– Правда?
Она кивнула.
– Сначала ты пытался приготовить мне завтрак. Кстати, в рядах твоей посуды произошли некоторые потери. Я решила, что будет лучше оставить в целости хотя бы пару тарелок, поэтому отвела тебя спать. Ты, конечно, сделал мне неприличное предложение, но уснул быстрее, чем успел его воплотить.
– А где битая посуда? Разве сегодня была Глория?
– Нет. У меня тоже есть руки.
– Лидия, мне так стыдно! Ты должна знать, что я очень редко напиваюсь. Извини.
– Ерунда. Тем более ты так давно ко мне не приставал, что я соскучилась.
Лида произнесла это в шутку, но Андерс так посмотрел на нее, привычно изогнув одну бровь, что девушке стало не по себе.
– Ты думала об этом?
– Андерс, если ты сейчас же не попробуешь мою еду, то это последний раз, когда я что-то тебе приготовила!
Он послушно отломил кусочек.
– Мне нравится. И соус нежный… Вкусно. Когда-нибудь я сделаю тебе лосося на гриле а-ля Андерс Норберг. А теперь скажи: ты правда скучала?
Лида откинулась на спинку кресла и скрестила руки на груди.
– Иногда. Тот раз был… Я не знаю, как ты, но я раньше такого не испытывала. И естественно, что я об этом вспоминала.
– Ты думаешь, я полетел бы в Москву к девушке, с которой все было, как обычно?
– Не знаю. Спонтанные широкие жесты вполне в духе кинозвезды.
– Даже не начинай! Я не хочу опять ссориться. Не смей все портить этими глупостями.
Она пожала плечами.
– Все сложно, – сказала она.
– Давай разберемся. Чего ты хочешь от жизни?
– Не знаю. Хочу семью, детей. Не хочу быть одна. Но и не хочу быть с кем-то, чтобы не быть одна. Глупо звучит.
– А как ты представляешь себе семью?
– Воскресным утром просыпаюсь рядом с любимым человеком, – Лида откинула голову назад и прикрыла глаза. – А потом к нам в постель прибегают дети. Один, два… Хотя бы один. Сонный, теплый малыш. И собака, и кошка. Потом мы вместе завтракаем, идем гулять. Играем в мяч. А вечером – семейный ужин, ты рассказываешь, как у тебя дела, а я – как у меня. Мы читаем вечернюю сказку, укладываем детей, а потом сидим на диване вместе, смотрим новый фильм. Или читаем. Или просто сидим рядом. А потом идем в спальню.
– Ты сказала «ты». Значит, ты пыталась представить нашу семью? Нашу с тобой?
Лида открыла глаза и наткнулась на пристальный взгляд Андерса.
– Просто ты сидишь рядом.
– Лидия!
– Я не знаю, Андерс! Это само получилось. Какая разница, это фантазия.
– Почему? Мне это важно.
– Знаешь, как бы это было на самом деле? Я бы укладывала ребенка одна и ждала, пока ты придешь с очередной премьеры. Ночью, утром… Придешь ли вообще. А потом читала бы в новостных лентах, как ты развлекался с другими женщинами.
– Почему ты так решила?
– Потому что ты – это ты. Известный, умный, красивый и дико сексуальный. И прекрати улыбаться! Мне одного вечера хватило, чтобы переспать с тобой.
– А если бы я был не актером, а просто незнакомцем? Ты бы занялась со мной сексом в первый вечер?
– Нет.
– И ты еще осуждаешь фанаток!
– Дело не в этом. Я читала твои интервью, смотрела фильмы. Я уже многое про тебя знала.
– Если ты готова была переспать со знаменитостью, то откуда мне знать, что ты не сделаешь то же самое с любым другим известным актером? Здесь их много.
– Это бред!
– Тогда почему ты думаешь, что я буду спать с фанатками и журналистками? Я хотел не просто секса, а секса с тобой. И до сих пор хочу. А ты выдумываешь какие-то барьеры. Может, нам стоить попробовать?
– Ради ребенка?
– Ради нас. Давай забудем эти ярлыки. Я не считаю тебя охотницей за алиментами, а ты не думай, что я ловелас. Я ведь доверяю тебе. Почему ты не можешь доверять мне? Иди сюда, – он похлопал по дивану.
Лида пересела и дала ему себя обнять. Соблазн был слишком велик.
– Я не знаю. Если все разрушится, будет очень тяжело, – ноздри затрепетали от знакомого запаха теплой кожи, и Лида прерывисто вздохнула.
Ей до чертиков не хотелось отпускать Андерса от себя, не хотелось его ни с кем делить. Но отказаться от него вовсе, оберегая себя от ревности, она не могла.
– Расскажи мне о себе, Андерс.
– Что ты хочешь услышать?
– Что-нибудь. Хочу понять тебя, узнать. Расскажи о своем детстве, о семье. Что ты больше всего любишь вспоминать?
– Хорошо. У меня была бабушка, ее звали Кайса. Мама моей мамы. На все лето меня отправляли к ней. У нее небольшой деревянный дом и огород. Тогда мне было лет шесть, наверное. Кристер и Олли были еще маленькими, с ними сидела мама. А Петер и Элин еще даже не родились. И вот у бабушки был только я. Не пойми неправильно, я люблю братьев, но было так здорово ненадолго почувствовать себя единственным. Мы копались в земле, я помогал. Сейчас понимаю, что больше мешался, но бабушка меня хвалила, и я был ужасно горд. Я собирал малину, а она взбивала сливки, и ничего вкуснее я в жизни не ел. А вечером мы сидели в гостиной и читали. Сначала я должен был почитать немного сам, а потом книгу брала бабушка Кайса, и у нее получалось так интересно, что я мог слушать часами. Я очень любил про Эмиля из Леннеберги. Даже пытался вырезать деревянных старичков. Бабушка хранила их в шкафу за стеклом. А чердак… Как я любил бабушкин чердак! Там куча сокровищ. Старые фотографии, кинокамера с круглыми кассетами, одежда, значки, монетки, китайские фарфоровые фигурки. Олли их потом разбил. А еще у бабушки были керосиновые лампы, она их зажигала для меня. Я помню, как они пахнут.
– У моей бабушки тоже была такая, – Лида положила голову Андерсу на плечо и слушала его рассказ, представляя себе маленького белокурого мальчика. – Мы ее на улице зажигали.
– Мне кажется, что меня бабушка любила больше всех. Я был послушным. И с младшими сидел. Вот Кристер – он был бандитом. Лез во все драки, плевался. Постоянно стоял в углу. Правда, он и там продолжал: рисовал на стене. Когда вырос, он стал слушать рэп. Ужас! Эти дикие звуки из его комнаты…
– А ты что слушал?
– Рок. У меня была черная кожаная куртка, а в комнате висели плакаты Aerosmith, Guns’n’Roses, Scorpions. Я чувствовал себя очень крутым.
– Тебе нравилось расти в большой семье?
– Знаешь, это не всегда праздник, как на рождественской фотографии. Иногда было трудно. Все орут, дома бардак, младшие что-то делят между собой. И родители из поколения хиппи. У нас дома постоянно были какие-то вечеринки, люди пили, курили, танцевали. Шумно, но весело. В такие дни никто не следил, во сколько мы с Кристером ложились спать. Укладывали только маленьких. А мы могли сидеть допоздна и слушать взрослые разговоры. Но друзей я домой стеснялся приводить.
– Почему?
– Я же говорю – родители-хиппи. Папа мог ходить по дому в одних трусах. Приходишь домой с друзьями, а он стоит на кухне полуголый с сигаретой в зубах и готовит ужин. У нас же гости! Но его это не смущало.
Лида рассмеялась.
– Звучит дико, но это было не так плохо, как кажется. Сейчас я скучаю по детству и семье, стараюсь часто ездить домой. Родители развелись, у папы новая жена и маленький сын. Но с мамой они все равно дружат.
– Ты переживал из-за развода?
– Немного. Но они взрослые люди, им так лучше.
– Я не имею ничего против разводов, но мне бы не хотелось самой через это пройти.
– Мне тоже.
Над ними повисло молчание.
– Но я не хочу лишать себя семьи только из-за страха, – снова проговорил Андерс.
– Ты в любом случае долго один не останешься, – сердито ответила Лида.
– Если ты собираешься опять использовать рот для ссоры, давай я лучше тебя поцелую, – он взял ее за подбородок и развернул к себе лицом.
– Между прочим, тебе не удастся каждый раз…
Но Лида так и не договорила, потому что Андерс, пробормотав что-то по-шведски, поцеловал ее. В первые секунды она подумала, что ей стоит выучить его язык, потому что он явно сказал какую-то гадость, но вскоре мысли покинули ее: он принялся нежно покусывать ее нижнюю губу. Она оказалась во власти сладкого, почти болезненного томления и в очередной раз поняла, что никогда не сможет отказаться от его близости.
Они целовались, казалось, вечность, не спеша и играя друг с другом. Она чувствовала реакцию Андерса, и тот факт, что самого настоящего секс-символа будоражат именно ее поцелуи, доставлял Лиде еще большее удовлетворение.
Андерс гладил ее горячими ладонями, и ее нутро плавилось от переизбытка чувственности. Лида целовала его, втягивала ноздрями мужской запах, впивалась пальцами в его тело. Он опустил бретельки ее сарафана и обнажил грудь. Лида стеснялась голубоватых вен, проступивших от беременности, но Андерса эти дорожки на молочной коже привели в исступление. Он целовал и гладил ее, бормоча что-то на шведском.
– Говори… по-английски, – попросила Лида, переводя дыхание. – И пойдем в спальню.
Андерс прижался лбом к ее груди и обессиленно опустил руки.
– Что случилось? – спросила Лида.
В ответ раздалось что-то нечленораздельное.
– Что?!
– Я говорю: так нельзя! – Андерс устало откинулся на подушки.
– Почему? – Лида накрыла ладонью натянутую ткань его шортов.
Он вздрогнул и застонал.
– Пожалуйста, не надо… Ребенок… Ты же лежала в больнице, – Андерс убрал ее руку и взъерошил себе волосы.
– Но ведь все прошло.
– Сначала ты должна сходить к врачу и узнать, можно ли тебе заниматься сексом. Я не хочу навредить ребенку.
– Ты прав, Андерс. Мне лучше пойти к себе.
– Да. Лидия?
– Что? – она обернулась.
– Пообещай, что ты сразу сообщишь мне, когда врач разрешит…
– Хорошо. Но ты разжег пламя, и кто знает, вдруг я по дороге встречу пожарных.
Андерс закатил глаза, и она вновь услышала какую-то шведскую ругань. И вновь пообещала себе вплотную заняться языком.
Глава 23
Врач оказалась приятной русской дамой, эмигрировавшей еще в девяностые. Медицинские услуги были в Штатах невероятно дорогими, и Лида мысленно поблагодарила Андерса за расширенную страховку. Она не хотела сваливать на него расходы на одежду, что периодически становилось предметом препирательств, но в вопросах здоровья он бескомпромиссно взял на себя все траты.