— У кого-то просто слишком длинный язык, — продолжил я изображать оскорбленного в лучших чувствах жестокого хозяина плантаций. — Степан, ты не домовой, ты пустомеля, от которого одни неприятности. Что ты Светлане наплёл про мое бессмертие? Совсем уже головой не думаешь? Или ты реально себя управдомом возомнил, который людям жильё с барского плеча жалует? Кто на птичьих правах живет?
Я нёс пургу, но очень надеялся, что домовой сообразит и подыграет. Если нет, то я его действительно съем, сырым и без соли. Даже несмотря на то, что у меня было время спокойно подумать, я так до конца и не решил, как же мне вести себя со Светланой. Открывать ей свою звериную сущность я по-прежнему боялся, и сейчас, оказавшись дома, только укрепился в мысли, что с признаниями стоит не торопиться.
Даже если Светка сейчас и забыла о вопросах, которые задавала мне ночью, то, поверьте мне, это абсолютно ненадолго. Пройдёт максимум день, и она начнёт атаковать меня снова, причём даже смерть не спасёт меня от необходимости давать правдивые ответы.
— Ах это? — прижал ручки к груди Степан. — Андрей, я же пошутил… Света тревожилась, вот я и попытался поддержать её, как сумел…
Соображал маленький проказник быстро, и поэтому не только догадался о причине моего недовольства, но и моментально выстроил линию защиту меня в глазах девушки.
— Светлана, вы, наверное, меня слишком буквально поняли, — тараторил Степан, дёргая мою красавицу за штанину домашней одежды. — Я же образно говорил. Понятное дело, что никакой Андрей не бессмертный. Обычный человек, как и все.
Мирон не сдержался и все-таки хрюкнул, видимо, сравнение меня с обычным человеком ему очень понравилось.
— Степан, по-моему, ты кого-то боишься, — заявила Светлана, уперев руки в боки и зоркая на меня совсем уж недобро. — Так вот не стоит! Расскажи нам всем, что Андрей от меня скрывает?
— Да ничего не скрывает, — Степан попытался бочком испариться из Кухни, но цепкая женская ручка не дала ему такой возможности. Светка схватила домового за волосы на голове и ощутимо тряхнула мелкого паршивца.
— Ты же сам рассказывал Алисе, что ее папа волшебник, который умеет колдовать, превращаться в разных зверей и с чудищами разными борется, — голос девушки стал угрожающим. Степан озирался по сторонам, понимая, что помощи ждать неоткуда. Он наверняка уже и сам не рад был, что появился на кухне, но Алиса была в школе, а мы с Мироном только ехидно улыбались, глядя на его страдания.
— В следующий раз думай, перед тем как что-то женщинам говорить, — глубокомысленно поднял палец вверх мой напарник. — Ибо мужчина слышит разумом, а женщина сердцем!
— Это тоже Будда сказал, — уточнил я у Мирона, но он лишь улыбнулся в ответ и заявил с гордостью:
— Неее, это я сам догадался! Я же тоже не один живу…
— Мирон! — в голосе Светки было столько мороза, что мой напарник непроизвольно поёжился. — Ещё и ты его покрывать собрался? Я живу с этим человеком и считаю, что имею право всё про него знать.
— Так никто ж не спорит, — немедленно поднял руки вверх мой друг. — Просто не понимаю, чего ты так завелась? Этот балбес несёт всякую ересь, а ты её слушаешь и Андрею мозг выносишь. Вот скажи мне, что именно ты пыталась от него услышать?
— Почему Степан говорит, что Андрей бессмертен? — всхлипнула Светка. Она упорно не хотела спрашивать напрямую меня и теперь обращалась непосредственно к Мирону. — Я жила обычной жизнью, и только недавно начала сходить с ума, обнаружив, что мой мир совсем не такой, как казалось раньше. У нас дома живёт домовой, Андрей таскает в сумке склянки непонятного предназначения, а от его друга бегают насекомые. Я боюсь! Я боюсь вас всех! И тебя, и Эдика, и Андрея! Неужели непонятно?
Я стремительно обнял девушку и изо всех сил прижал к себе, чувствуя, как её тело сотрясает крупная дрожь. Краем глаза увидел, как исчезает в стене Степан и аккуратно выдохнул. Домовой молодец! Всё сделал правильно. Надо будет потом за пинок извиниться и торт за помощь купить.
А вот я эгоист! Всё это время я переживал о том, чтобы моя тайна не стала известна Светке. Я боялся, что правда испугает её, и забыл о том, что неизвестность может устрашить гораздо сильнее.
Я гладил по спине девушку, которая отчаянно пыталась не плакать, но получалось у нее откровенно плохо. Чувство, что меня любят, по-прежнему было в новинку и никак не хотело становиться более или менее привычным.
Мирон, увидев, что его присутствие больше не требуется, тактично смылся домой, предоставив нам со Светкой возможность улаживать все недоразумения наедине. Чем, впрочем, мы с удовольствием и занялись.
Так что к моменту прихода Алисы из школы, мы были веселые, счастливые и очень хотели спать. Другой вопрос, что поспать нам никто не дал, потому что десятилетняя девочка после учебных подвигов хотела есть, гулять и поделиться впечатлениями о какой-то «Наташке» с новыми резинками для волос, про которые она «всем-всем в Тик-Ток рассказала!»
Я жадно впитывал эти эмоции счастья от моих женщин и без конца улыбался. Если не ради этого, то для чего тогда жить?
И поэтому мне почти не было стыдно, что я бессовестно наврал, а домовой и напарник подыграли мне в этом обмане. Мир в семье и душевное состояние Светки гораздо важнее всяких мелочей типа моей звериной сущности.
Ну, по крайней мере, именно такими словами я сам себя успокаивал. Понятное дело, что проблема не решена, а всего лишь отложена в дальний ящик, но хотя бы какое-то время я могу пожить абсолютно спокойно.
Вот сейчас, например, увлекшись приятными воспоминаниями, я прослушал половину сказанного нашим экскурсоводом. Ничего, в любом случае я сюда не историю родного края изучать приехал. Если что, особо выдающиеся моменты мне потом Мирон перескажет.
Меня гораздо больше интересует, что в этой усадьбе может быть такого, из-за чего недавно разгорелся весь сыр-бор. Причина для гибели людей, на мой взгляд, должна быть достаточно веской, иначе друзья Ярослава полные отморозки и никак иначе.
Тем временем, учитель повёл нас в сторону остатков главного здания поместья, обещая показать нам сохранившиеся чудом фрески на стене и какой-то уникальный английский камин. Если я правильно понял из обрывков рассказа Александра Григорьевича, к обстановке хозяин усадьбы подходил весьма кропотливо. Мебель сюда привозили со всей Европы, и неудивительно, что в девятнадцатом веке посетить дом Воробьевых считали своим долгом многие деятели культуры и высшего света.
Внутри здания оказалась откровенная помойка. Среди пустых бутылок и упаковок из-под всякой снеди валяются куски искусной лепнины. Мы неторопливо двигаемся по коридорам главного дома. Под ногами хрустят куски кирпичей и настенной плитки. Состояние комнат везде примерно одинаковое — грязь и разруха.
— По-моему, мы приехали зря, — негромко прошептал мне Мирон, стараясь, чтобы нас не услышал экскурсовод. — Нигде никаких следов. Вряд ли здесь проводились хоть какие-нибудь ритуалы.
— Мне кажется также, — согласился я с напарником. — Тем более, что в комнатах явно не хватает света. А лампы или другие источники света будут заметны с КПП. Но в любом случае надо обследовать здание до конца, может быть здесь есть подвал… Или заглянуть в другие постройки. Ты же знаешь, Эдик нам всю плешь проест, что мы чего-то не доглядели.
— Стены усадьбы были расписаны итальянскими художниками, — продолжал увлечённо тем временем вещать Александр Григорьевич. — Граф специально пригласил их, причём не поскупился на баснословный гонорар. Если верить запискам современников, то Воробьев хотел изобразить на стенах сцены из Святого Писания, но не получил благословения церкви. Матвей Михайлович был сильно оскорблён отказом, поэтому художникам было поручено зашифровать во вполне нейтральных картинах языческие символы.
— Какие символы? — мы с Мироном задали вопрос одновременно. Теперь поездка в усадьбу уже не казалась мне пустой тратой времени. Восемнадцатый век, православие является практически официальной религией и вдруг такие новости. Кроме того, Воробьев был достаточно образованным человеком, поэтому наверняка прекрасно понимал опасность язычества. Как с точки зрения конфликта с церковью, так и с точки зрения той силы, которая могла быть заключена в рисунках.
Однако экскурсовод, судя по всему, не придавал каким-то там символам большого значения. Наоборот, Александр Григорьевич, очень удивился нашему оживлению, а затем досадливо крякнул и почесал лысеющий затылок.
— Да я как-то никогда особенно и не интересовался этим вопросом, — честно признался старик. — Ну да, повздорил с местным батюшкой, но ведь в дальнейшем всё честь по чести было. Граф церковь построил, сам все посты соблюдал, на исповедь ходил и причащался регулярно. Я и про рисунки только в одном журнале случайно историю нашел, вот и рассказываю. Интересно же…
— Конечно, интересно, — с энтузиазмом подтвердил Мирон. — Это действительно очень необычно, что граф решил изобразить языческие символы, пускай и зашифрованные в картинах. Всё-таки не мальчик, а солидный мужчина, чтобы мелкими пакостями заниматься…
— Знаете, а ведь и правда… — задумался Александр Григорьевич. — Впрочем, интерес к язычеству в России во второй половине восемнадцатого века явление вполне обычное. В Европе Ренессанс, там античную культуру вспомнили, ну заодно и за свой местный фольклор взялись. А у нас так вообще научные труды написать умудрились, один только Глинка чего стоит…
— Глинка, это который композитор? — уточнил я, потирая лоб, вспотевший от обилия новой информации.
— Да не, Андрюха, художник! — хлопнул меня по спине напарник и громко загоготал, распугивая эхом птиц, спокойно сидевших на деревьях возле главного дома.
— Григорий Андреевич Глинка, — торжественно поднял вверх указательный палец учитель, — был выдающимся филологом. Грамоте самого императора учил, Николая Первого. А с композитором они просто однофамильцы, хотя и почти современники. Михаил Глинка родился лет на двадцать позже Григория Андреевича.