открывается нечто. Возвращается и, плохо ли, хорошо ли, кому как дано, воплощает своё открытие в реале. Некоторые музыку пишут, некоторые пироги пекут, шедевры разные бывают. К тому же это дело субъективное.
Массовые образцы мы подвергаем логическому анализу, в противном случае невозможно было бы копировать и диверсифицировать. Самые кассовые сериалы, снятые роботами, и книги, ими написанные, конечно, фэнтези, обыденщина никого не втыкает. Фуфло по-прежнему побеждает зло в бесконечных битвах непотопляемого Железного человека, неистребимого Капитана Америки и неуловимого Спайдермена против коварного Танатоса. У молодёжной аудитории по-прежнему устойчиво популярна рок-опера «Полюби меня взасос, я ведь взрослая уже». В наших картинах многие продвинутые юзеры по-прежнему усматривают собственное подсознание. Но признайся, брат Декарт, по большей части андроидные художества — глупость, туфта. Мы создаём шедевры, потому что люди их давно не создают. Сплошь заимствования, интерпретации интерпретаций, одних «Джоконд» с усами не счесть. Помню, были мы втроём в Париже, зашли в Лувр…
Вместивший, подобно большинству андроидов, многовековое классическое образование, куда относятся и французские романы, я почти заново отстроенным Парижем разочаровался. К счастью, Лувр не пострадал. Бродя с Ильёй и Джи по залам, где ахая, где равнодушно, мы замерли перед портретом Джоконды. Сидящая за пуленепробиваемым стеклом женщина, растиражированная репродукциями, кичем и поп-артом, не принадлежала искусству, иными словами, оказалась абсолютно живой. Кто её туда заточил? Леонардо? За что? Ну конечно, это же незакрытый портал! Леонардо был пришелец и оставил доказательство, которое не может быть уничтожено временем. Поэтому она так спокойно смотрит и так загадочно улыбается. Не ожидая столкнуться ни с чем подобным, не находя увиденному другого рационального объяснения, мы, влекомые бездной её глаз и чарами её улыбки, покидали зал пятясь, задом наперёд.
В Москве Илья отправил впечатления от встречи с «Моной Лизой» на задворки памяти и продолжил движение по жизни. Не то Джи, усмотревшая в портрете знак. Фантом «Моны Лизы» магнитом затянул её в сеть, где она сомнамбулой бродила по музейным залам, вглядывалась в нимф старых мастеров и ждала, когда красавицы оживут и сойдут с экрана в квартиру. До того дошла, Илья говорил, что приобрела с рук у какого-то барыги за бешеные деньги некачественную голограмму, установила на письменном столе рядом с компом, назвала Лизой и стала поклоняться как священному изваянию.
Ох уж мне эти девчонки. Хвала универсуму, я все одиннадцать раз опекал мальчишек. С ними легче, прямолинейны, как стрелы Робина Гуда, героя английских былин. Для них важно, чтобы пацан сказал — пацан сделал, а девчонки только тем и занимаются, что расшатывают пацанскую стабильность. Взять хоть Джи.
Зато недолгое время, что я её наблюдал, она внешними проявлениями мало чем отличалась от чик и бебешек, виденных ранее. И речь такая же — птичья. И голосок такой же — тоненький. И фразы — чивк, чивк, — будто в голове заводной ключик поворачивается:
— Лот, хочу спросить вопрос. У тебя мечта есть?
— Мечта? Да, я хочу…
— Прикинь, я хочу после школы окончить паликмахерские курсы.
— Парикмахерские. Это от немецкого…
— Я и говорю. Буду вторая Видал Сассун. В курсе, кто это? Великий парик… мастер прошлого. На всех конкурсах главные награды занимал. У него слава на стрижке жиждилась.
— Зиждилась.
— Чего? Короче, наколбасю… шу… денег, куплю салон с большим клиентовым потоком…
— Клиентским.
— Лот, ты специально меня троллишь? Западло просто послушать? Без взаимного унижения?
— Ты меня никак не унижаешь, Джи. Просто слова смешно коверкаешь, а я…
— А ты снобист.
Дура. Вцепилась в Илью. А он всего-навсего школьную дверь перед ней придержал да помог подняться, когда она оступилась. Сидит на мокром асфальте, колготки порвала, коленку разбила, носом хлюпает. Рыцарский поступок партнёра меня с ней и свёл.
Партнёр, если после уроков не намечалось спортзала или какой иной тусни, был не против, чтобы кибер его иногда встречал. Мы неспешно передвигались в направлении кампуса, болтали, прикалывались; он, когда считал нужным, делился пережитым. Советы спрашивал редко, я не лез. Помощь человеку в беде заложена в программу роботов, поэтому я не мог остаться равнодушным к чумазой девице на мокром асфальте. Вместе подняли, успокоили, вызвали кар. Девица, когда перепачканное жёлтенькое пальтецо одёрнула, оказалась похожа на стародавнюю американскую киноактрису Одри Хепбёрн. Миленькая канареечка. Одета стильно, по моде тех лет. К машине идём, она о руку Ильи оперлась, хромает, меня накрыло непонятной волной. Неужели ревность? У кибера? Уймись, Декарт, смотри прагматично.
Двухкомнатная квартира на десятом этаже хайтековского небоскрёба, которую Джи делила с мамой, нас с Ильёй потрясла. В центре гостиной, назовём её голубой, на круглом обеденном столе, обрамлённом шестью винтажными стульями, цветастая, с преобладанием голубого и фиолетового, скатерть. Рядом на диване и двух разлапистых креслах плюшевые, одинаковые, в не аляповатый голубенький цветочек, чехлы. Перед весёленькими голубенькими гардинами, скрывающими окно, антикварный письменный стол, уставленный современными техническими достижениями. В одном углу платяной шкаф, тяжёлый, резной, в другом — столь же витиеватый бельевой, полегче. И апофеоз — развешанные по стенам разноцветные картинки, вышитые крестиком. «Здесь, наверное, изображены прыгающие атомы», — на ухо мне, шёпотом, выдвинул версию Илья в попытке скрестить ретро с авангардом. Бежево-золотую спальню осенял ковёр с павлином. В потерянном раю, без людей и роботов, на золотой вазе среди невиданных цветов и экзотических плодов замер павлин — прекрасный, гордый, одинокий. Джи насладилась эффектом: «Он от пра, пра… короче, старинный. Очешуенно?» Очешуенно. Это твоя мама такая выдумщица? «Нет, наследственность. Ковёр, мебель, картинки, тряпки — всё наследственность от бабушки с дедушкой. А у них не знаю, от кого. Я своих не помню, они на каре разбились, когда я малявкой была. Вон, фотка на стене». Бабушка дородная, гладкие волосы собраны в пучок, купчиха с картины Кустодиева. «Художник такой? Он её рисовал?» Нет, просто похожа. Рядом дед, сухопарый записной красавец с аристократическим флёром. Флёр, как выяснилось, тянулся от потомственных врачей, среди которых были убийцы. Серьёзно? «Серьёзно, мне маман рассказывала. Давно, ещё до катаклизма, какое-то дело врачей-убийц. Круто, правда?» Правда. А где блок умной квартиры? «Там, на кухне». Кухня стандартная.
Расселись по дивану и креслам, поговорили про мечту. Джи предложила косячок, Илья отказался, от чая тоже.
— Слушай, Джи. а почему тебя китайским именем назвали?
— У меня маман коммунистка. Фанатеет от этого чувака… Мао… Я фамилию не выговариваю.
— Хм… Еще хотел узнать. У тебя кибер есть?
— Не-а. Маман отказалась.
— Хм…
— Знаешь, Лот, почему я в вашу школу перешла? В прежней меня директор трахал. Вернее, не так чтобы, ёпрст…
Дальнейший канарейкин свист сопровождался матом, без которого нынешние общаться не умеют. Мне претит, классическое образование не позволяет. Уши, не побоюсь сравнения, в трубочку сворачиваются. Ограничусь интерпретацией.
Директор школы Фрейд Сигизмундович являл собой вылитого графа де Пейрака из романа про прекрасную и яростную Анжелику. Маленькая девочка, сидевшая с разбитой коленкой в разлапистом кресле, не рассматривала свои отношения с директором через призму французского романтизма — она потянулась на зов большого человека в поисках любви. Учителями стали роботы, директорами остались люди. Фрейд Сигизмундович, сорок пять лет, рост средний, колченог, горбонос, с вертикальным шрамом через правую щёку, «след дворовых разборок», связи, порочащие его, имел, но скрывал. Он вызвал девятиклассницу Джи в кабинет для какой-то ерунды и, нажав на кнопку в столе, запер дверь.
Стоящий у стола граф де Пейрак глазами притянул к себе Анжелику, пальцами пробежал по пуговкам строгой белой блузки, руками освободил от пут кружевного белого лифчика, губами коснулся губ, потом груди. Внизу живота Анжелики поднялся жар, от которого намокли трусики под коротенькой юбкой-шотландкой и возникло неуёмное желание отдаться. Не отвлекаясь от поцелуев, граф приспустил трусики, перенаправил пальцы в девичье лоно, и — воспари, пташка, в заоблачные выси, это тебе никакой комп с роботом не заменят. После содеянного Фрейд Сигизмундович попросил Джи быстро освободить помещение, крак — дверь на замке.
Неделю несостоявшийся мужчина удовлетворял несостоявшуюся женщину тем же способом, заставляя изнемогать от оргазма и оставляя девственницей. Понятно, она никому не говорила. Она только ему сказала, что хочет пригласить домой, чтобы он объявил маме. Ну как о чём? Что они поженятся. Хорошо, не сейчас. Хорошо, ей надо закончить школу. А жить пока можно у него. Любимый муж и отец в одном флаконе… «Да не нужна мне твоя пятёрка по физике!»
Встречи резко прекратились. Через три дня после беседы с графом Анжелика увидела выходящую из директорского кабинета пылающую ланитами одноклассницу. Девицу, которая со своим кибером стыкуется, а её, Джи, постоянно унижает при всех, говорит, что у неё ай кью устрицы.
Как, что, куда? В парикмахерскую. Там, под неживыми руками робота, можно пережить и ожить. Ножницы в такт заводному ключику в голове — плимк, плимк: «Предатель. Я думала, тебе на меня не всё равно. А ты считаешь, то что я устрица. Я по ходу тебя ненавижу». И тут сквозь густой воздух, наполненный парикмахерскими миазмами, в зеркале напротив соседнего кресла отразилось существо неопределённого возраста и пола. Над телом, скрытым накидкой, покачивалась голова, ай-ай-ай. Из огненно-рыжих косм возле лба выпирали две термобигудины, ни дать ни взять козлиные рожки. Под ними последовательно расположились глаза-щёлочки, нос-пятачок и собранные в куриную гузку ярко-красные губы. «Фу чёрт, ну и фейс».