулся от окна и сразу, без всяких оговорок, начал, строго глядя на Колечкина:
— Пора действовать, господа! Ты, Алексей Алексеевич, должен теперь, не скрываясь ни в чем, рассказать доктору и графине весь свой план…
— Охотно! — отвечал Колечкин. — Я готов начать действовать хоть сию минуту. Для меня чем скорее, тем лучше. — И, обратившись к графине, он рассказал ей всю подноготную адского замысла Андрюшки, а в заключение объявил о том, что граф Павел и Петрова живы и здоровы, но необходимо их выкупить. — Старуха баронесса даст вам денег, — заключил Колечкин, — не захочет же она гибели вашей и вашего сына. Ведь все равно все ее состояние будет принадлежать вашему сыну… Я же прошу у вас сравнительно малую сумму: всего пятьдесят тысяч, предоставляя право отдельно вознаградить господина Савельева, так как без его помощи вы, графиня, и вы, доктор, погибли бы.
— Вы и будете награждены поровну, — отвечала графиня, вставая. — Господин Колечкин, сбегайте за каретой, я сейчас поеду к баронессе.
— И я с вами! — сказал Долянский.
— Можете ехать и вы, Савельев, так как мы с доктором сюда более не вернемся… Вы можете, переговорив с баронессой, вернуться назад.
— Но позвольте, господин Колечкин, — вмешался Долянский, — чем же вы гарантируете, что граф Павел и его невеста живы?
— Тем же, чем вы гарантируете мне выдачу денег.
— Словом?
— Да.
Оба пристально поглядели друг на друга и поняли, что другого исхода, кроме доверия, в этом деле быть не может.
— Хорошо! — после короткого молчания ответил Долянский. — Я сам поеду с деньгами в кармане за ними, согласны вы?
— Да! — тихо, но решительно ответила графиня.
— Я согласен, — ответил Колечкин.
— Быть может, вы рискуете жизнью, — сказала графиня.
— Клянусь вам, нет! — воскликнул Савельев, и глаза его как-то особенно сверкнули. — Я еду с доктором, и в случае измены руки наши с ним сумеют пустить несколько метких пуль.
— К чему это все ты говоришь? — обратился к нему Колечкин. — Ты-то уже должен бы верить мне, мы ведь с тобой одного поля ягоды.
— Нет, врешь, меня уже сорвала с этого поля рука искреннего раскаяния… Довольно, всего довольно… Я не могу забыть оплеухи, это правда, но гораздо чаше меня тревожит один ужасный сон. Он требует искупления.
Баронесса фон Шток пришла в неописуемый ужас от всего рассказанного ей несчастной графиней и тотчас же выдала Долянскому чек на необходимую сумму.
Не откладывая ни на минуту, деньги были получены, и восьмеро мужчин, хорошо вооруженных, сели в вагон. Это были молодые люди из петербургских знакомых Долянского, шестой был он сам, седьмой — Савельев, а восьмой — Колечкин.
Петрова и Павел грустно сидели у тусклого оконца избы и вели между собой ту теплую беседу, которой друзья взаимно утешают один другого в тяжелые минуты горя.
Павел силился представить все происшедшее в менее мрачном виде, чем предполагала его невеста. Он старался доказать ей, что человек, привезший их сюда, вовсе не враг их, а скорее друг, решившийся во что бы то ни стало спасти их от неминуемой при других обстоятельствах гибели.
Девушка, слушая его, убаюкивала свои опасения.
Вдруг они увидели небольшую группу мужчин, приближающихся к месту их заточения.
Павел изменился в лице, молодая девушка набожно перекрестилась.
Обоим стало очевидно, что от этой кучки людей зависит их судьба.
Вот они приблизились настолько, что Павел узнал в лицо Колечкина, который шел впереди всех. Вот они вошли за ограду, во двор, вот…
— Боже мой! — шепнула Петрова. — Идут?!
И действительно, в комнату вошло восемь человек; шесть человек охранников или, вернее, тюремщиков Петровой и Павла тоже вошли в горницу и стали в стороне.