Кэб подпрыгнул на камне, и ноготь, чиркнув, располосовал обивку, подцепил конский волос сиденья. Чертыхнувшись, Шон брезгливо окутал палец огнем.
…адвокату Уолтеру счета не покажут, — вытер он руку о платок. — Но не откажут Гончему, если тот заинтересуется смертью снабжавшего его справочниками букиниста.
Но нужен повод.
Шон прикрыл глаза, сосредоточился, нащупывая голема. Его двойник, точная копия, лучшее творение, которое даже маги принимали за живое существо, работал в лаборатории Горного Университета. Следуя вложенному приказу, голем методично и тщательно повторял перед лекцией его старые, еще студенческие опыты по изучению влияния низкочастотных плетений на органику; приставленные ассистенты, привыкшие к молчанию патрона, скрипели карандашами, фиксируя результаты в журнале экспериментов.
Убедившись, что все внимание лаборантов занято попискивающими мышами, маг велел голему отойти к столу и, споткнувшись, опрокинуть на монографию Николя Фламеля, купленную у Хорна больше десяти лет назад, едкий дезинфицирующий раствор. Воспоминания о намерении он спрятал за тем же ментальным блоком, который последние семь лет скрывал его эксперименты с материей.
10
Кошмары вернулись на вторую неделю от Королевского приказа.
Снова, как наяву, звенели цепи, душил ошейник, клекотала скрывающая тварей из разлома тьма. Ни шевельнуться, ни увернуться от взрезающих тело когтей, от острых языков, собирающих с кожи горячие струйки.
Кровь за воду.
Неделю за неделей.
А Королева не отвечала, Гончие не приходили, время в подвале то замирало, то вдруг ускорялось, обжигая зрачки проносящимся солнцем, силы таяли, оковы запирали дар, полоса железа на горле доводила до исступления, а приступы животной ярости, заставляющей рваться с цепи, раз за разом превращали его в висельника. Он хрипел и, полузадушенный, затихал.
Скрипели цепи, мелькали тени, сыпался сквозь щели песок. Днем в подвал проваливались ящерицы. Они падали на камни, подпрыгивали, взвизгивали — если выходящий со свистом воздух можно назвать визгом — метались по стенам, соскальзывали вниз и медленно жарились на раскаленном базальте. Чем сильнее метались, тем быстрей умирали. Он смотрел, как обугливаются их кости, и чувствовал себя таким же гекконом, попавшим в морилку. И все чаще с темнотой приходили апатия и тупая покорность: «Жрите…»
Александр скатился с кушетки и схватился за горло. Ошейника не было.
— Ч-черт…
По спине, лицу, груди тек пот. Маг нашарил на полу початую бутылку вина, не почувствовав вкуса, допил и снова лег на подушки, бездумно глядя в украшенный лепниной потолок. Когда он вернулся и почему уснул в гостиной, Алекс не помнил.
Зато отлично помнил подвал — каждую трещинку разлома, каждое звено цепи — и сорвавший блок с Персии Уайтчепел. Девять тысяч жителей, две тысячи зданий, несколько десятков узких улочек, в которых не разойтись и троим. Читая сознания, Александр проследил путь Потрошителя от Санта-Катарины до Хупер-Стрит, дальше следы снова терялись.
Решив, что убийца вернулся к дому актрисы, маг почти сутки провел у ее коттеджа, прежде чем убедился в ошибке.
— Не придет, — подтвердил инспектор Эбберлайн. — Мы устраивали засады там, где нашли трупы, задержали тридцать с лишним человек, но это ничего не дало. Список задержанных в папке.
Он видел. И прошел по указанным адресам, проверяя всех, кто крутился рядом с местами убийств. Люди, обычные люди с неактивным даром и смесок от оборотней, совсем мальчишка, мечтающий найти Потрошителя раньше полиции. Ни один из них не имел ничего общего с отпечатавшимся в подкорке образом убийцы.
— Среднего роста и сложения, — перечислял Александр собранные приметы, — белокожий. Волосы темные, но не черные, вероятно каштановые. Думаю, это боггарт. Необходимо проверить каждого.
— Это огромная работа! Вы уверены…?
Положив пальцы на висок Эбберлайна, Александр передал ему ощущения: восхищение Старой кровью, возбуждение, вожделение и сразу же — инстинктивный страх перед затаившимся в трясине чудовищем. На оборотней, фейри, кобольдов и гоблинов так не реагируют.
— Не все можно объяснить словами. Но если почувствуете что-то похожее, зовите меня.
— Обязательно. И мистер Райдер… камеры переполнены, нам негде держать подозреваемых.
Опять?
— Не подозреваемых, а виновных, — поджал губы маг. — Или вы предпочитаете, чтобы насильники и грабители и дальше гуляли по Уайтчепелу?
— Подозреваемые в насилии и разбое, — поправил его Эбберлайн. — Мы договорились держать ваше присутствие в тайне, их дела расследуют традиционно. Я не могу отправить человека на виселицу без доказательств.
— Слова Гончего не достаточно? — зло спросил Алекс, за две недели нахлебавшийся ландонской грязи до тошноты. — Вам показать, что они делали? Каждый из них? — указал он на сидящих за решеткой. — Смотрите!
«Ты погляди, какая! Стой, крошка!..»
«Деньги давай, парень. Нету? А мы сейчас поищем… Дэнни, держи-ка его…»
«Сейчас дверь подопру… Поджигай!»
«Ты нас сдал? Ты, знаю… Том видел, как ты трепался с легавыми. Ничего, укоротим сейчас язык…»
— Я не могу отправить их под суд без вещественных доказательств, — выдавил Эбберлайн. От пронесшихся перед глазами видений закололо в груди, и инспектор зашарил по карманам в поисках лауданума. — И не могу пустить в ход вашу подпись. У меня даже заявлений от пострадавших нет!
— Да потому что пострадавшие мертвы!
— Мистер Райдер, у меня руки связаны! Вы каждый день ходите по Уайтчепелу, вы видите, что здесь происходит! Мы не успеваем расследовать жалобы, с которыми к нам…
— Работайте лучше!
— А чем мы, по-вашему, занимаемся? Чем мы занимаемся? — стукнул кулаком по столу инспектор. Флакон лауданума подпрыгнул и разбился о половицы, сладко запахло опиумом. — У меня людей не хватает, они бегут отсюда при первой возможности! Это у вас, магов, все просто! Увидел, обвинил, повесил! А нам вкалывать приходится, чтобы найти улики для присяжных!.. Мистер Райдер, ваши показания записаны, будут пущены в дело, но сейчас я должен отпустить этих людей!
— Пусть убьют еще кого-нибудь. Браво, инспектор! — выбивая ладонями искры, зааплодировал маг. На скулах Алекса играли желваки. — Браво!
Десять дней, десять проклятых дней, разыскивая Потрошителя, он нырял в чужие воспоминания, пропитывался ими, чувствуя себя то глумящимся над сумасшедшей бродяжкой скотом, то грабителем, ломающим пальцы торговцу, то плачущей из-за побоев женщиной. Доки облили его помоями, но Уайтчепел сквозь призму дара смердел, как выгребная яма — пытаясь хоть как-то очистить его, маг две недели забивал камеры встреченными отморозками.
Чтобы через несколько дней снова вляпаться в их расчетливую жестокость и глумливую похоть.
— Вы понимаете, что они мешают мне? — выплюнул Александр. — Вместо того, чтобы искать Потрошителя, я вязну в этих ублюдках!
— Укажите десятерых, которые отвлекают вас сильнее всего, — отвел глаза инспектор. — Я что-нибудь придумаю.
— А остальных отпустите?
— Ваше сиятельство!..
— А катитесь-ка вы к дьяволу! — вспылил Александр. — И не забудьте помолиться за жену и сына, они ведь тоже ходят по этим улицам. — Маг оттолкнул полицейского и выскочил под дождь.
Над Уайтчепелом сверкали молнии. Сильный порывистый ветер гремел жестью на крышах, свистел в арках, хлестал по лицу ледяными жгутами ливня. Мостовая превратилась в реку. Высокий вал шел с верхних улиц к Темзе, канавы бурлили и пенились, избавляясь от скопившегося сора и нечистот. И казалось бы, вода должна отмывать эти улицы, стены, закопченные витрины и окна, покосившиеся прилавки, вывески, воздух — но во рту стало гадко, к горлу поднялась желчь. Александр вцепился в столб с разбитым фонарем и зашелся в мучительном кашле.
Ментальный дар, которым в последние дни маг пользовался чаще, чем за все годы службы, бесновался с погодой: он срывал блоки, сносил щиты, тек над Леман-Стрит, и голоса в голове не умолкали ни на секунду. Улица была пустой — все живое попряталось от дождя, но Александр слышал, что происходит в каждой комнатушке почерневших от сажи домов, за каждой дверью пабов и лавок.
«Где виски?.. Джонни, будь хорошим мальчиком, подай бабуле бутылку…»
«Лиззи, Кэт, вышивку нужно закончить к утру. Если не успеем — заказов больше не будет».
«Флеш, господа». «В рукаве у него флеш! Бей жидовскую морду!..»
«Десять пенсов, мистер… Сделаю, что захотите! Не думайте, я уже все умею!.. Восемь пенсов!»
«Кровь из носа, надо два шиллинга. Арчер убьет».
«Плесни. Устал».
«Мой Бонни за океаном… Мой Бонни за морем… Верните мне Бонни…»
«Мистер Стивенсон, я две телеги разгрузил!» «Две телеги, десять пенсов». «Договаривались на шиллинг, мне деньги нужны!» «Всем нужны». «Но вы же обещали!..» «Том, выкинь его отсюда».
«Пять шиллингов? А подешевле ничего нет?» «От чахотки — нет».
Видения, запахи, чужие жизни захлестывали безумием и болью. Но хуже всего — безысходность. Злость и ненависть он выжигал, как в доках отвечая ударом на удар, но в отчаяние погружался, как в болотную тину: барахтался, давился, глотал ее, пытаясь вдохнуть — и мир выцветал до безжизненно-серого. Серые дома, серые улицы, одинаковые землистые лица. Редкий серый дым из печных труб. Серый дождь. Серые лохмотья, которые когда-то были женщиной — она прячется от ливня в горе мусора и, раскачиваясь, напевает детскую песню: «Мой Бонни за океаном… Мой Бонни за морем… Верните мне Бонни…» Слава Триединому, у него пока есть деньги на свой угол. На лекарства не хватает. Но это ничего, он крепкий. Чахотка ерунда, с чахоткой тоже живут, ему же всего двадцать два! Главное, чтобы кровь никто не увидел, погонят. Прошлой ночью приснилось, что Бонни умер… Только глаза болят. От вышивки все время болят глаза и немеют руки. Доктор, в прошлом году обходивший трущобы, сказал, это от того, что она кособоко сидит — но по-другому никак: окошко маленькое, стола нет, а свечи нужно экономить.