И все же время от времени мне бывает не по себе. Когда она чем-то расстроена, то просит помощи у Иисуса Христа, а я слышу ее тихую молитву Ему, и в эти минуты я чувствую отчуждение. Когда женятся люди, исповедующие разные религии, то переплетаются их истории и традиции, а их рассказы о Святом причастии соседствуют с фотографиями, сделанными на бар-мицве. И хотя моя жена порой повторяет: «Я тоже верю в Ветхий Завет, — мы не такие уж и разные», на самом деле — мы разные.
— Вы сердитесь на меня за мою женитьбу? — спросил я Рэба.
— Почему я должен сердиться? — ответил он. — Разве гнев может чем-то помочь? Твоя жена — чудный человек. И, насколько я понимаю, вы друг друга любите.
— Но как это можно примирить с вашим служением?
— Ну, если бы ты однажды пришел ко мне и сказал: «А знаете, моя жена хочет перейти в иудаизм», я бы не расстроился. А пока что… — И Рэб запел: — А пока что все мы будем жить в согла-асии…
Время от времени я невольно сравнивал Рэба и пастора Генри. Оба любили петь. Оба умели проповедовать. Пастор Генри, как и Рэб, всю свою карьеру был привязан к одной-единственной конгрегации и всю жизнь был женат на одной и той же женщине. И, как у Альберта и Сары Льюис, у Генри и Аннеты Ковингтон было две дочери и сын; и та, и другая пара потеряли ребенка.
Но на этом сходство между ними не заканчивалось.
Генри, к примеру, встретил свою жену вовсе не на собеседовании. Он впервые увидел Аннету, когда она играла в кости с его старшим братом.
— Эй, шестерка, давай! — выкрикнула она, бросая кости на ступеньку крыльца. — Шестерку! Хочу шестерку!
Аннете тогда было пятнадцать, ему шестнадцать, и он тут же влюбился в нее без памяти, — ну прямо как в мультфильмах, когда стрела амура со свистом пронзает твое сердце! Вы скорее всего сочтете, что игра в кости неромантична и что встретить свою единственную любовь при подобных обстоятельствах не очень-то подобает священнослужителю. Но когда Генри в девятнадцать лет уводили в тюрьму и он сказал Аннете: «Ты вовсе не обязана ждать меня семь лет», она ему ответила: «Даже если бы тебя забирали на двадцать пять, я все равно дождалась бы тебя».
Во время его тюремного заключения Аннета каждый выходной около полуночи садилась в автобус и шесть часов катила в нем на север штата Нью-Йорк. Она приезжала в тюрьму к восходу солнца, и как только начинались часы свиданий, она была рядом с Генри: держала его за руку, играла с ним в карты и беседовала до последней минуты дозволенного свидания. Несмотря на то что Аннета много работала, она почти не пропускала ни одного выходного. Генри ждал этих свиданий, и она знала, что только так может поддержать его дух. Однажды в тюрьме Генри получил письмо от матери, в котором она написала ему: «Если ты расстанешься с Аннетой, то скорее всего найдешь себе другую женщину, но жены тебе не найти никогда».
Когда Генри освободили, они поженились, — скромная церемония в церкви Морийя. В то время Генри был стройным, высоким и привлекательным, у Аннеты волосы были уложены в косички, и на свадебной фотографии она улыбается во весь рот. Сама свадьба проходила в ночном клубе «Созвездие Стрельца». Они провели выходной в гостинице в районе Гармент[19]. А в понедельник Аннета уже вышла на работу.
Ей тогда было двадцать два. Генри — двадцать три. В течение следующего года у них умер ребенок, они потеряли работу, а зимой у них в квартире взорвался паровой котел, и вскоре с потолка уже свисали сосульки.
А потом начались настоящие беды.
Рэб говорил, что хороший брак не разрушат никакие невзгоды, и брак Генри с Аннетой они не разрушили. Но с самого начала этими невзгодами были наркомания и преступления. Все это не имело ничего общего с историей «Скрипача на крыше». И Генри, и Аннета употребляли наркотики, но когда Генри вышел из тюрьмы, оба бросили. Однако, после того как умер их ребенок, в их квартире взорвался паровой котел, Аннета потеряла работу, а Генри — без гроша в кармане — увидел в руках брата, торговца наркотиками, толстую пачку стодолларовых банкнот, они возвратились к прежней жизни и развернулись в ней на полную катушку. Генри продавал наркотики на вечеринках. Торговал ими у себя дома. Скоро покупателей было уже столько, что они ожидали своей очереди на улице за углом и приходили к нему домой поодиночке. Генри с Аннетой стали заядлыми пьяницами и наркоманами и жили в постоянном страхе и перед полицией, и перед своими конкурентами — другими торговцами наркотиками. Однажды вечером манхэттенские торговцы пригласили его прокатиться с ними. Генри был почти уверен, что они его прикончат, а Аннета, на случай если его убьют, приготовилась защищаться с пистолетом в руках.
В ту ночь, когда Генри прятался за мусорными баками, он понял, что докатился до дна не только он, но вместе с ним и Аннета.
— Что мешает тебе обратиться к Богу? — спросил ее Генри в то пасхальное утро.
— Ты, — призналась она.
В ту же неделю они с Аннетой избавились от оружия, наркотиков и всего прочего, что было связано с преступной торговлей. Они стали ходить в церковь, а по вечерам читать Библию. Они старались не поддаваться временным слабостям и помогали друг другу с ними справляться.
Но вот через несколько месяцев после начала их новой жизни, как-то утром, почти на рассвете, к ним в дверь постучали. За дверью послышался мужской голос: незнакомец говорил, что хочет купить «продукт».
Генри, не вставая с постели, крикнул, что он больше этим не торгует. Незнакомец не сдавался. Генри опять закричал: «Здесь ничего больше нет!» Незнакомец принялся колотить в дверь. Генри встал с постели и, завернувшись в простыню, подошел к двери.
— Я же сказал…
— Ни с места! — рявкнул голос.
Перед Генри стояли пятеро полицейских с оружием наготове.
— Посторонись, — приказал один из них.
Они ворвались в комнату. Велели Аннете не двигаться. И предупредили Генри и Аннету, что если у них в доме хранится хоть что-нибудь незаконное, то лучше в этом сразу признаться. Переворачивая все вверх дном, полицейские принялись обыскивать квартиру. Генри знал, что в доме ничего незаконного не осталось, и все же сердце его колотилось, как бешеное. А вдруг что-то да есть? Он оглядел комнату: тут ничего, там — ничего…
О Господи!
У него перехватило дыхание, будто в горле застрял бейсбольный мяч. На столике возле кровати одна на другой лежали две тетради в красных переплетах. В одной тетради были цитаты из «Книги притчей Соломоновых», которые он каждый вечер в нее выписывал. А во второй, более старой, — имена сотен торговцев наркотиками, их совместные сделки и суммы выплат.
Генри достал эту старую тетрадь, чтобы уничтожить ее. Теперь она вот-вот могла уничтожить его самого. Полицейский подошел к столику, взял в руки одну из тетрадей и открыл ее. У Генри подкосились ноги. Бешено застучало сердце. Полицейский все еще водил глазами по странице. Потом он бросил тетрадь на пол и двинулся дальше.
Притчи Соломона его явно не интересовали.
Через час, когда ушла полиция, Генри и Аннета схватили старую тетрадь, немедленно сожгли ее и долго благодарили Бога.
Как поступили бы вы, если бы услышали от вашего священнослужителя подобные истории? С одной стороны, я восхищался честностью Генри, а с другой — задавался вопросом: какое право имеет Генри быть пастором после всего, что он совершил? И тем не менее я уже не раз слышал, как Генри цитирует «Деяния апостолов», «Благословение», «Притчи Соломоновы», «Книгу Эстер» и Иисуса, говорившего своим ученикам: «Потерявший душу свою ради Меня сбережет ее». Молитвенные песнопения Генри захватывали и вдохновляли. И когда бы я ни пришел в церковь, он всегда был там: либо на втором этаже в своем кабинете — длинной узкой комнате со столом для заседаний, оставленным ему в наследство прежними жильцами, — либо в маленьком, тускло освещенном спортивном зале. Однажды я приехал без предупреждения, вошел в церковь и увидел, что Генри сидит с закрытыми глазами, скрестив руки, и молится.
До наступления холодов Генри время от времени жарил что-нибудь на стоявшем рядом с церковью гриле: то курицу, то креветок, — что прихожане пожертвуют, то он и жарил. А потом отдавал это тому, кто голоден. Иногда он даже читал проповеди, стоя на низкой железобетонной стене через дорогу от церкви.
— На этой стене я несу людям слово Божье ничуть не реже, чем в церкви, — заметил как-то раз Генри.
— В каком это смысле? — спросил я.
— Ну, некоторые люди не решаются войти в церковь. Может, чувствуют свою вину за какие-нибудь грехи. Вот я и выхожу на улицу — приношу им бутерброды.
— Вроде как визит на дому?
— Ну да. Только у большинства из них никакого дома нет.
— Среди них есть наркоманы?
— О да. Так же как и среди тех, которые приходят в церковь по воскресеньям.
— Не может быть! И они в таком виде приходят к вам на службу?
— Угу. Я смотрю им прямо в глаза. А голова у них туда-сюда, туда-сюда. И тогда я себе говорю: «Ну, эти приняли что-то крепкое».
— И вас это не смущает?
— Ни капли. Знаете, что я им говорю? Мне все равно, пьяные вы или наелись «колес», мне все это без разницы. Когда я заболеваю, то иду в «Скорую помощь». И если мне снова становится плохо, иду туда снова. Так вот, от чего бы вы ни страдали, приходите в эту церковь, как в «Скорую помощь». И не бросайте. Приходите, пока не поправитесь.
Я вгляделся в широкое с мягкими чертами лицо Генри.
— Можно вас кое о чем спросить? — сказал я.
— Спрашивай.
— Что вы украли в той синагоге?
Генри выдохнул и рассмеялся:
— Веришь или нет — конверты.
— Конверты?
— Ну да, конверты. Я тогда был подростком. Другие парни постарше вламывались туда и прежде и воровали всякое там ценное. А я нашел только коробку с конвертами. Я схватил ее и убежал.
— А вы помните, что вы с этими конвертами сделали?