Там он разбудил всех и велел ехать в полицейский участок, куда приказал явиться и своим людям.
Через полчаса в участке собралось человек тридцать пять.
Решено было до известного пункта ехать на извозчиках, попа-дающихся на пути, а оттуда тихо пройти пешком до самой квартиры злодея.
Терентьев всю дорогу, рыдая, проклинал Андрюшку и просил позволить ему убить его.
Павел не отвечал ему ничего, очевидно погруженный в свои тяжелые думы.
Лицо его было бледно, брови нахмурены.
Теперь он был так похож на своего двойника, что самый опытный физиономист затруднился бы отличить одного от другого…
Ужасный час уже истек.
Настороженный сидел Андрюшка в своей последней квартире, которая обстановкой теперь напоминала ему времена жизни у сапожника.
Он не зажег огня и, облокотившись на подоконник, не сводил глаз с жерла грязных ворот, из которых должна была прийти она.
В душе его росло какое-то тяжелое и грозное предчувствие.
Несмотря на то что ничего особенного, кроме пропажи двух квартир и безденежья, которое легко могло быть пополнено, не случилось, в душе своей он уже не чувствовал прежней жажды жить, а вместе с этим и прежней энергии.
Минуты шли, и предчувствие ужаса возросло.
Да и немудрено. Теперь на карту была поставлена не его собственная безопасность, не собственная жизнь, а той, которая была в миллион раз дороже всего этого.
В любви Андрюшки к Терентьевой было что-то такое, что он и сам не мог определить словами.
Когда он бывал с нею, в душе его затихала злоба и путь преступлений не казался уже таким заманчивым.
Он шел по нему только потому, что другого пути ему не было.
Андрюшка начал слабеть под влиянием ее очарования и не жалел об этом.
Теперь, по прошествии часа после условленного срока, с ужасом глядя в окно, он проклинал и деньги, и свой совет, холодея при одной мысли, что, быть может, погубил любимую женщину. Прошло еще несколько минут, и ужас охватил его со всей своей силой.
Он распахнул окно и хотел освежить пылающую голову, и вдруг… Что это такое?! Во двор вошла тол па людей. Они идут прямо к его квартире, а впереди… кровь застыла в его жилах, впереди шел Павел рядом с Терентьевым…
Бледные лучи месяца падали налицо старика, оттеняли его горбатый нос и серебрились в белой бороде. Андрюшка хотел отскочить от окна, но не мог двинуть ни одним мускулом.
Так бывает во сне, когда видишь чудовищный кошмар.
Вот все вошли в тень, отбрасываемую стеной, и скрылись в подъезде.
Один скачок из окна — и он свободен.
«Но что с ней?» — мелькнуло у него в голове, и совершенно нечаянно он задел ставень рукой.
Стекло звякнуло, и взоры тех, которые еще не успели войти в подъезд, устремились на него. Толпа как бы оцепенела. Он, тоже оцепенев, глядел на нее.
Но вот раздался шум, несколько человек отделились, кто-то бросился к окну, и одновременно с треском вылетела входная дверь. Андрюшка отскочил в угол и инстинктивно, по старой привычке, опустил руку в карман, где лежал револьвер.
В голове его вертелся вопрос: «Если эти люди здесь, то где же она? Что с ней?!»
Больше ни о чем он не думал.
И Павел, с револьвером в руке, первый вошедший в комнату, где он прижался к углу, и Терентьев, что-то кричащий толпе, — все было так нелепо, почти смешно.
«Где она? Что с нею?» — задавал он себе вопрос.
И вдруг он услыхал слова неистовствующего старика:
— Ага!.. Негодяй, убийца… Ты научил ее обокрасть меня… и довел до сумасшествия… Она сошла с ума, злодей! Знай это… Вяжите его!.. Дайте мне пистолет!..
Дальше Андрюшка не хотел ничего ни видеть, ни слышать… Он все понял: она не сумела украсть и лишилась рассудка. Он улыбнулся, поднес дуло к виску, выстрелил и как сноп упал около печки.
При трупе Андрюшки найдены были очень интересные бумаги. Из содержания их выяснилось в полной подробности его главенство над составляющейся шайкой, а также место сборищ и имена соучастников.
Кроме этого, найдена была целая пачка печатных циркуляров, заключавших в себе требование денег, сопровождающееся угрозами.
Ровно в полночь в портерную близ «Паутинника» вошел человек в грязном и оборванном платье мастерового. Он был слегка пьян.
Грузно опустившись на стул, он потребовал кружку пива и юмористический журнал.
Это был не кто иной, как Кустарников.
Его задачею теперь было захватить сборище «Паутинника» в полном его составе.
Все было тщательно подготовлено, и агенты разместились в соседних домах и торговых заведениях.
Из совершенно черного неба накрапывал мелкий дождь.
И когда брызги его подхватывал порыв ветра и с силою бросал в лицо прохожих, в окна и стекла фонарей, пламя которых вздрагивало, как в лихорадке.
В «Паутиннике» было темно, только из щели комнаты Калиныча прорывалась тонкая полоска света.
Там за столом, уставленным самоваром, кофейником и чашками, восседал он, супруга его и Лепешкин.
Толстая женщина, по обыкновению, с идиотской методичностью прихлебывала дымящуюся черную влагу, непостижимо ловко держа полное блюдечко неуклюжими мясистыми пальцами.
Лепешкин и Калиныч беседовали.
— Да, его дела, кажется, пошатнулись, — говорил первый, очевидно продолжая давно начатый разговор. — Вчера я оставил его ожидающим свою Дульсинею, которая должна была ему принести деньги… Не знаю, принесла ли… Но если не принесла, то дело плохо. У него нет ни гроша. А на сегодняшнем собрании надо раздавать жалованье…
— Извернется как-нибудь, — флегматически отвечал Калиныч, — этот малый не такой, чтобы не извернуться, я уж его порядочно давно знаю…
— Конечно, он человек деловой, — отвечал Лепешкин, — но у всякого дельца есть своя счастливая звезда, без которой он ничего не может поделать…
— Это точно…
— Вот я и боюсь, не погасла ли уж звезда его…
— А вот увидим… Посмотри-ка, как будто кто-то в двери постучался?
Лепешкин встал и вышел в темную залу. Там он долго прислушивался и, убедившись, что никто не стучит, вернулся.
— Нет, никого нет, — сказал он, садясь на стул и протягивая руку к стакану с пивом, но в это время стук раздался в противоположном конце залы, там, где была потайная дверь и ход, ведущий на соседний пустырь, прежде бывший барским садом. Еще и теперь там сохранились следы аллеек и широкие пни давно срубленных гигантов.
Калиныч и Лепешкин несколько секунд глядели друг на друга испуганными глазами.
— Постой-ка, — сказал Лепешкин, — я погляжу, что это значит… И, сказав это, он углубился в тьму залы, в ту сторону, где был потайной ход.
Калиныч слышал, как щелкнула секретная пружинка, как вслед за тем скрипнула ржавая петля двери, и вдруг… Вся кровь застыла в его жилах. Своды «Паутинника» огласил отчаянный крик Лепешкина и шум уже молчаливой, но упорной борьбы.
Калиныч как стоял в дверях своей комнаты, так и застыл.
Супруга его продолжала мирно попивать кофе, и временами было слышно ее смачное прихлебывание.
Наконец Калиныч опомнился, как бы сообразив, в чем дело, и в один прыжок очутился около сундука. Тут он выхватил толстый сверток засаленной сахарной бумаги и, вырвав блюдечко из рук жены, хрипло шепнул ей:
— Дура!.. Спасайся! Кажется, полиция!..
Затем, потушив лампу, оба супруга тихо поползли вдоль стены залы к выходу, ведущему на двор. В другом конце уже раздавались шаги и голоса.
— Не сопи так!.. Проклятая бочка! — шепнул Калиныч своей благоверной.
Та затаила дыхание.
Наконец стена, казавшаяся супругам бесконечной, кончилась, и они очутились около двери.
Калиныч беззвучно вложил ключ, дверь распахнулась — и второй крик огласил стены мрачного притона.
На этот раз вскрикнул Калиныч, носом к носу столкнувшийся с полицейским, за которым виднелись еще фигуры.
— Берите его! — крикнул полицейский, и в один миг тучные тела супругов были обмотаны веревками.
Находясь в каком-то отупении, Калиныч не заметил при тусклом свете фонаря, что на дворе виднелась еще большая толпа, среди которой кучкою стояли связанные люди; он даже не взглянул туда, несмотря на то что это все были его сотоварищи, пришедшие на сегодняшнее собрание. Не заметил он, когда от него увели куда-то вдаль его супругу, но дикий вопль вырвался у него из груди, когда рука агента вытащила из бокового кармана его долгополой купеческой чуйки заветный сверток сахарной бумаги.
Через минуту его присоединили к толпе связанных людей, в числе которых он увидел знакомые лица, а вслед за тем привели и связанного Лепешкина. Бледное лицо последнего выражало какую-то озлобленную муку.
Его поставили между Калинычем и угрюмым Кутузовым, но он даже не удостоил их взглядом и глядел куда-то вверх, на темный силуэт крыши, на углу которой висела половина водосточной трубы.
Лепешкин прекрасно понимал, что, вероятно, Андрюшка пойман, но он не подозревал его в измене, а предполагал, датах оно и было на самом деле, что бравый атаман мертв и что все находившиеся при нем бумаги обнаружены.
Это была тоже суровая, озлобленная натура, в темном прошлом своем почерпнувшая только одну силу: ненависть…
Однажды на одной улице произошел маленький скандальчик, привлекший внимание публики.
Дело в том, что на извозчике ехали господин в лощеной шляпе и дама.
Ехали они очень прилично и, казалось, очень мирно разговаривали.
Но вдруг дама дала своему кавалеру пощечину, вследствие которой шляпа свалилась, и, остановив извозчика, господин побежал поднимать ее.
Подняв, он тщательно обтер ее обшлагом, прехладнокровно оглядел и, убедившись в ее чудесном спасении от порчи, накрыл голову.
Потом он торопливо вернулся к дрожкам, в которых, повернувшись назад, ожидала его дама, сел рядом с ней, и дрожки покатились дальше.
Смеющаяся и отчасти удивленная толпа стала расходиться, оглядываясь на удалявшегося извозчика в надежде, что через несколько шагов пикантный скандальчик вновь даст пищу их любопытству, но парочка ехала совершенно спокойно, и только заметно было, что говорила одна дама, а господин в лощеной шляпе грустно опустил голову и слушал ее назидания, глядя куда-то вдаль.