Когда Флеминг подошел, она встала с гамака и внимательно выслушала его объяснения.
— Я отвечу на любые вопросы и расскажу вам все, что смогу, — сказала она. — Вы присядете?
Сравнив, Флеминг подумал, что внешность, самообладание и идеальные манеры этой девушки, как и сама ее личность и внешне, и внутренне составляли полную противоположность той странной девушке, у которой он только что побывал. Эта была настоящим порождением цивилизации; другая — лишь видимостью. Но за плечами Флеминга был двадцатилетний опыт работы с мужчинами и женщинами самых разных типажей и классов. Он знал, что настоящие порождения цивилизации, как и любые другие люди, могут временами поступать странным и необъяснимым образом.
— Миссис Коллис, — он сразу перешел к делу, — как по-вашему, кто убил мистера Перитона?
Она спокойно встретила его взгляд и ответила:
— Вы думаете, что у кого-то есть право на собственное мнение по такому вопросу?
— Хорошо. Скажем иначе: вы знаете кого-то, у кого была причина убить его?
— Нет.
— Вообще никого?
— Вообще никого.
— Понимаю. Тогда, возможно, вы не возражаете против того, чтобы рассказать мне все, что вы знаете о нем, — я имею в виду его отношение непосредственно к вам.
— Что ж, я знаю его два или три года, — неторопливо начала она, — с тех самых пор, как я поселилась здесь. Я встречала его у Мандулянов, а также в других местах по соседству. Он был интересным собеседником и хорошим другом. Мне он нравился.
— Он часто приходил к вам?
— Лишь с недавних пор. Он вдруг стал каждый день навещать меня, причем дважды в день.
— Почему же?
— Он заявлял, что влюбился в меня, — миссис Коллис ответила без малейшего признака смущения или колебания.
— И он…
— Нет. Конечно, нет. Это была просто прихоть. Он был странным, своенравным созданием. Вы никогда не знали, что он собирается делать дальше. Был лишь один верный способ общения с ним — это смеяться над ним.
— Скажите мне, миссис Коллис… — Флеминг почувствовал, что ступает на опасную почву. — Что об этом думал мистер Маколей?
Девушка ненадолго заколебалась, прежде чем ответить.
— Почему бы вам не спросить об этом его самого?
— Вы не хотите ответить на мой вопрос?
— Нет, дело в другом. Никто не может точно знать, что думает кто-то другой.
Флеминг понял, что сложно поддерживать диалог с человеком, отвечающим на все вопросы избитыми фразами и клише. Он попытался зайти с другой стороны.
— Мистер Холливелл… простите за прямой вопрос… был ли он… или, быть может, влюблен ли мистер Холливелл в вас сейчас?
— Нет.
— Вы так уверены?
— Вполне. Всегда считалось, что если он и влюблен в кого-то — что сомнительно, — то это Дидо Мандулян.
— Понимаю. Есть ли еще что-то, что вы хотели бы рассказать мне? Что-то такое, что, по вашему мнению, может как-то помочь расследованию?
Миссис Коллис задумалась, а затем покачала головой.
— Не думаю, что могу чем-то помочь.
Флемингу пришлось удовольствоваться этой малоинформативной беседой, после которой он вернулся в отель.
В «Тише воды» его дожидался сержант Мэйтленд. До сих пор расследование не успело принести никаких результатов. Обыск берегов реки на предмет следов борьбы или того, что там было сброшено в реку тело, был приостановлен с наступлением сумерек. Но все же одна важная находка была сделана — в коттедже Перитона обнаружили часть письма.
Хоть Флеминг и не был экспертом в области почерков, сравнение этого отрывка с записью в регистрационной книге отеля убедило его в том, что письмо было написано исчезнувшим Джоном Лоуренсом.
Это открытие заставило сыщика сесть, заказать выпить и погрузиться в глубокие размышления. Связь между Перитоном и Лоуренсом могла означать, что они были сообщниками и вместе шантажировали Мандуляна. С другой стороны, рассказ Мандуляна мог быть правдив, — в таком случае Джон Лоуренс действовал от имени оскорбленной хористки и шантажировал Перитона. В наличии шантажа в этом деле инспектор был уверен, но никак не мог решить, связан ли он с убийством или же нет.
Всего он рассматривал три возможных мотива убийства, не принимая в расчет все еще неизвестного ему мистера Людовика Маколея, против которого выдвинула обвинение мисс Мандулян. Во-первых, мотив мог быть непосредственно связан с шантажом. Может быть, шантажируемый убил шантажиста или же шантажист убил шантажируемого в самообороне. Во-вторых, это могла быть ссора между Перитоном и викарием. И, в-третьих, самая простая и хорошо знакомая ему по службе версия — убийство с целью ограбления. Возможно, кто-то знал о том, что Мандулян собирается передать — или уже передал — Перитону крупную сумму денег в казначейских билетах. Этот человек мог напасть на Перитона и в борьбе убить его. Наличие тридцати фунтов в кармане убитого легко объяснялось тем, насколько большой была пропавшая сумма. Уходя с целыми шестью тысячами, преступник мог не заметить жалкие тридцать фунтов.
После ужина инспектор отправился в Перротс, чтобы взглянуть на семью Маколеев. Их словесный портрет он уже получил от услужливого молодого владельца гостиницы.
Прибыв в Перротс, он застал там самую обычную домашнюю вечернюю рутину. Людовик Маколей курил трубку и читал. Адриан растянулся на полу в холле, рассматривая луковицы гладиолуса с помощью микроскопа. Роберт работал в своем кабинете.
Людовик не скрывал ненависти к Перитону. Едва выслушав первый вопрос детектива, он почти перебил его, желая объяснить, почему и насколько он возненавидел умершего за последнюю неделю. Раньше этот человек интересовал и удивлял его, у него был занятный характер — такой поток слов, идей и причуд, хотя ему никогда не нравилось, что Перитон изводил священника. Он пробовал вмешаться в нескольких случаях, когда эти двое не ладили, но всякий раз абсолютно безуспешно. Как инспектор, вероятно, знает, в последние несколько дней их распри достигли кульминации.
Флеминг кивнул:
— Да, мне об этом рассказали.
— Кроме того в пятницу вечером обострились и мои отношения с Перитоном, — угрюмо добавил Маколей. — Он оскорбил леди… моего друга… я хочу сказать, миссис Коллис.
— В последнее время он ее часто навещал? Я слышал об этом в деревне.
— Он немало постарался, чтобы об этом узнала вся деревня. Он всегда приходил в половину первого и без четверти шесть — как раз тогда, когда все заканчивают работу и на улице многолюдно.
— Он делал это, чтобы просто досадить вам?
— Да. Я уверен в этом. Хотя должен признать, что в пятницу он сказал мне, что делает это, чтобы позлить викария — он считал, что мистер Холливелл влюблен в миссис Коллис. Но Перитон солгал об этом. De mortuis nil nisi bonum[14], инспектор, но мне трудно сказать что-либо хорошее о Сеймуре Перитоне. Вне всяких сомнений он был лжецом.
На мгновение Флеминг задумался.
— Так мистер Холливелл не был влюблен в миссис Коллис?
— Нет. Кроме того случая я никогда об этом не слышал. Кстати, Перитон выкрикнул мне вслед, что узнал об этом от моего сына, Роберта. Но это тоже была ложь. Честно признаюсь вам, — добавил он, — недавно вечером я сказал Роберту, своему второму сыну, что хотел бы убить Перитона.
— Но вам не выпало такого шанса? — спросил Флеминг так серьезно, что поэт улыбнулся.
— Нет, не представилось. Но не буду притворяться, что я сколько-нибудь сожалею о его смерти. Это было бы полнейшим лицемерием.
— Исходя из этого, могу ли я предположить, мистер Маколей, что вы вполне симпатизируете человеку, убившему его?
Маколей несколько вызывающе взглянул на детектива.
— Полностью симпатизирую, — ответил он. — Особенно если он убил его по той же причине, по которой его хотел убить я.
— И я буду прав, если скажу, что вы не горите желанием помочь мне найти убийцу?
Маколей заколебался, а затем медленно сказал:
— Этого я не знаю. Я из принципа не терплю убийства. Если я не стану помогать, то, конечно, не стану и препятствовать.
— Понимаю. Что ж, мне лучше осознавать, чего от вас ожидать. А теперь, мистер Маколей, что касается этой ссоры между Перитоном и викарием: как я понимаю, ее причиной, прежде всего, была неприязнь со стороны Перитона. Он сделал это, чтобы просто досадить викарию.
— О нет, вовсе нет, — энергично возразил Маколей. — Перитон был полностью откровенен на этот счет. Он действительно верил, что религия — это бедствие для человечества. Он полагал, что поступает единственно правильно, противодействуя всякому и всему, что только способствует распространению религии.
— В сущности, настоящий фанатик.
— Настоящий. Они оба были такими. Вернее, конечно же, я хотел сказать, один из них был, а второй все еще остается.
— Верно. Теперь, сэр, смотрите: вы довольно хорошо знали их обоих. Между нами, считаете ли вы абсолютно невозможным то, что Перитона мог убить викарий?
— Нет, — поразмыслив, признался Маколей.
— А то, что Перитон мог напасть на викария и был убит в драке?
— Нет.
Флеминг наклонился к Маколею.
— А то, что Перитон мог совершить самоубийство, обставив все так, чтобы убедить всех, что его убил викарий?
Маколей удивленно смотрел на детектива несколько секунд; затем он подскочил и принялся ходить взад-вперед по комнате.
— Да! — горячо воскликнул он. — Да, это было бы полностью в духе Перитона. Такая странная, причудливая мысль вполне могла прийти ему в голову. Его далеко не так удовлетворило бы убийство собственными руками, как если бы священник англиканской церкви был повешен, подобно Аману[15], за преступление, которого не совершал. Это бы полностью соответствовало представлениям Перитона о по-настоящему занятной шутке.
— И вы думаете, что он пошел бы на самоубийство ради подобной шутки — ведь он не смог увидеть ее кульминацию?
— Нет. Но я думаю, что он бы не возражал. Я действительно считаю, что он пошел бы на что угодно, лишь бы уничтожить клерикализм. Он был весьма несдержан в этом вопросе.