Ахнув, эллиллон разжала руки. Перепуганная Снежная заметалась по тесной каюте: загремели опрокинутые стулья, отпрянул священник, разбилась ваза, взлетели в воздух листы судового журнала…
Потом была еще одна заминка — когда раздраженный погромом Алекс рявкнул на волков, и те укрылись под кроватью в углу комнаты, когда мужчины спрятали оружие, Риан преступила порог, когда отец Эшби, сбивчиво сказав необходимое, позволил обменяться кольцами, а мистер Фарлоу достал из кармана шкатулку с клеймом ювелира — эллиллон проскользнула к капитанскому столу, положила перед магом крошечный золотой обруч с рубиновым сердцем и старинный перстень, украшенный крестом и драконом.
Символы Пендрагонов.
Лицо главы совета Саутгемптона побледнело:
— Ваше сиятельство…
— Откуда? — повернулся к Риан маг.
— Из Пещеры, — улыбнулась та. — Колокол я не трогала.
— Ваше сиятельство, — снова заговорил Фарлоу, пытаясь привлечь внимание Александра, — если вы возьмете это, я буду вынужден сообщить Королеве…
— Безусловно, — угрюмо улыбнулся Алекс. Кивнув Риан, надел перстень, надел кольцо на мой палец и повел меня на палубу. — Свидетельство о браке оставьте на столе, — бросил он капитану, задержавшись у двери.
Так мы стали мужем и женой.
Обряд Старой Крови был таким же коротким и будничным. Риан распорола нам ладони кинжалом, соединила руки, смешивая кровь, и, что-то нашептывая, связала их беленым полотном. Алекс произносил клятвы на старом валлийском, я повторяла — как канарейка, не понимая ни единого слова.
Порывы восточного ветра хлопали над головой парусами, бросали в лицо клочья пены; корабль скрипел и качался — мне приходилось напрягать ноги, чтобы не упасть самой и не повалить Александра. В небе, сражаясь с бурей, кричали чайки. Их пронзительные голоса, удары волн об обшивку и препирания матросов почти заглушали обеты, а после — прощание с Риан.
— Постарайся не попадать под пули, — грустно попросила эллиллон, снимая полотно. — Хотя бы полгода…
— Это не от меня зависит, — дернул плечом маг.
— Я не услышу тебя через океан… Александр, прости меня, — вдруг сжала ладони Алекса Риан, — ты же знаешь, я хотела как лучше! Если не веришь, взгляни!
— Верю, — усмехнулся Алекс, освободив руки и притянув меня ближе, чтобы помочь удержаться. Из трещины его рта скатился язычок огня. — Но мое «лучше» все еще отличается от твоего. …Спасибо за волков.
— Да, спасибо!
Риан неловко улыбнулась и обняла нас.
— Топаз взял Финварра, это его плата за невмешательство, но я сохраню дом для вашего сына, — прошептала она. — Мы еще встретимся. Ffynnon, Ddraig.
Фейри исчезла, и лицо Александра, было смягчившееся, стало жестким. Он пристально осмотрел оцепленную кавалерией пристань, готовящуюся к отплытию «Жемчужину» и «Короля Альфреда» — броненосный фрегат стоял на рейде, закрывая вход в гавань трем или четырем прибывшим из Америк судам; по приказу леди Элизабет он будет сопровождать нас до бухты Константинополя.
— Почетный эскорт, — негромко сказал Александр.
Или конвой.
Капитан фрегата стоял у левого борта и целился в меня и Алекса блестящей трубой. Я поежилась от бесцеремонного любопытства …и тяжелых мыслей, подстегнутых скорым отъездом. Мы отправляемся в чужую страну — без денег, друзей, без сменной одежды, я даже не знаю языка!.. Верховному магу, конечно, положено жалованье, но примет ли его Александр? Станет ли жить в доме, что предоставит Корона? И предоставит ли — после пощечины, которую отвесила Риан, подарив Александру кольцо Пендрагонов?..
Меня не испугать благопристойной бедностью, я боюсь, что Алекс снова попытается искать сапфиры в джунглях. Мне страшно из-за щита и того, что он может стать между нами. Я не могу не думать о выживших Гончих и мести — не зря нас сопровождают как военных преступников. А еще… мне страшно, до боли страшно — я гоню мысли прочь, но они возвращаются снова и снова: что случится, если Алекс однажды разочаруется в выборе? Что тогда?.. Несложно ведь догадаться, какое условие поставила Королева: пустой Источник или свобода…
…и Мэри…
— Ты ненавидишь Хиндостан, — тихо сказала я, глядя как «Бомбейская Жемчужина» с грохотом поднимает якорь.
— Я тебя люблю, — так же тихо, но твердо сказал Александр и повернулся, закрывая меня от свежего ветра. — Остальное неважно. …Смотри, кто вышел, — указал он на корму, когда корабль медленно тронулся вперед.
На юте, контролируя вход в каюты и одновременно происходящее на палубе, сидел Один. Единственный глаз волка блестел как драгоценный камень, рваные уши чутко прислушивались к разговору; кажется, он нас полностью одобрял.
Эпилог
Новая белоснежная туника мягко прошелестела вниз по полированным ступеням отреставрированной кафедры, и церковь заполнили благодарные возгласы и радостный шум. Служба кончилась; горло першило от проповеди, усталые ноги и спину свело, но отец Донован не обменял бы этих минут единения с паствой ни на здоровье, ни на давно ушедшую молодость.
…вот она, молодость! — в широко раскрытых детских глазах, в звонком смехе, в смоляных и белокурых головках, которые, как ни причесывай, обязательно выпустят вихор. В ярких одежках, в нетерпении, в непоседливости, в суете, в маленьких, но таких больших тайнах — дети окружили его как стая птичек, галдящих на все лады; старый священник осторожно принял доверчивые ладошки и, стараясь выслушать каждого, повел их в чудесное воскресное утро. Улыбающиеся родители расступались, давая дорогу, и, пропустив, неторопливо шли следом.
Над Эглошайле звонили колокола — стряхивая лед, разгоняя остатки сомнений и страхов. Неделю назад приход будто вымер; из столицы шли слухи один ужасней другого: о пробуждении Старых Богов, о смерти леди Элизабет, о застывших и выжженных городах, вторжении с континента и вероятной блокаде. Люди прятались по домам — не зажигая свечей, не растапливая очагов. Многие нашли приют в церкви: молились, ждали, успокаивали притихших детей и вдруг сами заходились в рыданиях… А за окном сеял снег, и сплошное белое покрывало не пятнали даже птичьи следы. И отец Донован сам, кашляя от пыли и плесени, спускался в подвалы проверять блокирующие механизмы подземных ходов — церковь Святого Петрока защищала своих прихожан еще с нашествия викингов…
Но Господь милостив, и Королева жива. А значит, жив Альбион, войны магов не будет, не будет смертей, слез, разлук, и Марта Флетчер щебечет, рассказывая о персидском котенке, а Дэвид Фриман ждет не дождется, пока младший брат подрастет и станет союзником в играх — разве нужен иной повод для радости, тем более что через два дня Рождество?
— Святой отец! Отец Донован! — разобрал сквозь веселый гомон священник. — Мы ждем вас к обеду! Миссис Кори не простит меня, если я вас не уговорю! И мистер Таннер…
Шэннон Кори стояла рядом с мужем и широко улыбалась.
Если Морис Донован и жалел о чем-то в жизни, то лишь о том, что у него не было дочери, похожей на миссис Шэннон. Улыбка, казалось, никогда не сходила с ее круглого приятного лица. Что бы ни случилось, Шэннон Кори не теряла присутствия духа — и даже ожидая нападения, она не только молилась, но подбадривала унывших, раздавала одеяла из кладовой, готовила суп — о пище телесной отец Донован, к стыду своему, подумал не сразу.
Он давно привык полагаться на миссис Шэннон, искренне не понимая, как справлялся с делами прихода до ее приезда, и благословляя тот день, когда семья Кори решила сменить дымы Ландона на короткие проливные дожди Корнуолла. Старый священник хорошо помнил день, когда застал незнакомую леди, деловито осматривающую потрепанные ризы и выщербленные скамьи.
— Храму не помешал бы хороший ремонт, святой отец, — сказала она и широко улыбнулась. — Думаю, мы с мужем могли бы помочь. …Миссис Шэннон Кори, это мы купили Кроан-Хаус.
Прошло пять лет, и церковь Святого Петрока приобрела вид, достойный дома Господня. Пришлось сменить не один десяток подрядчиков — а после поставщиков, реорганизовать фонды, провести благотворительные ярмарки, сверить списки бедняков, получающих еду и одежду, обосновать возросшие расходы — и все эти заботы взяла на себя Шэннон Кори.
— Вас ждут люди, святой отец, — говорила она, укутывая его колени пледом и наставляя возничего. — А после мы с Рупертом будем рады видеть вас за ужином. И Джозефа привозите, — улыбалась она.
Джозеф Таннер фыркал и отворачивался. Нелюбовь помощника к доброй женщине огорчала отца Мориса, но викарий действительно был слишком молод, чтобы заведовать церковной казной.
…Джозеф снова сделал вид, что не услышал приглашения, и утро перестало быть благостным. На руках гроздьями повисли дети; продвигаясь к освещенному восходом выходу, священник кивнул — «Конечно, приеду», — но был остановлен холодным жестким голосом, от которого уши будто залило водой:
— На вашем месте я бы поостереглась, святой отец. Шэннон Кори имеет дурную привычку травить гостей лауданумом.
…что?!
…кто?..
Женщина. Высокая женщина в черном, столь неуместном на службе за здравие Королевы. Он видел ее с кафедры — чью-то сестру или подругу — в Рождественскую неделю население Эглошайле увеличивалось едва ли не втрое. Тогда он порадовался, что леди, несмотря на траур, пришла в церковь, что Старая Кровь, горящая в ее глазах, не помешала преступить порог, что леди Элизабет каким-то чудом объединила народы — и вдохновенная проповедь о мире и радости полилась, как полноводный поток. Теперь же, когда незнакомка распахнула воротник пальто, демонстрируя метку Гончей, отец Морис понял, что ей нужно не утешение.
Изумленная оторопь сменилась испугом.
Священник остановился, пытаясь разыскать викария, судью, мэра — кого-нибудь! — но веселая напирающая толпа вытолкнула его наружу, разлилась по площади и замерла при виде тюремного экипажа; потрепанный фургон с зарешеченными окнами окружали полицейские. Рядом, но будто не имея никакого отношения, на тонконогой серой лошади сидел мужчина —