— Тетя Бекс, — стесняясь, спросила Рен, — ты мне поможешь?
И только из лучших побуждений — в очередной раз — она поступила непростительно…
Где-то сзади просигналила машина.
— Мадам, — склонился над ней парамедик, — попытайтесь расслабиться.
Бекс закрыла глаза, вспоминая пронзившую ее пулю и острый скальпель в руках медсестры, скорее всего, спасшей ей жизнь.
«Вот что значит быть человеком, —подумалось Бекс. — Мы всего лишь холсты для наших шрамов».
Когда наконец-то ожил телефон Хью, детектив тут же бросился к нему. Но сообщение было не от Рен, а от парня по имени Дик, сотрудника полиции штата, с которым они посещали занятия по подготовке переговорщиков. Два часа назад, когда стали «пробивать» права Джорджа Годдарда, Хью позвонил Дику. Тот взял ордер на обыск у местного судьи и вошел в пустой дом в Денмарке, штат Миссисипи. И сейчас Хью получил результаты обыска от Дика: смазанное фото проспекта о медицинских абортах, на котором значилось название и логотип «Женского центра». Этого оказалось достаточно, чтобы найти связь между Джорджем и клиникой.
«А дочь где?» — набрал он сообщение.
Прошла минута. «Пропала без вести», —появился ответ.
Хью с усилием взъерошил волосы, досадуя на то, что единственный человек, с которым он не хотел разговаривать — его сестра, — не покидала место событий; а люди, с которыми он сам хотел поговорить, не могли или не хотели выходить на связь: Рен, Джордж Годдард, его пропавшая дочь. Кто, черт побери, сможет вести переговоры, если его никто не слушает?
Чего ему теперь не хватает? Чем он может воспользоваться, чего еще не использовал ранее?
Хью взял телефон. Набрал сообщение Рен. Потом — номер клиники по выделенной линии.
Один гудок.
Два.
Три гудка.
Четыре.
Раздался щелчок соединения и голос Джорджа.
— Я занят, — отрезал он.
— Я не отниму много твоего времени, Джордж, — заговорил Хью не думая, повинуясь лишь мышечной памяти. — Мы говорили о твоей дочери, когда нас разъединили. «Когда ты бросил трубку», —мысленно поправил он себя.
— И что ты скажешь о ней?
Хью закрыл глаза и прыгнул в неизвестность.
— Она хочет с тобой поговорить.
Луи Уорд точно зафиксировал момент, когда в стрелке что-то изменилось. Даже несмотря на то, что он не слышал половины разговора, он заметил, как этот человек застыл. Луи знал, что так зажигается в человеке надежда. Парализует полностью.
— Как она? — спросил стрелок.
Когда он — его звали Джордж, если верить телевизору в приемной, — произнес это, Луи понял две важные вещи.
1. Для него это личное дело. Кто-то… жена, дочь, сестра… сделала аборт.
2. Он хотел, чтобы хоть кто-то одобрил его сегодняшний поступок.
— Она, — наклонилась Иззи под предлогом затянуть повязку.
— М-да, — отозвался Луи. — Я слышал.
Несколько раз за последние пару часов, во время переговоров по телефону, те, кто сгрудился в приемной, имели возможность вздохнуть свободнее. Хотя Джордж, не будь дураком, не отворачивался, когда говорил по телефону, и шикал на них, когда начинались перешептывания.
— Полагаете, это его жена? — прошептала Иззи.
— Дочь, — простонал Луи, когда пошевелился и резкая боль пронзила его ногу.
— А у вас есть семья? Дети?
Луи покачал головой.
— Я никогда не хотел, чтобы кто-то еще стал мишенью для недовольных, — признался он. — К тому же подходящих мне дам не особо устраивал тот факт, что я целыми днями разглядываю вагины других женщин.
— Не нужно иметь личного интереса, чтобы понимать, что нельзя убивать невинного ребенка, — заерзала за их спинами Джанин.
Луи прекрасно знал, что восемьдесят восемь процентов абортов происходит на первых двенадцати неделях беременности, но противники абортов вели себя так, как будто эти эмбрионы весили уже по два с половиной килограмма и держали бутылочку в руках.
— Вы что, защищаете его? — округлив глаза, повернулась Джой к Джанин. — После того, как он вас ударил?
— Я просто хочу сказать… если бы это было правильным, тогда не было бы таких психов, как он.
Иззи пристально посмотрела на нее.
— Такой чуши, переворачивающей все с ног на голову, я еще не слышала.
— Неужели? Вы же хотите защищать детей законами, которые наказывают насильников, растлителей малолетних и убийц. В чем здесь разница?
— Разница в том, что они еще не дети, — возразила Иззи. — Это эмбрионы.
— Быть может, они нерожденные, но уже люди.
— Бог мой! — воскликнула Джой. — Заткните ей рот, или я сама это сделаю.
Джанин скрестила руки на груди.
— Простите. Я понимаю, что он безумец, но вы не сможете назвать мне ни одной веской причины, по которой можно убить ребенка.
Луи посмотрел на нее.
— Она права, — прошептал врач, и остальные недоуменно уставились на него. — Не существует ни одной веской причины, чтобы убить ребенка.
Ему стало вспоминаться все, что он увидел за эти годы: девочку-подростка из Сирии, которой необходимо было прервать беременность после того, как ее изнасиловали во время войны, а разрешения от родителей она получить не могла, потому что те погибли во время той самой войны.
Шестнадцатилетнюю девчонку, которая хотела прервать беременность на девятой неделе, но родители встали у нее на пути со своей религией, и поэтому ее аборт был отложен на целых шесть недель, пока она искала юридические лазейки и собирала деньги.
Четырнадцатилетнюю девчонку, которая хотела оставить ребенка, но ее мать настояла на том, чтобы дочка сделала аборт.
Пару лет назад пришла одна двенадцатилетняя девочка на шестнадцатой неделе беременности. В сопровождении матери-истерички и стоика-отца. Вцепившаяся в ободранного плюшевого кролика, она была спокойна до отстраненности. Сказала, что забеременела от соседского мальчика, но во время приема в клинику, когда осталась с адвокатом наедине, запнулась на собственной лжи и призналась, что ребенок — от ее отца. Мужчину копы тут же взяли в наручники и увели, но девочке-то все равно необходимо было прервать беременность.
Пока Луи проводил процедуру, он все время с ней разговаривал. «То, что случилось с тобой, ненормально, —пояснил он.— Но не ты в этом виновата». Она молчала и вообще вела себя не как двенадцатилетний подросток. Ей так и не позволили побыть двенадцатилетней девчонкой. Луи лишь надеялся, что однажды, когда девочка будет вдвое старше, она вспомнит доброту мужчины, который не причинил ей вреда.
— То, чем мы здесь занимаемся, — повернулся Луи к Джанин, — чем я здесь занимаюсь, иногда позволяет детям оставаться детьми.
Джанин открыла было рот, чтобы возразить, но просто закрыла его, и все.
— Кем бы она ни была — женой или дочерью, — попыталась Иззи вернуть разговор в безопасную плоскость, — быть может, она сможет убедить его нас отпустить.
С дивана послышался голос девочки, Рен, которая, наверное, была не намного старше той, о которой сейчас вспомнил Луи. Неужели она тоже пришла сюда сделать аборт? Могли ли они встретиться в смотровой при иных обстоятельствах?
— Если бы он был моим отцом, — прошептала она, — черта с два я бы захотела с ним разговаривать.
На мгновение единственным звуком в больничной палате оказался звук работы инфузионного насоса. Бет лежала на боку, отвернувшись от своего государственного защитника.
— Я его завернула, — прошептала Бет, — и выбросила в мусор. Я не знала, как еще поступить.
Она купила мизопростол и мефипристон — таблетки, которые используют для проведения медикаментозного аборта, — в Интернете. В США это противозаконно, но тогда Бет об этом еще не знала. Клиники, где проводят аборты, предлагают женщинам с беременностью до десяти недель спровоцировать выкидыш таблетками, но только под врачебным наблюдением. Бет была на шестнадцатой неделе и приняла эти таблетки дома. Противозачаточные сделали свое дело, но при этом вызвали сильное кровотечение — так она и оказалась в больнице.
— Мисс Дювидль… — Слезы текли у Бет по переносице. — Это же был еще не ребенок… правда?
Менди поджала губы.
— Когда я пришла в клинику, — сказала Бет, — там, на улице, была женщина, которая сказала, что мой ребенок уже может чувствовать боль.
Адвокат отпрянула, и от этого Бет почувствовала себя еще паршивее. Менди же адвокат, а не психолог. Насколько Бет понимала, Менди — противница абортов, и здесь она только потому, что выполняет свою работу. Но разве адвокаты не обязаны защищать ужасных людей — убийц, насильников — всегда, вне зависимости от того, как относятся к ним лично?
— Простите, — прошептала Бет. — Я просто… Мне не с кем было поговорить…
— Это неправда, — прямо ответила Менди. — О боли.
Бет приподнялась на локте.
— Откуда вы знаете?
— Наукой не доказано. Я узнавала.
Смущенная Бет нахмурилась.
— Но вы же сказали, что ничего не знали обо мне до предъявления обвинения.
— Я узнавала, — повторила адвокат. — Для себя. — Она подалась вперед, наклонила голову и положила ее на скрещенные ладони. — Я была беременна. Тринадцать недель. Как раз на том сроке, когда можно признаться окружающим, что беременна, не искушая судьбу. Мы с мужем пришли на УЗИ, — продолжала она. — Если бы это оказалась девочка, я хотела бы назвать ее Милисентой. Но Стив сказал, что черных девочек Милисентами не называют. Он хотел мальчика, Обедию.
— Обедию? — повторила Бет.
— Тук-тук, — произнесла Менди.
— Кто там?
— Обедия.
— Какая обедня? — подыграла Бет.
— Мы еще к заутрене не ходили.
Менди закрыла глаза.
— Стив рассказал мне эту шутку, а после этого все покатилось в тартарары. Пришел врач, включил аппарат и стал проводить исследование, а потом побелел как полотно. — Она покачала головой. — Это был не тот врач, который наблюдал за ходом моей беременности. И я точно помню, что он сказал. «У плода генетические аномалии, несовместимые с жизнью».