охож на демона, о которых я, тайком, читала в папиных книгах. Или на пирата, из тетушкиных.
— Сколько вам лет, Этансель?
— Семнадцать, сэр, — спрятала я ладони в складках платья.
— А на самом деле?
— Семнадцать.
— Выглядите моложе, — проворчал Райдер и налил в стоящий перед моей тарелкой бокал воду. Себе вино. — Ешьте, — указал он на отбивные и зеленые стручки фасоли.
Мясо было потрясающим. Сочное, горячее, чуточку переперченное, но от того не менее вкусное, оно таяло во рту. Панировка похрустывала, фасоль наполняла рот ароматным соком, а мягкого хлеба была целая корзинка — я с трудом заставила себя остановиться на четвертом ломте.
Заметила, что Райдер наблюдает за мной, и положила приборы, чувствуя, как краснею. Леди не едят много…
— Десерт? — нейтрально спросил мужчина. Сам он за это время съел только половину отбивной.
— Нет, спасибо…
Райдер негромко звякнул столовым серебром о край тарелки, отпил вина.
— Давайте договоримся, Этансель, — заговорил он, поглаживая ножку бокала. — Обед в два. Ужин в восемь. В это время вы сидите здесь, вот на этом стуле. В остальное — занимайтесь чем хотите. На втором этаже есть библиотека — вы ведь умеете читать? Запертые шкафы не трогать, книги по дому не разбрасывать. Гулять рекомендую в саду, холмы опасны, а погода коварна. Завтрак в девять, присутствие на нем желательно, но необязательно.
Я кивнула.
— Можете идти.
— Спасибо за ужин, мистер Райдер, — пробормотала я, вылезая из-за стола. Сделала книксен.
— Это необязательно, — снова принялся за еду мужчина. — Этансель! — окликнул он меня, едва я повернулась к лестнице. — Возьмите свечи. Ступени не в лучшем состоянии, я не хочу, чтобы вы упали.
Ворот его рубашки был расстегнут, и когда Райдер откинулся в кресле, в треугольном вырезе заблестела чешуя.
Странно. Непонятно, страшно.
Рыдает воском свеча, трещит, трепещет на сквозняке. Шторы раздуваются так, словно за ними кто-то стоит, и в зеркале с испорченной сыростью амальгамой мелькают тени.
Жутко.
Не выдержав, я вскочила с матраса и отдернула портьеры, впустив в комнату лунный свет и ледяной ветер. Пятясь, вернулась в кровать. Так лучше. Так видно, что у окна никого нет, а за стеклом — застывшие волны холмов в искрящейся снежной пене и сине-черное небо.
Внизу зазвенела посуда, засмеялся Райдер.
…не тронул. И взгляда этого — противного, липкого — не было. И все равно страшно: не от душевной же доброты он оставил меня в своем доме!
Но спросить, что он собирается делать — еще страшнее.
Шорохи, скрипы, и тихие стоны ветра. Я убеждаю себя, что это ветер. Приоткрытая дверца шкафа — я уже знаю, что его невозможно плотно закрыть. Старые часы — секундная стрелка на них то замирает, то вдруг раскручивается, догоняя время.
И очень хочется пить.
За четыре года я совсем отвыкла от соли и специй, и рот после отбивных в черном перце просто горит. Воду — все, что было в кувшине для умывания — я давно выпила, а запоры на окне, когда я попыталась добраться до снега, не открылись.
Снова смех, а после шаги. По лестнице, за стеной. Перед моей спальней они стихли, и я съежилась. Сейчас раздастся стук, и…
Тишина.
Шаги…
В конце коридора хлопнула дверь, и я перевела дух. После ужина с Райдером засов уже не выглядел надежной защитой — слишком уверен в себе и своей силе хозяин дома. Это не самоуверенность Джереми, а именно спокойная уверенность в том, что при необходимости он войдет в дверь вместе с дверью.
…как Уилбер.
Сердце стучало, лихорадочно гоняя кровь, ладони оставили влажные пятна на старом атласе покрывала. Губы обметало, сухой язык царапал нёбо. Задыхаясь от жажды, я почти час просидела не шевелясь, и только убедившись, что Райдер не собирается покидать своих комнат, отодвинула засов, на цыпочках вышла в коридор.
Половица у порога заскрипела так, что, наверное, поднялось ближайшее кладбище. Я вцепилась в косяк, прислушиваясь к темноте, готовая в любую секунду нырнуть обратно в спальню. Тик-так, — стучали за спиной часы. Где-то внизу им вторили другие — тик-так. И погромыхивание жести на крыше.
Крадучись, я спустилась вниз, в пустую гостиную, но кувшин с водой, стоявший на столе во время ужина, исчез. Тогда, ориентируясь на запахи и тихие голоса, я решилась зайти на кухню.
— Добрый вечер…
Разговор смолк. Стоять под перекрестьем двух пар глаз было неуютно, как если бы меня обыскивали. Или допрашивали.
— Здра-а-авствуйте… — собирая с пальцев тесто, протянула пожилая, плотно сбитая валлийка в сером чепце и белом переднике с оборками на груди. Сидящий за столом мужчина, на вид годящийся Райдеру в деды, не ответил.
— Можно попить? — попросила я, жадно глядя на ведро с плавающим в нем резным ковшом. — Пожалуйста…
Мужчина плеснул воды в высокий стакан, протянул мне.
— Спасибо.
Стакан я осушила залпом.
— Еще?
— Да! — Триединый, как же хорошо… Пожар во рту хоть и не стих окончательно, но унялся.
— Стало быть, ты… вы, — сдвинул кустистые брови старик, — и есть гостья мистера Райдера?
Я кивнула. На тыканье я не обиделась, слишком хорошо представляя, что видит валлиец — поношенное платье с чужого плеча, куцую стрижку, обкусанные ногти.
— А ваши родители об этом знают?
…если леди задают неуместный вопрос, ей следует либо сделать вид, что не расслышала, либо упасть в обморок, либо оскорбиться и уйти.
— Спасибо за воду, сэр. Я могу взять стакан с собой?
— Берите.
В комнату я возвращалась чуть не бегом. Четыре года на улице, четыре года презрения и брезгливого недоумения — и все равно…
6
Утром я проснулась сама — ровно в пять, как несколько лет подряд будил Арчер. Долго лежала, наблюдая, как тухнут угли и выступает из сумрака мебель, как поднимают на гобелене кубки тканые рыцари Круглого Стола и сыпется мелкий снежок.
Если ночью спальня выглядела жутко, то при дневном свете уныло — как молодящаяся старуха. Когда-то, лет пятьдесят назад, она была красива, но сейчас ее припудренное побелкой лицо расчертили морщины трещин, губы выцвели, а наряды истлели, рассыпая жемчуг и драгоценные нити — истрепавшееся золотое шитье выбивалось из основы портьер и занавесей балдахина. И все же она жива, дышит теплыми угольками жаровен, смотрит на мир затянутыми пеленой старушечьими глазами. И я с ней.
Еще один день. Столько их будет таких? Или просто — сколько дней еще будет?..
Завернувшись в пуховое одеяло, я подошла к окну, разглядывая холмы и заметенный снегом сад, огороженный кованой стеной. Дворовых построек было немного — ну или они прятались у черного хода — из моего окна, если вывернуть шею, видно только конюшню и каретный сарай. Еще широкую лестницу, подъездную дорогу и замерзшую речку с полукруглым мостом. Пытаясь рассмотреть, живет ли под ним тролль, я пропустила появление Райдера.
Мой… хозяин играл с одноглазым волком, как если бы тот был комнатным шпицем — трепал за уши, бока, таскал за хвост, отбирая палку. Волк вертел лобастой головой, порыкивал, уворачиваясь, прыгал на задних лапах, а когда Райдер исхитрился отобрать обслюнявленную ветку, повалил мужчину в сугроб.
— Ах ты засранец!
Глядя на барахтающегося в снегу Райдера, волк скалился, будто смеялся.
Мужчина перевернулся на спину, сел, отряхиваясь, и заметил меня в окне. Улыбнулся, поднял руку в приветствии. Я осторожно шевельнула пальцами в ответ и спряталась за портьерой.
…может, все будет не так уж и плохо, — робко подала голос надежда. Я в тепле, сыта — а зимой всегда голодно. И призрак Ньюгейта уже не маячит за плечом.
…жить в одном доме с проклятым? Надолго ли хватит его обещания? — очнулся здравый смысл, и я снова сникла.
…дом еще этот. С замками на дверях, с запорами и решетками на окнах. С воем ветра в трубах, с шорохами и шепотками — с наступлением сумерек они становятся громче, и кажется, в них можно разобрать мое имя: Э, — скрип. Тан, — стук. Се-е-ель…
К обеду, опасаясь опоздать и рассердить Райдера, я вышла чуть раньше. Вчерашняя валлийка как раз накрывала на стол — расправляла скатерть, хмуря лоб, перебирала вилки и ножи в деревянном ящике для приборов. Пахло жареной треской.
— Вот этот, — тихо подсказала я, указав на треугольный нож. — И трехзубые вилки.
Женщина смерила меня неприязненным взглядом.
— Благодарю, мисс.
— Мисс Хорн…
— Миссис Ллойд, — помедлив, представилась она. — Обед сейчас подам.
Махнула юбками, ушла.
Я потерла начавшие пульсировать виски и заменила бокалы для красного вина на бокалы для белого — под пузатую бутыль шардоне.
— Добрый день, Этансель.
Райдер.
— Добрый день…
— Рад вас видеть, — сказал мужчина, отодвигая для меня стул. Волосы у него были мокрыми — не то от умывания, не то от растаявшего снега, и с распущенных прядей срывалась вода. Когда Райдер отвернулся, я вытерла руку о юбку.
— Не хотите прогуляться после обеда?
— Нет, спасибо, — быстро ответила я.
Получилось резко, и щека Райдера дернулась, как от пощечины. Со мной он больше не заговаривал — только с миссис Ллойд, разливавшей по тарелкам крабовый суп, — похвалив ее сервировку. Та посмотрела на бокалы, потом, искоса, на меня. Я молча помешивала густое варево, дожидаясь, пока оно остынет.
После обеда я спряталась в спальне. И после ужина. И на следующий день, запирая дверь на засов и раз за разом прокручивая в голове проведенный с Райдером час. Каждый его жест, каждый поворот головы, сравнивая их с хищными, змеиными движениями Джонса. Сходство было — в стремительности, в гибкости и обострившемся слухе: я поскребла ногтем стул, и мужчина сразу повернулся на звук, разобрав его сквозь звон посуды и треск горящих поленьев.
— Вы слышали?
— Что?
— Ничего, — проворчал он. Потом улыбнулся: — Надеюсь, вы не боитесь мышей, Этансель.