— Друг мой! — возопил толстяк, раскинув короткие ручки. — Обнимите меня, ибо перед вами коллега и единомышленник!
Тут, выражаясь языком старинных романов, недавние враги пали друг другу в объятья и хлопали один другого по спине, пока не вспомнили, что не успели как следует познакомиться. Длинный с готовностью протянул толстому руку и хотел уже назвать себя, но новоявленный друг зажал ему рот ладонью: представляться в таком виде? Да за кого его принимают!
Он бросился к рюкзаку, достал бритвенный прибор и молниеносно побрился. Затем он выудил из тех же бездонных недр широкий клетчатый галстук, аккуратно повязал его прямо на голую шею и, слегка наклонив голову к правому плечу, медленно двинулся к длинному с улыбкой, исполненной почтения и достоинства, — ни дать ни взять иностранный посол на приеме у английской королевы.
Длинный приготовился к знаменательному событию по-своему. Бриться он не стал, зато из нагрудного кармана его рубашки торчала теперь логарифмическая линейка, заменявшая ему парадную форму одежды во всех случаях жизни. Путешественники торжественно пожали друг другу руки.
— Матвей Матвеевич Матвеев, — сказал длинный отрывисто.
— Очень рад! — любезно ответствовал толстый. — Филарет Филаретович Филаретов.
— Гм, — хмыкнул длинный, — имя у вас редкое, но очень уж пространное. Предпочитаю краткие обозначения. Что вы скажете, если я буду называть вас Фи́ло?
— Фило, Фило… — повторил толстый. — По-моему, неплохо. Но тогда разрешите и мне называть вас Ма́те.
— Не возражаю. Мате… В этом есть намек на мое увлечение. Ведь я в душе ма́те-матик!
— Да и я в душе фи́ло-лог, — засмеялся толстый. — Фило́лог, иначе — любитель словесности, а заодно и прочих искусств. И значит, вместе мы…
— Фи-ло-ма-ти-ки! — закончили оба и принялись отплясывать диковинный танец из репертуара племени ньям-ньям.
Встреча с далеко идущими последствиями
— Клянусь решетом Эратосфена, это замечательно! — воскликнул Мате, когда оба они, обессилев, повалились на песок. — Охотитесь, стало быть, за поэтами и художниками?
— Не без того! А вы — за математиками и астрономами?
— Не без этого.
— Это хорошо-о-о!
Но Мате помрачнел и сказал, что это не очень хорошо: ведь у каждого из них свои планы, и скоро… скоро им придется разойтись в разные стороны. Фило чуть не заплакал от огорчения. Встретиться, чтобы расстаться? Нет, он этого не переживет!
— Послушайте, — сказал он через некоторое время, — а что если нам завести общее плановое хозяйство? Выработать, так сказать, объединенный план по добыче автографов?
Как ни понравилось Мате это предложение, он счел необходимым предупредить, что ему предстоит довольно далекое путешествие: в одиннадцатый век! Но Фило нисколько не испугался. Оказалось, он и сам туда направляется. Дотошный Мате пожелал знать, куда именно. Фило виновато заморгал глазами и сказал, что место, к сожалению, указать затрудняется.
По его словам, человек, которым он интересуется, родился на северо-востоке нынешнего Ирана, в древней провинции Хораса́н, в городе Нишапу́ре, но еще в юности вынужден был покинуть родину и бо́льшую часть жизни провел, скитаясь по разным городам. Так что, сами понимаете, разыскать его будет непросто.
— А вы уверены, что тот, кого вы разыскиваете, сто́ит таких усилий? — скептически осведомился Мате.
Фило самодовольно усмехнулся. Еще бы! Ведь это же величайший поэт средневекового Востока — Ома́р Хайя́м!
— Хайям?! Я не ошибся?
— Помилуйте, какие там ошибки…
— Ну, — сказал Мате, — если не ошибся я, значит, ошибаетесь вы. Зарубите себе на носу: Омар Хайям — великий математик. А раз математик, значит, наверняка не поэт.
— Чушь, чушь и в третий раз чушь! — отрезал Фило.
Мате, разумеется, страшно разгневался: то есть как это чушь! Да он, если угодно, сам намерен взять автограф у Хайяма…
Тут уж рассвирепел Фило: ах так! Ему собираются перебежать дорогу! Так пусть же запомнит его соперник, что Омар Хайям — поэт, а раз поэт, так наверняка не математик…
Мате смерил его уничтожающим взглядом, кинулся к своему рюкзаку, и оттуда вперемешку с дорожными принадлежностями фонтаном полетели циркули, угольники, линейки, потрепанное «Руководство по уходу за домашними собаками», три тома математической энциклопедии Клейна, задачник по геометрии Рыбкина, несколько испещренных формулами блокнотов и многое другое, что Фило рассмотреть не удалось.
Когда рюкзакоизвержение кончилось, в руках у Мате оказалась книга в зеленом переплете с золотым тиснением на корешке.
— Вот, — сказал он, трясясь от ярости, — вот вам сорок второй том энциклопедии Брокга́уза и Ефро́на. Смотрите, — он судорожно перелистал страницы, — здесь черным по белому написано: Омар Алькайями́ — математик. Ну, что скажете?
— Ничего не скажу! — огрызнулся Фило и в мгновение ока очутился у своего рюкзака, после чего содержимое оного брызнуло наружу с такой силой, точно посреди пустыни внезапно забил мощный исландский гейзер. Когда гейзер иссяк, в руках у Фило оказалась точно такая же книга. Он перелистал ее с быстротой фокусника, манипулирующего картами (фрррр!), и сразу нашел нужное место.
— Вот вам семьдесят третий том той же энциклопедии. Здесь тоже черным по белому написано, что Хайям Омар — поэт. Так кто из нас прав, вы или я?
Мате заглянул в книгу, почесал подбородок…
— Ни вы, ни я, — сказал он неожиданно спокойно. — Права энциклопедия Брокгауза и Ефрона: в одиннадцатом столетии на Востоке было два Хайяма — поэт и математик. И так как жили они в то же время и в тех же местах, ничто не мешает нам разыскивать их вместе.
Раздражение Фило мгновенно сменилось бурным восторгом.
— Мате, вы гений! — кричал он, обхватив своего спутника где-то на уровне селезенки. — Какое счастье, что мы все-таки встретились!
— Да, — сказал Мате, — вот уж поистине встреча с далеко идущими последствиями!
— Намекаете на дальность наших будущих маршрутов?
— Намекаю на то, что нам пора в путь.
— Вот что значит трезвый математический ум! — назидательно сказал Фило и потянулся за своим рюкзаком.
Мате последовал его примеру.
— Итак, — скомандовал он, — полный вперед! Курс — одиннадцатый век, Средний Восток и Средняя Азия.
Часть IДВА ХАЙЯМА
Небольшой хаджж в историю
— Всё на свете из чего-нибудь да сделано. Карандаш, например, — это немного дерева и чуть-чуть графита. Или ореховый торт. Это чуть-чуть толченых сухарей, много толченых орехов и очень много крема. Но если вам вздумается объяснить, что такое восточный базар, забудьте такие слова, как «чуть-чуть» или «много». Они вам не понадобятся! Потому что восточный базар — это море. Море людей и море вещей. Море живности и море съестного. Море красок, море запахов, море звуков…
Так разглагольствовал Фило, пробираясь вслед за Мате сквозь пеструю галдящую толпу городского торжища.
Мате поморщился. Уж эти филологи! Их хлебом не корми — дай поговорить красиво.
— Про хлеб — это вы правильно, — согласился Фило, пожирая глазами лотки, заваленные снедью. — Питаться хлебом, когда кругом такая пропасть вкусного? Смешно!
— Кому смешно, а кому грустно, — проворчал Мате. — Одиннадцатый век на исходе: тысяча девяносто второй год! А мы только и делаем, что таскаемся по базарам. У меня от них так в глазах рябит, что я не в состоянии отличить один город от другого. Кстати, где мы сейчас?
— В Исфаха́не, разумеется.
— А не в Самарканде?
Фило укоризненно вздохнул: можно ли быть таким беспамятным? В Самарканде они уже были. И в Бухаре, и в Нишапуре, и в Ме́рве…
— Да, — усмехнулся Мате, — городов здесь хватает. Вот Хайямов что-то не видно.
— За двумя Хайямами погонишься — ни одного не поймаешь.
— В особенности если искать их на базаре.
— Э, не скажите! Думаете, сюда идут только затем, чтобы продать или купить? Ничуть не бывало. Восточный базар — это, если хотите, целый комбинат бытового, да и не только бытового обслуживания. Тут вам и поликлиника, и аптека, и банк, и цирк, и художественный салон, и лавка поэтов, и дом ученых, и клуб деловых встреч… Здесь вам вправят вывихнутый сустав, отворят кровь, вырвут зуб, снабдят целебными травами. Здесь вас побреют, здесь вам удалят мозоль. Здесь вы услышите неторопливую беседу бородатых мудрецов, посмеетесь метким шуткам местного острослова. Здесь вы можете отдохнуть, сыграть партию в шахматы или в нарды. Здесь вас ублажат музыкой и усладят стихами. Здесь вы увидите факира, глотающего огонь и отточенные клинки. Здесь перед вами выступят акробаты, складывающиеся наподобие перочинного ножа… Но это не всё. Средневековый восточный базар заменяет населению и радио, и телевидение, и правительственную газету. Здесь оглашаются указы, обсуждаются городские новости, дворцовые происшествия. На базаре, наконец, встречаются торговые люди чуть не со всех концов света.
— Так уж и со всех! — усомнился Мате.
— Конечно. Не забывайте, что конец одиннадцатого века — это время наивысшего расцвета сельджукской империи…
— Постойте, — перебил Мате, — сельджуки, если не ошибаюсь, — это тюрки…
— Вот-вот. Одно из тюркских племен. Постепенно вытеснило с территории Ирана господствовавших здесь арабов. Сельджукам подчинено огромное пространство: от Китая до Средиземного моря, от Кавказа до Йемена. Можете себе представить, какая оживленная здесь идет торговля! В ней участвует целая торговая армия. И всё ее разноплеменное, разноязыкое воинство встречается прежде всего на базарах. В этом смысле восточный базар, пожалуй, напоминает хаджж…
Мате потер лоб. Хаджж… Кажется, это паломничество…
— …в Ме́кку, — подсказал Фило. — В Мекке родился пророк Мухамме́д[1], и, по обычаю, каждый состоятельный мусульманин обязан хоть раз в жизни совершить хаджж.