– Выходит, до этого нам не были рады ни в одном селении, – замечает Норман. – Что-то не помню, чтобы в апреле кто-нибудь угощал нас чаем.
– Да, а жители Кумиша съебались под землю, – добавляет Масталик. – Мы подробно расспросили их о том, что тогда случилось. Якобы они перепугались, что мы хотим арестовать молодых мужчин, – будто бы такой слух распространяли партизаны.
– Якобы, мать твою! – Вернер ненавидит здесь всё и вся. – Я им не верю.
– А про школу вы их спрашивали? – задаю я вопрос с набитым ртом, поскольку именно в этот момент грызу сухарь. – Что-нибудь выяснили?
– Они говорили, что собрались в классе именно из-за нас, решая, что делать. А потом вдруг что-то случилось с электричеством, и толпа бросилась бежать, даже дверь с петель снесла. В конце концов они решили спрятаться в старых рудниках и переждать наш визит.
– А тот человек, которого мы нашли на дороге? – не отступаю я.
– Это местный дурачок. По мнению старосты, он спал в какой-то норе, а когда увидел, что селение опустело, ударился в панику. Вероятно, его поразило током, когда он бродил в поисках остальных.
– Вы его видели?
– Увы, он лежит на кладбище, – качает головой Соттер. – Будто бы после случившегося он заболел и в начале мая умер. Это все, что мы сумели выяснить.
Я ухожу в палатку и бросаюсь на койку, с трудом сдерживая злость. Я не верю в эти сказки, как и Вернер. Вроде как все звучит осмысленно и складывается в единое целое, но как этот тип, пораженный током, оказался на другой стороне селения? Как ему удалось в таком состоянии проползти с одного конца улицы до другого?
О темных полосах на стенах, которые заметил Баллард, я даже не упоминаю. Наверняка, если бы мы о них спросили, местные сочинили бы какую-нибудь историю – мол, они делают такие полосы, чтобы отогнать демонов или назойливых мух. У этих мерзавцев неплохое воображение.
От Кумиша до Дисторсии меньше трех километров по прямой. У меня еще будет повод задать им все эти вопросы. Им еще придется объяснить начистоту свое паническое бегство и ту вспышку, которая едва меня не убила.
Я чувствую, что пустыня нас раздражает. Хотя мы шутим и смеемся над анекдотами, в воздухе ощущается напряжение. Люди нервничают и специально находят себе хоть какое-то занятие. Никогда не предполагал, что может найтись столько добровольцев в патруль или для приготовления жратвы из консервов и чистки картошки.
В комнату входит бледный Петер, у него дрожат руки. Юри Труман только что доложил, что старший рядовой Инка внезапно потерял сознание. Сегодня у него не было аппетита, и он едва притронулся к своей обеденной порции. Олаф, хотя он невысок и жилист, всегда любил хорошо поесть. Теперь он лежит на матрасе и смотрит в потолок, не отвечая на вопросы. Когда я об этом слышу, у меня перехватывает горло при мысли о самом худшем.
Я бегу с Усилем в отсек четвертого отделения. За нами тащится Ларс Норман, царапая что-то в своей тетрадке. Все так, как говорил Юри, а может, даже хуже – Инка закрывает глаза и спрашивает, где он. Капрал велит всем убираться. Бенеш толкает меня в дверях и идет к выходу, за ним Труман и Васс.
– Ты в пустыне, на базе Дисторсия, – говорит Усиль. – Как ты себя чувствуешь?
– Что-то случилось, – несколько раз повторяет Олаф; на лбу его проступают капли холодного пота. – Ничего с утра не помню. – Он хрипло кашляет.
– Посмотри на меня! И скажи – у тебя что-нибудь болит?
– Нет, не болит. – Инка постепенно проваливается в небытие. – Я не чувствую тела, Петер.
Он еще узнаёт лица. Возможно, следует позвать доктора Заубер, но у нас нет времени. Мы поднимаем Инку, берем под руки и выводим из палатки. Он волочит ноги по земле, оставляя на песке длинный след. Я поворачиваюсь к Норману.
– Маркус, что мне делать?! – спрашивает Ларс.
– Позови сержанта, пусть придет прямо в медсанчасть.
– И лейтенанта тоже позови, – добавляет Усиль. – Позови всех, блядь!
Мы попадаем на послеобеденный тихий час. Гильде закрылся в своей каморке. Роберт Хансен, явно напуганный, показывает нам одну из палат. Мы сажаем Олафа на койку, но он беспомощно валится на бок и тут же засыпает. Капрал Хансен бежит в здание командования за доктором Заубер. Наступает гробовая тишина.
Вскоре в коридоре появляются госпожа капитан, лейтенант Остин, младший лейтенант Янг и сержант Голя. Они заглядывают к пациенту и с тревогой расспрашивают нас, что случилось, но начальница медсанчасти велит нам проваливать и не мешать осмотру. Мы послушно выходим один за другим на плац.
Те, кто курит, достают сигареты. Марсель Остин вытряхивает из коробочки жевательную резинку. Несколько солдат останавливаются неподалеку, уставившись на сборище.
– Вам что, заняться нечем? – кричит Голя. – Лентяи, мать вашу!
– Хватит орать, – упрекает его Остин. – Нужно сохранять спокойствие.
– Господин лейтенант, – тихо спрашиваю я, – это не похоже на ту же болезнь, что и у Элдона?
Остин смотрит на меня так, будто не вполне понимает, кто я такой.
– Я видел рядового Инку совсем недолго, но, судя по тому, что вы рассказывали, – боюсь, что да. Повторяю еще раз: нужно сохранять спокойствие, нельзя из-за этого паниковать. Еще сегодня, Маркус, тебя пригласят к командованию, чтобы ты ответил на несколько вопросов.
– Так точно.
– Майор Вилмотс уже с утра настаивал, чтобы тебя вызвать, – добавляет Янг. – Мы не видели в том необходимости, но теперь ситуация поменялась. Нужно поговорить.
Атака последовала раньше, чем я предполагал, – после нашего приезда не прошло и недели. Будто спящее под нами чудовище вдруг решило, что мы уже успели привыкнуть и хватит играть в прятки. Теперь оно нам покажет, на что в самом деле способно.
Я безмолвно призываю Эстер, пытаясь привлечь ее внимание, но она упорно молчит, оставляя меня один на один с черными мыслями. Мне хочется сказать ей, что мы не можем играть в эту игру не зная правил. Мы не можем ни выиграть, ни проиграть. Однако я тут же ругаю себя за подобную мысль: эта гребаная война как раз и есть такая игра, которая ведется сломанными фигурами на сожженной доске.
Когда солнце заходит за горизонт, Эстер наконец дает о себе знать. На этот раз сообщение коротко и не вызывает тошноты:
Можешь передать им, Маркус, что я лишу вас остатков связи.
Я не бегу с этим к командованию, поскольку не знаю, что сказать, – что голос в моей голове бросает вызов всему подразделению МСАРР? Все и так знают, что в окрестностях Отортена радио практически не работает, а спутниковая связь зависит от эффективности наших антенн, и мы поддерживаем ее с немалым трудом. Что еще она может сделать?
Я не осознаю угрозы даже тогда, когда на базе поднимается суматоха. Часовые у въездных ворот высмотрели в небе на севере двух «светлячков», о чем сообщили дежурному офицеру и всем, кто был поблизости, – просто на всякий случай.
Я зову парней из отделения, и мы бежим «на стену». Возле северной стены СМЗ, как и возле остальных, мы сложили в нескольких местах ступени из поддонов, чтобы при необходимости вести оттуда обстрел. Вскочив на возвышения, мы вглядываемся в небо, где, словно два солнца, пляшут над пустыней два светящихся шара. Разведка посылает «сокол», который мчится в их сторону и вскоре теряет связь с базой.
На этом весь анализ явления заканчивается.
Один из «светлячков» внезапно проваливается под землю – неизвестно, как далеко отсюда, и оставил ли он какой-либо след на песке. Второй величественно висит в небе, медленно переливаясь голубым и белым, еще минут пятнадцать, позволяя нам усладить взор своим видом и сделать снимки. Водяная Блоха снимает видео дерьмовым аппаратом.
К нам присоединяются несколько парней из других отделений, комментируя зрелище. Преобладают предположения, что это НЛО, но есть и такие, кто опасается секретного оружия, которым снабдили партизан злобные готтанцы. Никто уже, собственно, не верит, что перед нами творение матери-природы – может, за исключением командования.
Баллард как раз рассказывает, что, если бы «светлячки» были шаровыми молниями, они имели бы красный оттенок, когда вдруг что-то меняется. Светящийся шар взмывает вверх и начинает распухать. Он растет с такой скоростью, что испуганные солдаты спрыгивают на землю и распластываются у стены. Но я остаюсь, зачарованно глядя на необычное явление. Вскоре над моей головой пролетает светящийся снаряд. До меня доносится запах озона, а затем за спиной раздается страшный грохот, от которого болят барабанные перепонки.
Я поворачиваюсь в сторону плаца. Над ним горит наш «окулюс», в который угодил «светлячок». Электрический разряд был столь мощным, что на всей базе отключилось электропитание. Аэростат громко трещит, оставшись единственным источником света. Прицепленные к нему камеры и антенны плавятся и по очереди падают на землю, лишая нас связи с миром. Кто-то получает по голове куском металла. Кто-то еще бежит зигзагами, чтобы раскочегарить лебедку.
Можешь передать им, Маркус, что я лишу вас остатков связи.
Теперь я знаю, что ты имела в виду, Эстер, и что твое восприятие мира намного конкретнее моего. Мы ослепнем и оглохнем, еще больше оказавшись в полной твоей власти. Теперь ты можешь нас практически безнаказанно убивать или выгнать отсюда, если у тебя возникнет такое желание. Подозреваю, однако, что у тебя иные планы.
И что вскоре нам предстоит их узнать.
Глава вторая
Четверг, 30 июня, 0.25
Форпост Дисторсия, пустыня Саладх, Южный Ремарк
Исаак Шенкер, создатель первого Центра реабилитации личности, сказал когда-то в телевизионном интервью, что люди, страдающие депрессией, ближе к истине, чем так называемые «здоровые». Столь странное мнение, особенно в устах психотерапевта, возмутило многих его коллег по профессии, но положение, которое занимал Шенкер, позволяло ему говорить самые разные вещи. Он сделал для тех, кого поглотила чернота, больше, чем все критики, вместе взятые.