е Рен оказалась рядом с Райаном и они могли бы есть попкорн из одного ведерка. Быть может, их руки соприкоснутся… И он ее обнимет…
Накануне сеанса Рен едва не отказалась от наблюдений за звездной игрой на экране неба. Вообще-то она отправилась сообщить новость отцу. И застала его в подвале: он возился с надувным матрасом.
— Я решил, что после стольких лет мы заслуживаем хотя бы минимальных удобств, — объяснил он. — Больше никаких острых камней под спальными мешками! — Он поднял голову. — Что случилось?
И у нее не хватило духу отменить поход. Она позвонила Мине и сказала, что у них намечены дела с отцом. И оказалось, что все к лучшему, потому что через неделю Райан сам пригласил ее в кино, где не только обнял, а даже поцеловал во время титров. И Рен почувствовала то, что, как ей казалось, происходит со звездой, когда она взрывается.
В ночь, когда намечено было наблюдение за Персеидами, Рен с отцом взобрались на свое обычное место, установили палатку, положили матрас и спальные мешки. Отец приготовил на костре хот-доги на палочках, а потом они жарили маршмеллоу. Когда был установлен телескоп, Рен начала рассматривать ночное небо.
— Помнишь, когда я показал тебе Бетельгейзе?[23] — проговорил отец. — А ты спросила, что возникло раньше: звезда или фильм «Битлджюс»?
— Мне было лет семь! — запротестовала Рен.
Папа засмеялся.
Она отошла от телескопа и вытянулась на матрасе рядом с ним.
— Она погибает, да?
— Бетельгейзе? Да. Это красный гигант. Значит, остывает.
— Грустно как-то.
— Если тебя это утешит, — слабо улыбнулся отец, — ты не увидишь ее гибели.
— А мне кажется, если приходится уходить, — призналась Рен, — то уж лучше как сверхновая: мгновенно! Однажды Бетельгейзе взорвется потрясающей вспышкой света, оставляя за собой планетарную туманность. Когда пыль и газ рассеются, все, что останется, — крошечный белый карлик. Одно ядро, без пламени.
— Ничто не вечно, — проговорил отец.
Когда они с папой рассматривали в телескоп множество белых звезд, Рен гадала, какие из них уже исчезли со времен ее детства. Неужели они действительно исчезли? Или просто стали настолько крошечными, что не излучают свет? Неужели, чтобы гореть и не исчезать, кому-то должно тебя не хватать?
Когда первые лучи света окрасили горизонт, Рен села, затаив дыхание. Наблюдала, как возникает настоящая симфония красок, яростно атакующая темноту. Как будто кто-то встряхнул созвездия, как кости, и швырнул их в небо.
— Временами я забываю, как это красиво! — прошептала она.
— Я тоже, — сдержанно согласился отец.
Когда Рен повернулась к нему лицом, он смотрел не на небо. Он смотрел на нее…
Если она умрет, ему будет ее не хватать. Рен почувствовала, как на глаза навернулись слезы. Чем же таким она была занята сегодня утром, что не провела лишних пять минуточек за столом с отцом? Не сказала, как его любит? Или, раз уж на то пошло, не рассказала о Райане? Или о том, что в последнее время она просыпается от того, что ноги запутались в одеяле, а сердце бешено колотится, потому что она боится, что в старших классах не найдет себе компании, и завалит экзамены, и не поступит в колледж… И что внезапно все стало происходить слишком быстро.
В прошлом году на день ее рождения отец подарил ей билеты на лекцию Нила Деграсса Тайсона[24], и они отправились в Атланту на это мероприятие. Астрофизик говорил о темной энергии. Это реальное давление вселенной, которое возможно измерить, хотя ученые пока не до конца поняли как. Но эта энергия заставляет вселенную расширяться и выходить из зоны нашей видимости. Однажды, уверял он, астрономы смогут отслеживать звезды только Млечного Пути, а не других галактик — те исчезнут из виду, как вырванная из книги последняя глава. Быть может, мы уже сейчас видим только часть истории, где не хватает глав.
«Человек даже не представляет, сколько всего он не знает», — заявил тогда Нил Деграсс Тайсон.
Но только сейчас Рен это поняла.
Лишь жена пастора Майка, Эрлин, посоветовала Джорджу, как уладить проблему с волосами Лиль, с которыми, казалось, совершенно ничего невозможно сделать. Ее младенческие кудряшки почему-то стали ужасно путаться. Когда он пытался их расчесывать, щетка застревала между колтунов и Лиль начинала плакать.
Однажды в жаркий летний день, когда он чистил водосточные желоба на здании церкви, Эрлин остановилась у лестницы со стаканом лимонада и окликнула его. Он поблагодарил ее, а она, пока он пил, смотрела куда-то вдаль, где Лиль с другими детьми качалась на качелях.
— Знаете, у одной из моих дочерей такие же волосы. Непослушные, как она сама. — Эрлин засмеялась. — Мне приходилось перед сном мыть ей волосы с шампунем и кондиционером и заплетать еще мокрыми, чтобы они не спутались, пока она спит. — Она забрала у него пустой стакан и улыбнулась. — Не хватит ли вас солнечный удар из-за меня?
Самое приятное в Эрлин было то, что она умела давать советы, никого не критикуя. Джордж еще никогда не встречал таких женщин. Его мать была не такой, и, если бы его жена хоть немного походила на Эрлин, быть может, он не так злился бы на нее.
Тем же вечером, когда он купал Лиль, он сказал дочери, что ее ждет посещение «Папочкиной парикмахерской». Он протягивал расческу через ее мокрые волосы, используя кондиционер там, где они сильно спутались, и даже сбрил в одном месте клок волос, который уже превратился в дред. Потом разделил ее волосы на три части и стал неловко перекрещивать кулаки, пытаясь заплести косичку. Закрепив косу резинкой, он подоткнул дочке одеяло и пожелал спокойной ночи.
На следующее утро, когда он расплел косу, волосы Лиль рассыпались по ее плечам сияющим водопадом.
— Папочка, — попросила она вечером, — заплети снова.
Джордж купил в аптеке ленты и резинки, которые не защемляли волосы Лиль и не причиняли ей боли. Это стало их ритуалом: дважды в день он усаживал ее на кухонный стул и, став у нее за спиной, ритмично расчесывал ей волосы. Перед сном заплетал, а утром расчесывал сухие волнистые пряди. Немного освоившись, он стал пробовать модные плетения и научился закалывать волосы заколкой-пряжкой. Он специально заходил в библиотеку, чтобы посмотреть видео в Интернете, как заплести французскую косу, пучок, «рыбий хвост».
И несомненно, он страшно гордился, когда по воскресеньям к нему в церкви подходили матери других детей и хвалили прическу Лиль. Или когда люди удивлялись, что ее воспитывает отец-одиночка. Он был из тех, кому всю жизнь говорили, что он поступает неправильно, а эти похвалы были как бальзам на душу. Но больше всего Джордж дорожил таинством, происходившим между ним и Лиль, когда они были только вдвоем и щетка скользила по ее локонам.
Джордж был человеком спокойным и немногословным — что бы там о нем ни болтали злые языки. Но когда он молча стоял у дочери за спиной, погрузив свои руки в ее волосы, она общалась с ним. И он начал отвечать ей. Они говорили о всяких глупостях: стоит ли установить в доме пожарный шест, чтобы спускаться со второго этажа на первый; или про бассейн с желе. И что бы они купили, если бы выиграли в лотерею; и кто кому надерет зад: Бэтмен Чудо-женщине или наоборот. Почему-то, стоя за спиной Лиль и не глядя ей в глаза, ему было легче разговаривать с ней, даже когда они касались нелегких тем: о девочках, которые, стоя в церкви рядом с ней, дразнили ее тем, что она каждое воскресенье в одном и том же платье; о мальчике, который сунул ей за шиворот лягушку, пытаясь просто привлечь ее внимание; о матери Лиль…
Джордж жил ради этих моментов: дважды в день он расчесывал волосы дочери…
И вот однажды вечером, когда Лиль уже исполнилось четырнадцать, она не пришла на кухню после душа. Джордж застал ее в комнате с заведенными за голову руками — она заплетала себе косу.
— Глупо ждать, что ты начнешь заплетать мне волосы, — объяснила она, увидев его в зеркале, — когда я могу сама это сделать.
А Джордж не знал, как ей объяснить. Что дело не в плетении кос, а в минутах, проведенных рядом с ней. Он не знал, как объяснить, что каждый взмах щетки может пробудить в девочке-подростке то, что она держит в себе и о чем сама не подозревает. Наконец, какими словами объяснить, что, когда он увидел, как она сама заплетает себе косу, на него навалилась ужасная тяжесть, как будто это было началом конца.
Он ничего так и не сказал.
А если бы… Если бы Лиль до сих пор позволяла ему заплетать свои волосы, оказался бы он сейчас здесь? Поняла бы она простую вещь: что бы она ни сказала и ни сделала, она никогда не упадет в его глазах? Осознала бы, что, в каком бы безвыходном положении она ни оказалась, вместе они бы всегда из него выбрались?
Положив телефонную трубку и включив громкую связь, потому что ухо уже болело от долгого разговора, он расхаживал туда-сюда перед столом регистратуры. Хью Макэлрой тоже замолчал — оба погрузились в собственные мысли.
— Ты еще здесь? — наконец поинтересовался Джордж.
— Разумеется, — ответил Хью.
И тут откуда-то из-за стола раздался чих.
Немедленно сориентировавшись, Иззи чихнула тоже и продолжала чихать, разыгрывая приступ аллергии так старательно, что это было достойно «Оскара». Если ей удастся убедить стрелка, что это она, а не те двое, что прятались в кладовке за столом, тогда, быть может, они останутся в безопасности…
Если же стрелок их обнаружит, он тут же поймет, что Иззи обманула его, глядя прямо в глаза, когда уверяла, что там никого нет.
Резко обернувшись, он направился к кладовке и дернул на себя дверцу.
— Джордж! — окликнул Хью. Он слышал какую-то суету и крики, что-то громыхнуло… — Джордж, поговори со мной! — Сердце его заколотилось. «Что, черт побери, там происходит?»
В трубке послышалось бормотание. Потасовка.
— Вставайте. Вставайте! — кричал Джордж.