Но Айрон бездействовал. Тогда я решил спросить его о чем-нибудь другом:
— Айрон, к кому вы ходили последний раз? Напишите ответ.
Айрон вывел: «К КАПИТАНУ». Это я и сам мог бы подтвердить: я помнил, как стоял у иллюминатора, когда Айрон вышел от капитана с пустыми упаковками от продуктов. Тогда я решил поставить вопрос ребром:
— Айрон, напишите, кто выключил вам речь? Кто запретил вам говорить?
Более толково я не смог сформулировать вопрос. Однако все это оказалось ни к чему: Айрон застыл с карандашом и блокнотом, подобно памятнику безграмотности.
— Спасибо, Айрон, — сказал я, поняв, что больше ничего не добьюсь от стойкого оловянного солдатика. — Вы мне больше не нужны.
Айрон немедленно спрятал писчие принадлежности внутрь себя и улегся. Под его койкой «чужой» не прятался, а к гудящему шкафу я решил не подходить. Еще током долбанет…
Итак, я потерял своего главного свидетеля. Таинственный чужак успел очистить его память. Либо Айрон ничего не мог мне сообщить, поскольку больше не имел информации.
Я стоял в традиционно пустом коридоре и вдруг почувствовал себя жутко одиноким и беспомощным. Будто меня бросили в огромный кубик Рубика и велели вертеть гигантские грани, чтобы все сложилось как надо.
Вернувшись в свою каюту, я улегся ничком на койку. Хотелось забыться. Хотя бы сном. Но, проснувшись, я снова останусь с этой таинственной загадкой один на один, и спрятаться от нее у меня вряд ли получится.
Я залез в карман, вытащил контейнер с запиской и внимательно его изучил. Ничего особенного. Стальной цилиндр из двух половинок, соединенных посредством резьбы. Я раскрыл контейнер, достал записку и еще раз тщательно ее осмотрел.
Записка была написана прописными буквами на узкой полоске бумаги. Ее явно отрезали ножницами от какого-то листа: края были не слишком ровными. Никаких дополнительных символов не было. Ничего, кроме написанного, ни записка, ни контейнер не могли мне сообщить.
Осталось проверить еще кое-что. Я вышел из отсека и вернулся в Техническую. Железный человек немедленно сел в своем зарядном устройстве. Я протянул руку и сказал:
— Дайте лист бумаги и карандаш.
Получив требуемое, я вернулся к себе, уединился в туалетной комнате и осмотрел стены. Не обнаружив ничего похожего на камеру наблюдения, я сел в углу на корточки, положил лист на пол и написал печатными буквами то же, что было в записке; Затем сложил лист, сунул записку в карман, сходил в Техническую, чтобы отдать карандаш, и вернулся к себе.
— Дверь на замок! — скомандовал я электронике и прошел в угол. Достал обе записки и понял, что писал их я.
Это был мой почерк. Это я хотел предупредить себя о «чужом». Вот это расклад…
Я сунул лист с проверочной запиской в карман, затем скатал первую записку, запихнул ее в цилиндр, завинтил и зажал в кулаке. Подошел к койке и лег навзничь, закинув руку с контейнером за голову.
Я смотрел в потолок.
Больше никаких зацепок. Никакой дополнительной информации. Ничего…
И тут замигала красным панель у двери. И я услышал голос, которого мне так не хватало:
— Можно к вам?
— Конечно, можно! — Я вскочил с койки и добавил: — Открыто!
Анна вошла и бегло окинула взглядом отсек, а я порадовался, что не разбросал повсюду нижнее белье и носки. Отметив это, я понял, что, вероятно, в прежней жизни проделывал это регулярно. А сейчас не сделал только потому, что другой одежды не имел.
Я махнул рукой в сторону кресла, стоявшего рядом с кроватью, и Анна села. Я опустился на койку. Анна взглянула на стол, где я оставил бутыль и тюбик с каким-то очередным несъедобным ужасом.
— Что, вам не по нутру наши яства?
Я вздохнул:
— Не понимаю, кто и зачем придумал кормить этим людей…
— Вообще-то это вкусно и питательно. У вас, похоже, вкусовые ощущения изменились… Возможно, это последствия того, что вы пережили и от чего потеряли память. Но кушать необходимо, вы выглядите истощенным, Виктор.
— Вы пришли потому, что обеспокоены моим здоровьем?
— Конечно. Моя обязанность следить за здоровьем всех членов экипажа. Наш толстяк По Тунь получает вдвое меньше, чем остальные. Ему необходимо худеть.
Я не стал рассказывать ей о съедобной взятке китайцу. Зато решил задать вопрос, далекий от диет:
— Анна, вы не замечали чего-нибудь странного на станции?
— Странного? — насторожилась она. — Что у нас может быть странного?
— Но ведь авария — это, как ни крути, необычная ситуация, верно?
— Верно, но ничего необычного, мне кажется, в ней нет.
— А кроме нее?
Анна задумалась.
— Хм… Вроде бы не замечала. А что?
— Мое появление не кажется вам странным?
— Только сейчас, когда вы спросили.
Она смотрела на меня серьезно, и я уже пожалел, что спросил. И тут же, очертя голову, пустился рассказывать о разговоре с капитаном. Наверно, я проявил малодушие, нельзя было открываться ей: любой мог оказаться «чужим». Меня ведь послали для чего-то. Чтобы помочь другим. А я… Я понимал одно: если «чужим» окажется она, тогда мне и жить не для чего.
Она выслушала меня внимательно, и на ее лине я прочитал боль и тревогу — возможно, она испытывала то же, что и я. И тогда я спросил:
— Анна, это вы осматривали меня, когда я попал на станцию?
— Да.
— И сделали это не слишком внимательно, верно?
Я увидел, как она напряглась и даже подобрала ноги, будто намеревалась быстро подняться из кресла, если понадобится.
— Да, — еле слышно ответила она.
— Не бойтесь, Анна. Я действительно ничего не помню. Просто нашел у себя под кожей, за ухом, это. — Я протянул ей руку, в которой держал злополучный контейнер, и медленно разжал пальцы.
Анна побледнела, а я с облегчением вздохнул. Если она не была гениальной актрисой, то она точно не являлась «чужим», которого я безуспешно искал.
— Что это? — вскинула она ресницы.
— Не бойтесь. Это контейнер.
Я вскрыл его и снова протянул ей:
— Возьмите.
Она осторожно подняла цилиндр и вынула записку. Развернула ее и прочитала. И снова посмотрела на меня. Во взгляде бились страх и надежда.
— Что это значит?
— Это значит, что капитан прав и я не случайно здесь появился. И это мой почерк.
— Где вы ее нашли?
— Нащупал под кожей. Там был разрез, стянутый нитью.
— Дайте я посмотрю. — Она поднялась, подошла ко мне и сунула в руку контейнер и записку. Я охотно повернулся к ней боком.
Ее пальцы были прохладными и чуткими. Я невольно сглотнул, так это было приятно.
— Коновал! — сказала она с негодованием. — Она же загноится! Немедленно на перевязку!
И указала строго вытянутым пальцем на дверь.
В коридоре мы никого не встретили: никому не было дела до чужаков, межзвездных разведчиков и красивых женщин.
В медицинском отсеке Анна принялась хлопотать над моим ухом, время от времени цокая языком.
— Знаете, я рад, что вы не превратились в чудовище, — сказал я, возвращая записку на место и пряча контейнер в карман.
Анна хмыкнула:
— Это ничего не значит. Если я «чужой», мне незачем открываться вам. А вы себя рассекретили.
— Не скажу, что вы меня успокоили, Анна, — вздохнул я, отметив справедливость ее слов.
— Значит, о вашей миссии знаю только я? — спросила Анна. Я кивнул, и она шлепнула меня по макушке, чтобы я не шевелился. — Получается, что капитан тоже догадывается об этом. Почему бы вам не открыться ему?
— Это уже будет слишком, — фыркнул я. — Достаточно того, что я открылся вам. А капитан… Он болван. Он не владеет ситуацией.
— Почему вы так думаете? — Анна звякала какими-то медицинскими инструментами. Запахло спиртом.
— Я успел провести небольшое расследование и выяснил, что все члены экипажа путаются насчет времени, которое они провели на борту станции. Правда, за эталон мне пришлось принять показания Айрона: он сообщил мне очень точные сведения. Если, конечно, они на самом деле верны. Но начал я с вас. Вы предположили, что месяц…
Анна перестала возиться с моим ухом, обошла кресло и встала передо мной. На ее лице отразилась тревога.
— А на самом деле? — прошептала она.
Я ободряюще улыбнулся:
— Вы оказались почти точны. По Тунь считает, что «осень долго». Капитан был солидарен с вами. Инопланетянин Хаэрпу подтверждает мнение китайца, но точное время не назвал никто. Сильнее всего, как следует из показаний Айрона, заблуждается капитан: если андроид считает, что он на станции один год и почти десять месяцев, то капитан появился еще до него.
— Что?! — Анна опустила руки, в которых держала пинцет и какой-то зажим с ваткой. — Не может быть!
— Не волнуйтесь. Еще неизвестно, где здесь истина и кто на самом деле ошибается.
— Боже мой! — пробормотала Анна. — Я думала, что все мы прибыли сюда в одно время… Мне и в голову не приходило, что может быть по-другому!
— Вы помните, как это произошло?
— Нет… — Она задумчиво посмотрела куда-то под кушетку. — Этого момента я не помню. — Она снова перевела взгляд на меня. — Какой кошмар!
— Это ли кошмар? — усмехнулся я. — Я вообще ничего не помню.
— Именно поэтому вы написали записку самому себе, — сказала Анна и вернулась к обработке моей раны. — Ну хорошо. А что еще удалось вам выяснить?
— Больше ничего, — покрутил я головой и снова получил по макушке. — Однако случилось нечто, что некоторым образом подтверждает наличие на борту недоброжелателя: Айрон при моем повторном к нему обращении потерял дар речи. Но, по сути, успел сказать самое важное еще во время первого допроса.
Анна закончила возиться с моей раной, бросила Инструменты в лоток на столике и принялась мыть руки.
— Значит, среди нас есть «чужой», но мы не знаем, кто он? — спросила она, вытирая руки.
— При этом Айрон назвал всех, кто находится на борту. Включая себя и попугая. А еще поведал, что до начала аварии здесь были другие люди.
— Люди? Кто? — Анна села напротив меня на кушетку.