жками общаться?» Вдоволь наплакавшись, Джи сосредоточилась — канарейка переквалифицировалась в орлицу. Маман говорила, что нужно научиться ставить цель, нужно стремиться к ней, правильно, но как? Беременность — убойный панч, железобетонный аргумент от сотворения мира, недаром ей Боб все уши про ребёнка прожужжал. А потом? Потом суп с котом.
На встрече возле гостиницы после многообещающего телефонного «мне нужно сказать тебе кое-что важное» Джи, сияя глазами актрисы Одри Хепбёрн, огрела новостью. Дик устоял, поскольку актриса была не первая, но разозлился и решил больше не миндальничать:
— Забей.
— Как забить? — Джи не ожидала.
— Да как хочешь. Хочешь — оставь, после в приют сдашь, хочешь — аборт сделай.
— Но ведь это твой ребёнок… Наш… — Детское лицо актрисы залилось слезами.
Она рыдала по-бабьи, подвывая, отчаянно жалея себя и незанятого, брошенного ребёнка.
И он повёлся. Что, если не обман? Тогда он как Лола — сволочь, предатель. Никогда. Он и так на мать похож — и внешне, и всё его заносит куда-то в погоне за призрачным счастьем.
Догонит, схватит за хвост — счастье есть, а радости нет. Снова в отрыв. Принцу по-любому обязаловка жениться, ну да, не селекционный экземпляр, король не одобрит, зато беременная, возможно, наследником. Если, конечно, не обман.
Успокойся… На салфетку… Давай так. Посмотрим, как будут развиваться события. Проведём все необходимые исследования. Если ребёнок мой — женюсь.
Откуда у неё эти слова взялись? Слетели с опухших губ птичьим щебетом:
— У меня завтра днюха. Приходи к двум. Никого не будет. Придёшь?
Ещё чего не хватало! Фу ты, щупленькая, взъерошенная, в жёлтеньком каком-то пальтишке, всхлипывает, будто свистит, одно сказать — канарейка.
— Диктуй адрес.
Обеденный стол
Насчёт дня рождения Джи тоже соврала. Только это не считается. Такое враньё не взаправдашнее, а подсознательное, ей Лот рассказывал. Она чуточку схитрила, потому что хотела удержать Дика, не дать ему уйти, поэтому ни в чём не виновата. Завтра они займутся любовью — вдруг с беременностью покатит. Если не покатит, тогда само собой, тогда делать нечего, досвидос. Тогда к Бобу можно вернуться, он-то никуда не делся. Главное — маман завтра будет на работе.
Переложив ответственность на подсознание, Джи собралась предаться сну, но сознание не отпускало. Крутило в голове, вертело, «гад, почему он так со мной, за что», даже разговоры с Лизой не помогли. Как, что, куда… К тебе, четвертушечка таблеточки, — куснуть и кайфануть. Только полетела не ввысь, а вниз, в преисподнюю — откуда у неё это слово взялось?
Интересно наблюдать себя со стороны. Мчишься с высоты головой вперёд, тело вытянуто в струнку, ветер такой, что сейчас сгоришь, земля, капец, а-а-а-а… блин, она мягкая. Мчишься в глубину по чёрному туннелю, трек изгибается, закручивается, засасывает в воронку, не продохнуть, а-а-а-а… блин, кто это? Сидит себе человек на лавочке, как в парке культуры и отдыха. Приятный такой, в элегантной чёрной паре, ногу на ногу закинул, огненные волосы назад откинул, чёрным лаковым ботинком покачивает, улыбается. Макияж, губы подкрашены, ресницы. Курносенький. И рожки такие симпатичные, аккуратненькие, совсем его не портят, наоборот… Жестом пригласил присесть, приобнял.
— Мужик — корень всех зол. Равенство полов — полная лажа. Ты для них способ самоутверждения. Либо объект вожделения. Понимаешь, о чём я, милая? — Голос тоже приятный, бархатистый.
— Да. Меня все используют.
— Умница. Надо им отомстить.
— Кому?
— Начни с тех двоих.
— Как это — отомстить?
— Тоже используй. Позови обоих и поквитайся.
— Как это — поквитайся?
Исчез. Спокойной ночи.
На следующее утро Джи сообщила Бобу, что ждёт его у себя полтретьего — болезнь хоть и затянулась, но прошла.
Взвесив все «за» и «против», Дик на чём свет стоит клял себя за то, что согласился. Допустим, можно отделаться цветами. Быстро передать через порог, два слова сказать и ретироваться. Можно вообще через киберконсьержа. Нет, неприлично, надо подняться.
Джи, открыв дверь на звонок и увидев Дика в амуниции байкера, женским чутьём уловила коварный замысел — «сейчас сольётся». Ухватившись за кожаный рукав, она вдёрнула объект мечтаний в коридор, подпрыгнула, уцепилась за шею и впилась в губы, так что принц вынужден был прижать к себе висящую на нём судьбу.
— Дик, я так рада. Ой, какие розы! Мои любимые. Как ты догадался? Раздевайся, чего ты? Я пиццу заказала. Попозжее, наверно, принесут. Хочешь, я тебе квартиру покажу? Все удивляются, то что какая у меня квартира балдёжная…
— Джи, я ненадолго. Буквально на минутку. Просто чтобы поздравить. Я правда тороплюсь. Отец просил срочно подъехать. Не знаю, что у него за спешка…
На ней шортики сексапильные, розовенькие, с красненькими сердечками, и топик кислотного цвета, а он даже внимания не обратил, гад. «Отец», «срочно», понятно, какое «срочно». Если уж сбычи всех мечт не предвидится, то хотя бы с одной надо попытаться, нельзя медлить. Заманчиво пошла в гостиную, присела на винтажный стул за цветастый стол, зазвала:
— Садись, чего ты? — выждала, пока сел напротив. — Дик, хотела тебе сказать… попросить… я всё понимаю, мы не пара, просто на память… с днём рождением… подари мне палик… Па-рик-ма-хер-ский. Салон. Ты ведь не жлоб?
Принц восхитился — ай молекула! Ай артистка!
— То есть ты не беременна.
— Я? Почему?..
Минуту полюбовавшись замешательством, ах, личико зарделось, ах, ладошки скатёрку погладили, сказал:
— Подарить можно, но бизнесом надо уметь управлять. Справишься? — застывшие в бирюзе, как в янтаре ископаемые букашки, смешинки оттаяли.
— Да чего там справлять… Мы ж вместе!
— Это лишнее, я сразу заметил в тебе задатки бизнесвумен. Всё, пошёл.
— Куда? — привстала.
— Оформлять акт дарения. Бай-бай, — задом отодвинул стул, встал.
— Ой, звонят. Пицца, наверное, — вскочила, чуть стул не опрокинула.
Громила Боб ввалился, заграбастал ручищами, «перчинка, я так волновался, места себе не находил, соскучился, сил нет».
— Боб, перестань. Да подожди ты. Да пусти же, дебил…
Намётанный глаз полицейского засёк у двери в комнату шевеление. Обана! Байкер. Собственной персоной. Или вторжение? Атака клонов?
— Боб, это Дик.
— Дик, значит. Это твой чёрный байк у подъезда?
— Мой.
— А здесь что делаешь?
— Уже ухожу.
— А делал что?
— Вёл… переговоры.
— Переговаривались… И до чего договорились?
— Послушайте, мы свободные люди, живём в свободной стране…
«Стоп, — остановил себя Дик. — Стоп. Чего я блею? Громила и молекула явно сговорились меня развести. Не на того напали, клоуны». Голубая королевская кровь ударила в голову — экспириенс! И принц, набрав побольше воздуха в широкую грудную клетку, на выдохе выдал трёхэтажную тираду, следом без передыха ещё, следом ещё, молотил по тупым быдлячьим башкам, раскурочивал вдребезги, как когда-то полимерные черепа роботов, — всю родню до седьмого колена вычистил.
Боб, услышав бранные слова в адрес своей матери, матери своей матери, матери матери своей возлюбленной, принял единственно верное решение: не дожидаясь активных действий оборотня, самому действовать на опережение. Извлёк из кармана бежевой ширпотребовской куртки трофейный браунинг и, не целясь, спустил курок.
Дик пошатнулся, схватился за живот и пошёл на громилу: шаг — два — три — мат — прыжок.
Такого Боб не предвидел. Рухнул на спину как подкошенный, но пистолета не выпустил, сейчас мозги мерзавца… Дик перехватил руку… распылятся в атмосферу… приставил пистолет к виску громилы… сейч… убил, умер.
Джи, улыбаясь, смотрела пятиминутное представление. И когда Дик матерился, и когда Боб стрелял, и когда оба боролись, и когда раздался последний пиф-паф, ей было весело, как в цирке, давным-давно, с маман. Следующие пять минут она ждала, что неподвижные тела встанут и начнут кланяться. Умаявшись ждать, легла рядышком, свернулась калачиком, глазки закрыла, в затихающем сознании перекатывалось «я не виновата, не виновата, они сами, сами, маман придёт, заругает, что делать, делать… ты кто?»
— Не узнаёшь? Друг.
— Мой друг Лот.
— Он ненастоящий.
— А ты?
— Настоящий. Я тебя не покину.
— А он?
— Позови. Проверим.
Точно. Где смарт? Сообщение: «Приедь срочно». — «Мышцы под нагрузкой». — «Оч надо». — «Ок».
Через двадцать минут Лот заявился с кибером. Первый при виде масштабов побоища офонарел, второй, не имеющий нервной системы, поинтересовался, что, собственно, произошло.
— Это всё они сами, — Джи, глазищи в пол-лица, голос решительный.
— Кто? — Лот включился.
— Дик, который сверху. А снизу Боб, я тебе про него рассказывала.
— Они, что, сами себя замочили?
— Да, только я ни при чём, я как раз хотела тебя попросить… Давай ты как будто тут был, как будто ко мне пришёл… заниматься… по-математике… с ними… они как будто твои кореша… они как сцепятся, а у того, у Боба, пистолет, он как в Дика выстрелит, а они как начали драться, а Дик как в Боба выстрелит… Давай? Ты ведь мой друг?
— Знаешь, Джи, это попахивает подставой. Давно всё случилось? Ты полицию вызвала? «Скорую помощь»?
— Лот, ну пожалуйста, ну миленький, маман меня убьёт.
— Да тебя-то за что убивать?
— Ну как? За то что она же не знает, то что я с ними…
— Погоди, такты никого не вызывала? А если они ещё живы были?
— Ну Лот, ну сейчас вызовем, ну скажи всем, что ты их знаешь, что вы кореша, ну пожалуйста…
Человек развернулся, толкнул неприкрытую входную дверь и направился к лифту, догоняемый роботом, подгоняемый канареечными трелями: «Павлииин! Грёбаныыый! Ненавииижу!» По мере удаления трели будто обволакивались то змеиным шипением — «труссс», то бархатистым пришёптыванием — «затворил сердце своё для ближнего». Впрочем, роботу могло померещиться.