Она представляла собой самый яркий тип очаровательных женщин Севера. Ее волосы, золотистые как спелые колосья, ее глаза, отражавшие лесную лазурь, ее серьезный рот с розовыми губами и жемчужинами вместо зубов, ее гибкий и миниатюрный стан, ее необыкновенно белый цвет лица с тонкой прозрачной кожей — все в этом чудном ребенке соединялось в одно, чтобы сделать из нее самое пленительное создание, какое только можно себе вообразить.
Дон Пабло, до сих пор еще не имевший случая видеть этот тип красоты, почувствовал невольное влечение к девушке. Покоренный ее красотой, он точно забыл, зачем он приехал, забыл опасность, которой он подвергался и которая все еще продолжала ему грозить, — он был очарован этим чудным видением и не смел отвести глаз от девушки, боясь, как бы она не исчезла, как нимфа.
Девушка составляла странный контраст с высокими фигурами и мрачными и резкими чертами лица ее братьев, дикие и резкие манеры которых еще более выделяли элегантность и очарование, разлитые во всей ее фигуре.
Однако сцена эта не могла далее продолжаться, необходимо было ее покончить. Девушка подошла к дону Пабло.
— Сеньор, — сказала она, обращаясь к нему с улыбкой, — вам нечего больше бояться моих братьев… Вы можете спрятать свои пистолеты… садитесь на лошадь и уезжайте, никто не остановит вас.
Теперь дон Пабло не имел уже никакого предлога для того, чтобы продолжить свое пребывание, и он, понурившись, вложил пистолеты в кобуры, прыгнул на лошадь и уехал чуть не шагом.
Но не успел он проехать и мили, как услышал за собой топот лошадиных копыт.
Он обернулся.
Его догонял Шоу, который через несколько минут уже подъехал к дону Пабло. Молодые люди уже довольно долгое время ехали рядом, не обмениваясь ни единым словом.
Оба, по-видимому, были погружены в свои думы.
Достигнув опушки леса, Шоу остановил лошадь и тихонько положил правую руку на повод лошади мексиканца.
Дон Пабло тоже остановился при этом прикосновении и, вопросительно устремив на своего странного спутника глаза, ждал, что он ему скажет.
— Незнакомец, — сказал Шоу, — меня послала сестра; она просит вас, если можно, не говорить никому о том, что произошло сегодня между нами… она очень жалеет о том, что на вас напали так неожиданно и даже ранили вас… она постарается упросить нашего отца удалиться из ваших владений.
— Поблагодарите от меня вашу сестру, — отвечал дон Пабло, — и скажите ей, что я с удовольствием готов исполнить ее желание.
— Я повторю ей ваши слова.
— Благодарю вас, а теперь сделайте мне еще одно одолжение.
— Говорите.
— Скажите мне, как зовут вашу сестру?
— Эллен. Это ангел-хранитель нашей семьи… Меня зовут Шоу.
— Очень благодарен за то, что вы сообщили мне свое имя, хотя я и не знаю причины, которая вас заставляет действовать таким образом.
— Я вам это сейчас скажу. Я люблю мою сестру Эллен больше всего на свете… она велела мне предложить вам мою дружбу, и я исполняю ее приказание… Помните же, незнакомец, что Шоу вам друг на жизнь и на смерть.
— Я этого не забуду, хотя надеюсь, что мне никогда не понадобится напомнить вам ваши слова.
— Тем хуже, — проговорил американец, покачивая головой: — но если вы когда-нибудь потребуете от меня услуги, я докажу вам, верьте слову кентуккийца31, что я умею держать свое слово.
С этими словами молодой человек, повернув лошадь, исчез в извилинах леса.
Долина Бизонов, освещенная последними лучами заходящего солнца, казалась океаном зелени, которому вечерний золотистый туман придавал волшебный вид. Легкий ветерок перебегал с высоких вершин кедров, каролинских бинионий, тюльпанных и перуанских деревьев на высокую траву, росшую на берегах Рио-Сан-Педро.
Дон Пабло, бросив поводья на шею лошади и задумчиво опустив голову, медленно продвигался вперед, не обращая внимания на желтокрылых дятлов, багряных галок и кардиналов, перепархивавших с ветки на ветку и приветствовавших, каждый на своем языке, приближение ночи.
Час спустя молодой человек уже подъезжал к асиенде.
Но рана, полученная им в плечо, была серьезнее, чем он предполагал сначала; он был принужден, к великому своему сожалению, лежать в постели, что не позволило ему, несмотря на его желание, попытаться снова увидеться с девушкой, образ которой глубоко запечатлелся в его сердце.
Как только мексиканец удалился, скваттеры снова принялись рубить деревья и распиливать их на доски; работу эту они не прекращали до тех пор, пока не стало совсем темно.
Эллен отправилась в хакаль, где вместе с матерью принялась хлопотать по хозяйству.
Название «хакаль» носила, собственно, жалкая хижина, с плетневыми стенами, дрожавшая при малейшем ветре и пропускавшая внутрь как дождь, так и солнце. Эта хижина была разделена на три отделения: правое служило спальней обеим женщинам, левое занимали мужчины, а среднее отделение, в котором стояли изъеденные червоточиной скамейки и стол из плохо обтесанных досок, было в одно и то же время и кухней, и столовой.
Было поздно; скваттеры, усевшись вокруг очага, на котором кипела большая железная кастрюля, ожидали возвращения Красного Кедра, находившегося в отсутствии с самого утра. Наконец издали донесся стук лошадиных копыт; шум постепенно приближался, и вскоре перед хакалем остановилась лошадь, а вслед за тем в комнату вошел человек.
Это был Красный Кедр.
Скваттеры медленно повернули к нему головы, но никто не побеспокоился подняться и не сказал ему ни одного слова.
Одна только Эллен встала и направилась к отцу, которого горячо поцеловала.
Гигант схватил девушку своими сильными руками, поднял ее в воздух и несколько раз поцеловал, говоря ей грубым своим голосом, который значительно смягчался нежностью:
— Добрый вечер, моя голубка.
Потом он поставил ее на пол и, не обращая уже больше на нее внимания, тяжело опустился на скамью у стола, подставляя ноги к огню.
— Эй, жена, — крикнул он через минуту, — давай ужинать, черт возьми! Я голоден как койот.
Жена не заставила повторять себе приказание два раза, и через несколько минут огромное блюдо фасоли с индейским перцем, смешанным с копченым мясом, дымилось уже на столе рядом с большими горшками пульке.
Четверо мужчин с аппетитом сильно проголодавшихся людей молча уничтожали этот скромный ужин. Как только фасоль и мясо исчезли, Красный Кедр и его сыновья закурили трубки и, все также молча, принялись курить, потягивая в то же время пульке большими глотками.
Наконец Красный Кедр вынул трубку изо рта и, стукнув кулаком по столу, грубым голосом крикнул:
— Эй, бабы, вон отсюда! Вам тут больше нечего делать, вы нам только мешаете; убирайтесь к черту!
Эллен и ее мать тотчас же вышли из кухни и удалились в устроенное для них отделение.
В продолжение нескольких минут слышно было, как они ходили по своей комнате взад и вперед, а потом все стихло.
Красный Кедр сделал знак.
Сеттер встал и, подойдя тихонько к перегородке, приложил свое ухо и стал прислушиваться, затаив дыхание, потом он опять сел на свое место и спокойно объявил:
— Они обе спят.
— Живо, волчата! — шепотом отдал приказание старый скваттер. — Торопитесь: нам нельзя терять ни одной минуты, нас и так давно уже ждут.
Вслед за тем в кухне разыгралась странная сцена. Скваттер и его сыновья открыли большой сундук, стоявший возле перегородки, и достали оттуда различные предметы странного вида: большие мокасины, легины32, бизоньи шкуры, ожерелья из когтей гризли33, словом, полные костюмы индейцев.
Скваттеры переодевались краснокожими. Когда они надели на себя эту одежду, делавшую их неузнаваемыми, они дополнили метаморфозу, раскрасив свои лица красками.
Путешественник, которого случай привел бы в эту минуту в хакаль, подумал бы, наверное, что в нем живут апачи или команчи. Свое обыкновенное платье скваттеры заперли в сундук, ключ от которого Красный Кедр взял себе, а затем четверо мужчин, вооруженные американскими карабинами, покинули хижину, вскочили на лошадей, стоявших оседланными, и быстро помчались по извилистым лесным тропинкам.
В ту минуту, когда они исчезли во мраке, Эллен показалась на пороге хижины, бросила полный отчаянья взор в ту сторону, куда они удалились, и упала на землю, шепча со слезами в голосе:
— Боже мой! Какое еще новое преступление совершат они в эту ночь?!
ГЛАВА VII. Рейнджеры34
На берегу Рио-Сан-Педро, на склоне одного холма, раскинулась деревушка, состоявшая из десятка хакалей, в которых жило около шестидесяти душ, считая в том числе мужчин, женщин и детей.
Обитателями этой ранчерии35 были индейцы-корасы36 из племени Черепахи, занимавшиеся охотой и земледелием.
Эти бедные индейцы жили в мире со своими соседями и считались под покровительством мексиканских законов.
Ведя трудолюбивую мирную жизнь, индейцы эти за все двадцать лет, протекшие с того времени, как они поселились в этом месте, ни разу не подавали повода к жалобам со стороны соседей, которые, наоборот, очень любили их за кроткий и миролюбивый нрав. Официально эти индейцы были подчинены мексиканскому правительству, но на самом деле управлялись своими касиками37, и все возникавшие в их среде недоразумения и споры разрешались советом старейшин.
В ту ночь, когда переодетые скваттеры покидали свою хижину, человек двадцать подозрительных субъектов, вооруженных с головы до пят, одетых в странные костюмы и с лицами, вымазанными сажей для того, чтобы их нельзя было узнать, стояли лагерем милях в двух от ранчерии, на равнине, на берегу реки.