Уклон дороги Кел ощущает ляжками. Дорога – тропа, не более – вьется вверх среди вереска и скальных выходов, дикие травы клонятся с обеих сторон. Выше цепляются за горный склон густые ельники. Долетает предупреждающий высокий клич птицы, а глянув вверх, Кел видит какого-то хищника, что борется с ветром, мелкий на фоне жидкого синего неба.
Дорогу Трей объяснил хорошо, и через пару миль вверх по склону Кел оказывается возле приземистого, отделанного каменной штукатуркой дома, стоящего поодаль от дороги в лысеющей траве посреди невнятно огороженного двора. В углу обмякла побитая серебристая “хёндэ-акцент” с номерными знаками 2002 года. Двое маленьких детишек – видимо, Лиам и Аланна – долбят камнями по какой-то ржавой железке.
Кел продолжает шагать. Через сотню ярдов вверх по тропе отыскивает заболоченный участок почвы и сует туда ногу по щиколотку. Вытащить ее труднее, чем он ожидал, болото вцепляется в ботинок поразительно крепко, старается удержать. Высвободившись, Кел разворачивается и направляется к дому.
Дети все еще сидят на корточках над своей железкой. Когда Кел опирается на калитку, они прекращают стучать и смотрят на него.
– Доброе утро, – обращается Кел к ребенку постарше – к мальчику. – Мама дома?
– Ага, – отвечает мальчик. У него нестриженые темные волосы, линялая синяя толстовка и сходство с Треем, которого достаточно, чтобы Кел был уверен, что пришел куда надо.
– Можешь попросить ее выйти на минутку?
Дети не сводят с него глаз. Кел распознает это едва заметное отстранение – осторожность детей, которым уже известно, что чужак, ищущий родителей, скорее всего, некое воплощение того самого Дяди, а от Дяди ничего хорошего не жди.
– Я так хорошо гулял, – говорит Кел, горестно скривившись, – и вот что себе устроил, вы поглядите. – Показывает свой мокрый ботинок.
Девочка хихикает. У нее милое замурзанное личико и каштановые волосы, собранные в два неровных хвостика.
– Да-да-да, – делано обижаясь, отзывается Кел. – Конечно, смейтесь над балбесом в мокром ботинке. Но я-то думал, может, у мамы вашей найдется что-нибудь, чем можно подсушить чуть-чуть, чтоб не пришлось мне чвакать всю дорогу с горки?
– Чвакать, – повторяет малышка. Опять хихикает.
– Вот именно, – говорит Кел, улыбаясь ей и помахивая ногой. – Чвакать до самого дома.
– Сейчас позовем маму, – говорит мальчик. Тянет сестру за рукав – достаточно сильно, та теряет равновесие и плюхается попой в грязь. – Пошли. – Убегает за дом, а сестра пытается одновременно встать и не спускать глаз с Кела.
Пока их нет, Кел оглядывает дом. Он в упадке, оконные рамы перекосились и шелушатся, среди черепицы на крыше прет мох. Правда, то там, то здесь кто-то руку все же приложил. По обе стороны от двери горшки с цветами, разноцветный урожай их только-только сошел, а в углу двора виднеется некая игровая конструкция, сооруженная из случайных деревяшек, веревок и труб. Кел ожидал бы, что одинокая женщина на этой верхотуре с выводком ребятишек обзаведется собакой, а то и двумя, но никакого лая не слышно.
Дети возвращаются, кружа возле высокой сухопарой женщины в джинсах и свитере с озадачивающе уродливыми узорами – такие вещи бывают только с чужого плеча. У нее жесткие рыже-бурые волосы, стянутые сзади в неряшливый пучок, и закаленное стихиями, остистое лицо, когда-то, в давнюю пору, едва ли не красивое. Кел знает, что она помоложе его на несколько лет, но на взгляд не скажешь. У нее тот же настороженный вид, что и у детей.
– Простите за беспокойство, мэм, – говорит Кел. – Я тут гулял и сдуру сошел с дороги. Нашел себе славную здоровенную лужу.
Поднимает ногу. Женщина смотрит на нее так, будто понятия не имеет, что это вообще, да и дела ей нет.
– Живу в нескольких милях вон тама, – говорит и показывает Кел, – идти туда с мокрой ногой далековато. Я подумал, а ну как вы сможете меня выручить.
Она переводит взгляд на его лицо, медленно. Это взгляд женщины, на которую свалилась прорва всякого, – не единой лавиной, а струйкой, понемногу, за долгие годы.
– Вы тот американец, – наконец произносит она. Голос у нее ржавый и непривычный к беседе, словно разговаривала она последнее время немного. – В доме О’Шэев.
– Так и есть, – говорит Кел. – Кел Хупер. Рад знакомству. – Протягивает руку поверх калитки.
Почти вся настороженность сходит. Женщина делает шаг ему навстречу, вытирает руку о джинсы, коротко подает ее Келу.
– Шила Редди, – говорит.
– Ой, – отзывается Кел, обрадованно узнавая, – я уже слыхал это имя. Так-так… – Он прищелкивает пальцами. – Точно. Лена. Сестра Норин. Рассказывала мне о своей юности и упомянула вас.
Шила смотрит на него без любопытства, ждет, когда он объяснит, чего он хочет.
Кел улыбается.
– Лена сказала, что вы с ней когда-то были чумовые. Вылезали по ночам в окно и ловили попутки на дискотеку.
Это цепляет Шилу – достаточно, чтобы возник вялый тик улыбки. Одного зуба не хватает, рядом с передними.
– Давно дело было, – произносит она.
– И не говорите, – горестно подхватывает Кел. – Помню, бывало, когда шел тусоваться, успевал в полудюжине мест побывать и до рассвета дома не появлялся. А теперь три пива в “Шоне Оге” – и с меня ажиотажа хватит, считай, на неделю вперед.
Застенчиво улыбается ей. У Кела богатый опыт держаться безобидно. При его-то габаритах это требует усилий, особенно с одинокой женщиной. Впрочем, Шила вроде бы и не боится – уже не боится, поняв, кто он такой. Она не из робких. Опасалась она не его как мужчины, а того, какой властью он, вероятно, мог быть наделен.
– В те времена, – говорит он, – я б запросто пошел домой мокрым. А вот нынче кровоснабжение-то не лучшее, пока всю эту дорогу с горы протопаю, пальцы на ногах отнимутся. Можно у вас попросить бумажных полотенец, хоть промокнуть немножко, или ветошь какую-нибудь? Или, может, даже пару сухих носков, если найдутся лишние?
Шила вновь оглядывает его ногу и кивает.
– Что-нибудь найду, – говорит она, разворачивается и направляется к дому. Дети болтаются на игровом сооружении и наблюдают за Келом. Он улыбается им, дети в лицах не меняются.
Шила возвращается с рулоном бумажных полотенец и парой серых мужских носков.
– Вот, – говорит она, передавая все это за ворота.
– Миз Редди, – говорит Кел, – вы меня спасли. Я перед вами в большом долгу.
Она не улыбается. Наблюдает, сложив руки у пояса, как он устраивается на валуне возле ворот и снимает ботинок.
– Простите, что нога вот такая, – говорит он, смущенно улыбаясь. – Утром чистая была, не то что сейчас.
Дети подобрались поближе и хихикают.
Кел комкает полотенце, засовывает его в ботинок и дает воде впитаться, не спешит.
– Красивые здесь края, – говорит он, кивая на склон, вздымающийся за домом.
Шила бросает краткий взгляд за плечо и отводит глаза.
– Может, – говорит она.
– Хорошо тут растить детей. Чистый воздух, навалом места, есть где носиться, а много ль ребенку надо.
Шила пожимает плечами.
– Сам я рос деревенским мальчишкой, – поясняет Кел, – но долго прожил в городе. Мне здесь как в раю.
Шила говорит:
– Я б счастлива была никогда этого больше не видеть.
– Вот как? – произносит Кел, но она не отзывается.
Пробует ботинок – более-менее сухо, лучше вряд ли станет.
– Люблю я гулять по холмам, – говорит он. – Город сделал меня жирным и ленивым. Оказавшись здесь, возвращаюсь к полезным привычкам. Но еще б вернуться к привычке смотреть под ноги.
Ответа вновь нет. Шила – работенка потруднее, чем он подписывался. Норин, Март и прочие ребята в пабе укрепили в Келе ожидания, что праздная болтовня в этих местах – это просто, но теперь он, во всяком случае, понимает, у кого Трей набрался навыков общения. Но вроде бы Шила не возражает против его трепа. За тем, как он обертывает мокрый носок в свежее бумажное полотенце и сует его в карман, наблюдает без интереса, но при этом не производит впечатления человека, у которого есть срочные дела.
– Ах-х, – выдыхает Кел, натягивая сухой носок, надеванный, но целый. – Так-то лучше. Я их постираю хорошенько и верну вам.
– Незачем.
– Наверное, я б тоже не захотел возврата носков, побывавших на грязных ножищах у кого-то постороннего, – говорит он, шнуруя ботинок и улыбаясь. – Принесу вам новую пару, как только выберусь в город. А пока… – Достает из кармана куртки два батончика “Кит Кат”. – Брал с собой поесть по дороге, но раз вернусь теперь раньше, вряд ли они мне понадобятся. Можно предложу вашим карапузам?
Шила отзывается тенью улыбки.
– Они-то обрадуются уж точно, – говорит. – Сладкое любят.
– Дети же, – говорит Кел. – Моя дочурка, пока такая вот была, как они, уплетала б конфеты с утра до ночи, только дай. Где б жена моя конфеты ни держала по дому, я враз про то знал, потому что дочурка, она как охотничья собака, всегда на них выведет. – Изображает.
Шила улыбается все шире, смягчается. То, что перепадает за так, даже по мелочи, воздействует на бедняков – расслабляет их. Это теплая милая волна изумления: раз в кои-то веки мир с тобой щедр.
– Эй, – зовет он, вставая и протягивая шоколадки через забор. – Любите “Кит Кат”, ребята?
Дети поглядывают на мать, чтоб разрешила. Та кивает, они приближаются, отталкивая друг дружку, и выхватывают батончики.
– “Спасибо” скажите, – произносит Шила машинально. Дети не благодарят, хотя девочка оделяет Кела широкой счастливой улыбкой. Оба поспешно удаляются к игровой конструкции, пока кто-нибудь не забрал у них шоколадки.
– У вас только эти двое? – спрашивает Кел, удобно опираясь о калитку.
– Шестеро. Эти – младшенькие.
– Ух ты, – говорит Кел. – Уйма тяжкой работы это. Старшие дети в школе?
Шила оглядывается по сторонам, словно кто-то из детей вдруг материализуется откуда ни возьмись, и эту возможность Кел целиком допускает.
– Двое, – отвечает Шила. – Остальные выросли.
– Погодите, – говорит Кел, с восторгом сообразив, что к чему. – Так Брендан Редди – ваш сынок? Который с электричеством помог тому парню, как его… тощий такой, в кепке?