Лукавство у Марта с лица слетает мгновенно и полностью, остается хмарь.
– Я тут не печенья жду, – говорит он. Еще раз крепко затягивается и швыряет окурок в лужу. – Пошли ко мне на заднее поле. Кое-что покажу.
Овцы Марта сбились в кучу на ближнем. Они дерганые, толкаются и нервно топчутся на месте, траву не жуют. На дальнем поле пусто – ну или почти. Посреди зеленой травы неопрятная бледная куча, с ходу не разобрать, что это.
– Одна из лучших моих овец, – говорит Март, распахивая ворота. В голосе у него однозвучность, совсем не похожая на привычный оживленный напев, и Келу с ней немножко неуютно. – Сегодня утром нашел.
Кел обходит овцу так, как обходил бы место преступления, чуть стороной и не торопясь. В белой шерсти копошатся тучи крупных черных мух. Кел подходит ближе, машет рукой, чтобы поднялись, кружа и сердито жужжа, и дали ему глянуть.
До овцы добралось что-то гадкое. Горло – месиво свернувшейся крови, то же во рту, раззявленном слишком широко. Глаз нет. Прямоугольный кусок на боку длиной в две ладони вырезан до самых ребер. Под хвостом здоровенная красная дыра.
– Ну, – говорит Кел, – нехорошее это дело.
– То же, что и с овцой Бобби Фини, – отзывается Март. Лицо жесткое.
Кел осматривает траву, но та слишком пружинистая, следов не удерживает.
– Я поискал, – говорит Март. – И в грязи у дороги тоже. Ничего не видать.
– Коджак никаких следов не вынюхал?
– Он пастуший пес, а не ищейка. – Март дергает подбородком на овцу. – Вот это все ему страсть как не понравилось, вообще. Чисто сбесился. Не понимал, то ли нападать, то ли ноги уносить.
– Бедолага, – произносит Кел. Присаживается на корточки глянуть поближе, но держится все же на расстоянии – от овцы уже прет насыщенный дух падали. Края ран чистые и отчетливые, словно нанесли их острым ножом, но Кел знает из трепотни с ребятами из отдела убийств, что с мертвой кожей бывает всякое странное. – У Бобби больше овец не погибло?
– Не погибло, – отвечает Март. – Он половину ночей последнее время торчал на своей земле, надеялся застать зеленых человечков, вдруг те за добавкой спустятся, но страшней барсука ничегошеньки не увидел. Ты мне вот что скажи: какому такому зверю ума хватит угробить отдельную овцу на всей ферме, а следом убраться с места, где есть еда, стоит только фермеру спохватиться?
Кел размышляет о том же.
– Крупная кошка, может, – произносит он. – Но у вас тут таких не водится, верно?
– Эти умные твари, оно так, – говорит Март. Щурится на горы. – Но нету их – в наших краях точно. Хотя кто его знает, вдруг кто бросил чего тут. Подходящее оно место, горки эти, чтоб избавляться от чего-нито.
Кел говорит:
– Человеку вот еще ума хватило бы уйти после одной овцы.
Март не сводит глаз с гор. Говорит:
– Кто-то, у кого с головой плохо, ты вот о чем. Мозги у кого споганились.
– Есть тут такие, кто подходит под описание?
– Я таких не знаю. Но, может, мы просто не ведаем, знамо дело.
– В деревне таких размеров?
– Никогда не знаешь, что за опарыш кому мозги йист, – произносит Март. – Парнишка у Маннионов – приятный такой юноша, никаких хлопот мамке с папкой, а несколько лет назад швырнул кота в костер. Сжег его заживо. Ни капли не выпил, ничего. Просто захотелось.
Кто угодно способен на что угодно – даже здесь, похоже. Кел говорит:
– И где сейчас тот малой Маннион?
– Уехал в Новую Зеландию после этого. Не возвращался.
– Хм. Будешь в полицию звонить? В Отлов бездомных животных?
Март бросает на него в точности такой же взгляд, как у Трея, – “во недоумок-то”.
– Лады, – говорит Кел. Интересно, зачем Март привел его сюда. Уже и так все будь здоров как запуталось, куда ему дело о мертвой овце в придачу. – Твоя овца, тебе и решать.
– Хочу знать, кто это сделал, – говорит Март. – У тебя там чуток леса, его хватит, чтоб мне спрятаться. Ты б пустил меня посидеть там ночь-другую-третью, а?
– Думаешь, вернется?
– Не к моим овцам. Но из того лесочка отлично видно землю Пи-Джея Фаллона, а у него славное стадо. Если эта тварь придет к нему – напорется на меня в дозоре.
– Ну это пожалуйста, – говорит Кел. Он не в восторге от мысли, что Март будет там ошиваться сам по себе. Март – худосочный мелкий старик с хлипкими суставами, а Келу известно, как, вероятно, известно и Марту, что дробовик – отнюдь не волшебная палочка. – Я б с тобой. Прикрыть все базы.
Март качает головой.
– Лучше я сам. Одному проще прятаться, чем двоим.
– Я на своем веку поохотился достаточно. Знаю, как замереть и не двигаться.
– Ой нет. – Лицо у Марта сминается в ухмылке. – При твоих-то размерах, что б там ни было, оно ж тебя из космоса засечет. Сиди дома и не студи яйца из-за чего-то, что небось давно убежало уж всяко.
– Ну, раз ты так уверен, – говорит Кел. Надо предупредить Трея, чтоб по ночам больше не шлялся тут, а то может кончиться тем, что получит себе полную задницу дроби. – Дай знать, если передумаешь.
Мухи осели тугими, копошащимися плюхами. Март пинает овцу кончиком сапога, и мухи взвиваются вновь, ненадолго, после чего опять принимаются за дело.
– Ни звука не слышал же, – произносит он. Пинает овцу еще раз, покрепче. Затем разворачивается и топает прочь, к дому, руки в карманах куртки.
Почтальон навещал: разрешение на оружие дожидается Кела на полу у входной двери. Подавая заявление, он мечтал о домашнем рагу из кролика и никакой серьезной необходимости в виду не имел. Едва ли не первое, что привлекло его внимание, когда он только начал приглядываться к Ирландии, – отсутствие любых опасностей: ни тебе оружия, ни змей, медведей или койотов, никаких “черных вдов”, даже комаров нету. Келу кажется, что он почти всю свою жизнь имеет дело с дикими тварями, теми или иными, и его греет мысль о том, что на пенсии можно будет не брать их в расчет. Ирландцам вроде должно быть уютно в мире – по-особенному, так, что они этого даже не замечают. Теперь же ружье кажется чем-то, что в доме иметь хорошо, и чем скорее, тем лучше.
На обед делает себе сэндвич с ветчиной. Пока ест, ухитряется вытащить из интернета расписания автобусов. По вторникам вечером на главной дороге есть один автобус до Слайго, около пяти, и один в Дублин, в начале восьмого. И тот и другой подходят по времени, хотя ни тот ни другой не кажутся Келу очевидным ответом. Главная дорога милях в трех пешком от дома Редди, а Брендан, по словам Трея, вышел из дома где-то в пять, как раз когда Шила подавала чай, что по местным меркам означает ужин. Представление о времени у Трея довольно приблизительное, потому его прикидка может быть и неточная, да и Кел сомневается, что Шила подает еду по четкому графику, но даже четыре пятнадцать слишком близко к автобусу на Слайго. Вместе с тем пять или даже пять тридцать – слишком рано, чтоб выходить к дублинскому автобусу, особенно если из-за этого оставаться без ужина почем зря. В общем и целом, если Брендан собирался куда-то далеко, Кел склонен предполагать, что его кто-то подбросил.
Набирает номер Брендана – просто наудачу. Как Трей и сказал, прямая переадресация на автоответчик: “Привет, это Брендан, оставьте сообщение”. Голос юный, сипловатый, быстрый и непринужденный, словно Брендан быстренько наговорил на телефон в паузе между более важными делами. Кел пробует раз-другой угадать пароль от автоответчика, если вдруг парень оставил его по умолчанию, но ни одна попытка ни к чему не приводит.
Доедает сэндвич, моет за собой и отправляется к “Оружию и боеприпасам Даниэла Буна”. Заведение Даниэла Буна прячется в путаных задворках, и Кевин – таково настоящее имя Даниэла, вихлявый всклокоченный мужик – смотрелся бы уместнее в заплесневелом подвальном магазине грампластинок, но ассортимент знает как свои пять пальцев, Келова промасленная “хенри” 22-го калибра у него наготове.
Давненько Кел не держал в руках такое оружие и успел забыть это чистое физическое удовлетворение. Теплая плотность орехового приклада – совершеннейшее удовольствие для ладони; затворный механизм работает так гладко, что Кел мог бы передергивать затвор хоть весь день напролет.
– Что ж, – говорит он, – ради этого стоило ждать.
– На такое вот спроса немного, – говорит Кевин, опираясь о прилавок бедром и обиженно взирая на ружье. – Иначе не пришлось бы заказывать. – Кевин принял это на свой счет. Отчетливо почувствовал, что ударил в грязь лицом – а вместе с ним, возможно, и вся страна, – раз позволил какому-то янки застать себя неподготовленным.
– У моего дедушки такое было, – говорит Кел. – Когда я был пацаном. Не знаю, что с тем ружьем сталось. – Прикладывает “хенри” к плечу и прицеливается, упиваясь тем, до чего изящно сбалансирован его вес. Никакой особой нежности Кел к своему служебному “глоку” питать так и не научился – с этим его наглым чванным пониманием, что существует он для того, чтоб его наставляли на людей. Ничего, кроме агрессии, в нем не было, никакого достоинства. “Хенри” же, по мнению Кела, – как раз то, чем оружие должно быть.
– Они мало в чем изменились, – говорит Кевин. – Пристреляетесь, и оглянуться не успеете. На стрельбища подадитесь, да?
– Не, – отвечает Кел. Его слегка задевает предположение, что у него вид того, кому для стрельбы нужен полигон. – Обед себе настреляю.
– Кроликов я прям люблю, – говорит Кевин. – Особенно сейчас, когда они отъелись хорошенько к зиме. Принесите мне одного, я вам скидку сделаю на патроны.
Кел возвращается домой, собираясь в точности так и поступить, чтобы заслужить у Кевина прощение за “хенри”. Планы его меняются, поскольку у него на крыльце, опершись на входную дверь, сидит Трей, коленки торчат, жует пончик.
– Хорош тягать всякую херню у Норин, – говорит Кел.
Малой убирается с дороги, чтобы Кел мог открыть дверь. Лезет в карман куртки, вручает Келу бумажный пакет, в котором обнаруживается еще один слегка раздавленный пончик.
– Спасибо, – говорит Кел.
– Добыли ружье, – замечает впечатленный Трей.