Первое отделение останавливается возле первой легковушки. Обшарпанный старый «форд» выглядит пустым. Сержант Голя отдает по радио приказ его обыскать, а остальные «скорпионы» паркуются дальше полукругом, метрах в тридцати от других машин. Двое мужчин возле голубой или серебристой колымаги, покрытой слоем пыли, – вероятно, водители легковых автомобилей. Увидев нас, они замирают как вкопанные.
Третий, склонившийся над двигателем микроавтобуса, замечает нас не сразу. Похоже, он несколько смелее и реагирует иначе – поднимает руки, показывая, что в них ничего нет, и медленно идет в нашу сторону.
Мы уже заняли позиции вокруг машин, стрелки сжимают в руках приклады MG2. Ремарец не похож на террориста-самоубийцу – на нем только светлая футболка и свободные тряпичные штаны. Вместе с Раулем, Водяной Блохой и Голей я делаю два шага в его сторону. Слышится громкое, но размеренное и спокойное дыхание Дафни, который все время держит его на мушке.
Мой взгляд приковывает торчащий из кармана мужчины мобильный телефон.
– Господин сержант, – тихо говорю я Голе, – отзовите первое отделение от «форда».
Сержант секунду смотрит на меня, а потом отдает приказ парням немедленно присоединиться к остальному взводу. Вернер подтверждает в наушниках, что приказ принят. Когда они запрыгивают в «скорпион», водитель микроавтобуса лезет в карман.
– Стреляй! – кричу я Водяной Блохе.
Дафни нажимает на спуск – и пуля попадает мужчине прямо в лоб. Остальные ремарцы кидаются бежать, мчатся как сумасшедшие в сторону холма, а первое отделение бросается за ними в погоню. Мы отступаем за машины.
Голя кричит «Огонь!», и стрелки устраивают канонаду из пулеметов, дырявя длинными очередями микроавтобус и стоящую рядом с ним легковушку. Ни один из автомобилей не взрывается, но от выстрелов открывается багажник легковушки. Мы не подходим к ней, но вызываем с базы саперов.
Вдали подпрыгивает на выбоинах «скорпион» первого отделения. Его страшно швыряет из стороны в сторону, но вскоре он преграждает дорогу беглецам. Они не вооружены и умирают от страха, так что арест превращается в формальность. Соленый пот заливает мне глаза.
Операция у холма Отортен завершилась полным успехом – так, по крайней мере, сформулировал это лейтенант Остин, пожимая нам руки в здании командования. Капитан Бек был более сдержан, но у него тоже имелись поводы для радости – никто из солдат не пострадал, а двоих пойманных ремарцев передали Вилмотсу.
В обстрелянном микроавтобусе мы нашли тела четырех повстанцев, которые ждали внутри, вооруженные до зубов, чтобы атаковать наш отряд. Саперы выяснили, что старый «форд» был набит взрывчаткой, а телефон в кармане водителя играл роль детонатора, после чего подорвали машину. Остин и Бек подчеркивали, что, если бы не наша бдительность, отделение Вернера погибло бы на месте, проверяя автомобиль.
Выйдя с совещания, мы еще какое-то время разговариваем – Вернер, Норман, сержант Голя и я. Сержант упорно твердит, что принял верное решение благодаря мне, и не в силах пережить, что я попросил его скрыть данный факт от командования.
– Не понимаю тебя, Маркус, – качает он головой. – Чего ты выебываешься?
– Не хочу привлекать к себе внимание, особенно сейчас. Это было обычное предчувствие, сержант. Помимо моей воли. Так что никакая это не заслуга.
– У тебя уже не первый раз бывает такое «обычное предчувствие». И, пожалуйста, перестань нести херню, а то мне плохо делается от твоей ложной скромности.
– Что-то в этом есть, – добавляет верный Норман.
– Видимо, я сообразил, что вряд ли они пользуются мобильниками, поскольку в пустыне те практически не ловят, и потому обратил внимание на телефон, – говорю я, словно оправдываясь. – Я могу идти? Мне хотелось бы узнать, что с Инкой.
– Я был там утром, ситуация со вчерашнего дня не изменилась. Но иди узнай, что с ним, поспрашивай госпожу капитана. И заодно передай от нас привет Неми, – говорит Голя.
Я почти бегу к медсанчасти. Мне не терпится увидеть девушку, так что я лишь быстро заглядываю в палату Инки вместе с капралом Хансеном. Мне хочется удостовериться, что мы владеем ситуацией, но увиденное обрушивается на меня словно удар молотом по голове. Капрал лишь качает головой, когда я отступаю к двери.
Поднявшись на второй этаж, сворачиваю направо, к комнате Неми, и падаю прямо в объятия девушки, целуя ее и обнимая, будто мы не виделись много лет. Ее тепло и цветочный запах действуют на меня подобно бальзаму и самому крепкому алкоголю, но в конце концов мне приходится отстраниться, чтобы перевести дух и спросить Неми, слышала ли она о новых пациентах.
– В палате Олафа лежат другие солдаты! У них те же симптомы.
– Да, знаю. – Неми опускает взгляд. – Это двое рядовых из взвода Крелла. Они попали сюда в десять часов, когда вы были на операции. Командование пока держит случившееся в тайне.
– Заебись. Что нам делать?
Царящее в медсанчасти похоронное настроение и бессонная ночь вызывают у меня внезапный упадок сил. Неми прижимает мою ладонь к щеке и заглядывает в глаза, пытаясь передать мне страх и сомнения, мучившие ее много дней. Я глажу ее мягкие волосы и в тысячный раз заверяю, что не сержусь за ее признания. Как она могла вообще подумать, что я буду сердиться? Как могла?
Над головой перемешивает воздух металлическими лопастями огромный вентилятор. Только теперь я осознаю, что в комнате стоит прямо-таки арктический холод. Даже ремарцы жалуются на жару, а они привычны к высоким температурам. В нашей палатке днем невозможно выдержать. Потому я только рад, что Неми выиграла счастливый билет, хотя это не главный выигрыш.
– Награда десятого уровня, – улыбается девушка.
– Многие солдаты отдали бы половину жалованья, чтобы тут поселиться.
– Со мной? – шаловливо спрашивает она.
– На то, чтобы жить с тобой, средств не хватит даже у офицеров. Поверь мне.
Мы падаем на койку и смотрим в потолок. Как обычно, и сладко, и горько. Почти прямо под нами лежат без сознания трое товарищей, которым никто не в состоянии помочь. А мы судорожно цепляемся за остатки всего хорошего и собственные дрожащие руки.
– Жизнь прекрасна, когда ты рядом со мной, – тихо говорю я.
– Жизнь, Маркус, прекрасна не благодаря чему-то, но несмотря ни на что, – отвечает она. – Мне хотелось бы, чтобы ты это понял. Тогда мне было бы значительно легче.
– Вряд ли я когда-нибудь это пойму. Извини.
– Может, я еще успею тебя научить.
– Может, и успеешь, – повторяю я, чувствуя, как на меня накатывает усталость. – Мне пора идти, пока нас кто-нибудь не увидел.
Спать. Не существовать. Спать. Не существовать. Спать.
Проспать обед, ужин, завтрак. Не выходить на перекур. Не делать вообще ничего – только вдыхать и выдыхать, избавляться от излишков тепла, гнать кровь по жилам, позволять циркулировать в организме жидкостям и обеспечивать перистальтику кишечника. Позволить личности умереть. Запереть разум и память в черном матовом кубе.
Я пересекаю плац и вхожу в палатку – огромную разогретую духовку. Бросившись на койку, закрываю глаза и теряю сознание, задушенный пустынной жарой.
Третья информация: современные представления о структуре Вселенной основаны на рассуждениях, впервые упоминающихся в теории Калуцы-Клейна. Математическое описание очередных взаимодействий требовало введения высших пространственных измерений. В зависимости от используемого языка описания, а также от цели расчетов, число постулируемых измерений пространства-времени колебалось от изначальных пяти до двадцати шести.
Четвертая информация: квантовая запутанность двух частиц, которая, по мнению исследователей, должна доказывать существование моста Эйнштейна – Розена или пятого измерения пространства-времени, в действительности доказывает нечто полностью обратное. На фундаментальном уровне Вселенная лишена измерений. То, что люди воспринимают как пространственное измерение, на самом деле лишь результат особого симметричного воздействия сил.
Пятая информация: в лишенной измерений Вселенной все «происходит» одновременно. Течение времени – лишь иллюзия наблюдателя, который самим фактом наблюдения детерминирует квантовые состояния. Иначе говоря, прошлое и будущее являются результатом квантовой запутанности.
Эстер хочет, чтобы я сошел с ума. Но зачем ей передатчик, который другие сочтут испорченным?
Какого черта она раздавила мозг доктора Вайнхауса, а теперь во сне впрыскивает мне яд? Познания, к которым я не пришел шаг за шагом, но внезапно ощутил всем своим существом, вызвали у меня судороги и чудовищную тошноту. От эфирных таблиц, густо исписанных математическими символами, у меня на мгновение остановилось сердце. Лишь задыхающийся хрип, который услышали мои товарищи, вероятно, спас мне жизнь.
Они вытаскивают меня наружу – заблеванного, с трудом переводящего дух. Я их не вижу, хотя глаза открыты. Солнце стоит в зените, но мои зрачки выжигает другой свет, вращающиеся голубые хлопья. Голова трещит от нарастающего давления, я хватаюсь за глаза, чтобы те не вытекли, и кричу со всей силы, хотя изо рта вырывается только стон.
До меня доносятся первые слова:
– Маркус, что с тобой?! Зачем ты залез в палатку?
– Маркус, сукин сын, очнись!
– Шеф?
Я смотрю на них, на этот раз по-настоящему, и вижу склонившихся надо мной солдат из моего взвода. Парни из отделения окружают меня тесным кругом, но я замечаю также Усиля, Нормана и еще нескольких товарищей, оказавшихся поблизости.
Водяная Блоха весь дрожит, повторяя «Шеф, шеф» и хватаясь за голову, будто в ней не умещается, что я могу кончить как Элдон, Инка и другие, пострадавшие от синдрома Котара. Баллард куда вразумительнее – он протягивает мне бутылку воды, которой я обмываю лицо, а потом жадно пью, слыша, как Пурич пытается объяснить Голе и Северину, что случилось. Собирается немалая толпа.
Голя расталкивает собравшихся и помогает мне присесть в тени навеса, который мы недавно соорудили из нескольких досок и покрыли брезентом. Я опираюсь о СМЗ, глядя прямо перед собой. Посреди плаца ветер поднимает частички пыли, создавая из них миниатюрный смерч. Я чувствую себя так, будто покинул собственное тело и наблюдаю за происходящим со стороны. Может, скоро забуду, что жив, и тоже окажусь в полевом госпитале?