— Джордж, что происходит? — старался привлечь его внимание Хью, старательно отгоняя от себя самые худшие опасения. — Ты в порядке? Что-то случилось?
Раздался треск, крик, а потом голос Рен: «Нет-нет-нет… не надо!»
Хью стало нечем дышать. Он был парализован. Оставалась единственная надежда — успеть успокоить Джорджа, пока он не совершил непоправимое.
— Джордж! — вырвалось у Хью. — Я могу помочь. Я могу…
— Заткнись! — выкрикнул Джордж. Опять раздался грохот, и связь оборвалась.
Час пополудни
Стрелок отключил телефон, но Хью все еще чувствовал себя победителем. Он получил первые необходимые крохи информации, чтобы вести переговоры. Джордж Годдард признался — быть может, намеренно, а быть может, и нет, — что привело его сегодня в Центр. Самое грозное оружие любого переговорщика — это информация. Знание — сила.
Разве не это Хью всегда повторял дочери?
Когда Рен училась уже в пятом-шестом классе, он по-прежнему продолжал собирать ей обед: как и раньше, укладывал в сумку бутерброд, бутылку воды, яблоко и толику информации в виде любопытного сообщения, например: «Есть планета, где идет дождь из стекла. Если заплачешь в космосе, слезы прилипнут к лицу. На Луне есть крошечная алюминиевая скульптура. Твое тело состоит из частичек взорвавшихся звезд. Атомы — это в основном дополнительное пространство, а если вытеснить все это пространство из атомов, из которых и состоит человек, оставшаяся масса поместится на площади менее одного квадратного дюйма. У Млечного Пути четыре рукава, а не два».
Но эти знания не объясняли, как прятаться, когда тебя захватили в заложники, и как защитить себя, если кто-то нападает на тебя с пистолетом, а ты безоружен. Хью с легкостью мог бы вложить в ее головку именно эти сведения, потому что это были его профессиональные знания. Однако сейчас он и сам не мог понять, почему вместо того пичкал дочь информацией, которая сделала бы ее звездой вечеринки, но спасти не могла.
Знание — сила, а он оставил свою дочь без оружия…
— Вы! — указал он пальцем на помощницу. — Выясните, чем Джордж Годдард зарабатывает себе на жизнь. Женат ли? Как давно живет в Миссисипи? Есть ли у него любимый бар? Где он купил пистолет? Были ли раньше приводы в полицию? Выполняйте!
Детектив, молодая и неопытная, обескураженно посмотрела на главного, которого не только она, а вообще никто в отделении таким еще не видел, потом сорвалась с места и стремглав понеслась выполнять приказ. А Хью опустился на складной стул и закрыл лицо руками. Быть может, он опоздал на помощь своей сестре. У него не было права на ошибку. На этот раз на карту была поставлена не только его профессиональная репутация.
«У Млечного Пути четыре рукава, а не два»,—вспомнилось Хью. И дело здесь не в том, что вид галактики вдруг изменился. Просто тот, кто находится внутри, чаще всего не видит внешней формы. Невозможно быть объективным, если находишься слишком близко.
Именно поэтому врачи не могут оперировать родственников, а судьи берут самоотвод от дел, которые касаются их лично. Вот и переговорщики с захватчиками заложников отстраняются от ситуаций, где присутствует их личный интерес.
«Мать твою, мать, мать!» — в отчаянии заухал он кулаком по столу.
Раненая Бекс лежала в приемной. Но на самом деле она тонула. Болело все, было больно вдыхать, выдыхать, даже моргать. У нее кружилась голова, ее мутило, казалось, что ребра распиливают пилой.
По крайней мере, пока что Рен в безопасности. Если Бекс придется умереть ради того, чтобы Рен ничего не угрожало, она всегда готова к этому.
Следовало обо всем рассказать Хью. Она могла бы это сделать, еще когда Рен попросила отвезти ее в Центр, и заставить его поклясться, что он не признается Рен, что она, Бекс, все ему разболтала. Тогда бы ему было известно, где его дочь.
Однако Бекс знала, что в ту секунду, когда отец понимает, что его малышка дочурка уже больше не малышка, что-то неуловимо меняется в их отношениях. Даже несмотря на то, что внешне отношения кажутся прочными и неизменными, все равно чувствуются изменения. Будто сломанная кость, которая уже не срастется так, как до перелома. Или тончайшая трещинка в вазе, на которую постоянно обращаешь внимание. Поэтому-то Бекс и сохранила тайну племянницы.
Ее стала бить дрожь. Неужели это означает, что она потеряла слишком много крови и теперь в шоковом состоянии?
Бекс понимала, что у каждой здесь своя история, которая и привела сюда. Если бы не было этого дня прихода в Центр, многие из историй так и остались бы за семью печатями. Сотни жизненных путей вели на угол Джунипер и Монфор: и нежелательные беременности, и беременности долгожданные, но сорвавшиеся; здесь были и юные девушки, пытавшиеся поступить правильно, и их родственники, которые лгали ради них. Но всех этих женщин объединяло одно: таких эпизодов в своей жизни они не хотели.
Дышать становилось все труднее. Бекс попыталась повернуть голову к кладовке на тот случай, если Рен сумеет каким-то мистическим образом увидеть ее сквозь филенку. Но это оказалось так больно, что периферическое зрение обожгло белым светом.
Бекс дала себе обещание: если она отсюда выберется и выживет, то расскажет Хью всю правду.
Абсолютно всю.
Джордж таращился на пистолет в своей руке.
И что теперь?
Он представлял себе мщение, как в кино, которое он когда-то, давным-давно смотрел, где тот, с кем поступили нечестно, сам начинал вершить правосудие. Ему представлялось, что он врывается в двери Центра с пистолетом наизготовку, как Сталлоне или Брюс Уиллис; видел, как врач съеживается у его ног, и прямо-таки апокалиптические пейзажи разрушения у себя за спиной, когда он возникает на пороге как вершитель справедливости.
А здесь он имеет то, чего не было в его видениях: звон в ушах, когда раздался звук выстрела, брызги человеческой крови, мольбы о пощаде.
Джордж посмотрел на группу людей, жавшихся друг к другу в приемной. Раненый доктор. Медсестра, склонившаяся над ним. Блондинка, постоянно теребившая свои волосы. Та, кто только что убила своего ребенка. Дама, дышавшая с трудом. И он тому виной. Смотреть на ее страдания Джорджу становилось тошно. В теории устранить всех, кто имел хоть какое-то отношение к Центру, казалось справедливым и необходимым. На практике же это выглядело грязным делом.
Эти люди казались марионетками, веревочки которых сплетены из ужаса. Их шепот мгновенно стих, когда он вгляделся в этот ужас. «Я не тот, за кого вы меня принимаете», — хотелось выкрикнуть Джорджу, но больше это не соответствовало действительности. Он был именно тем, кем его видели.
И это разочарование, смешанное с гневом, стало боевой гранатой в его руках. Что с ней делать? Позволить разорвать себя на куски? Нет! Он швырнет эту гранату прямо в них.
Заложники всячески старались сохранять максимальную дистанцию с Джорджем. Казалось, что они чего-то ждут от него: приказа, нервного срыва, объяснений? Ведь все слышали, как он разговаривал с копом, и знали, что за этими стенами люди, готовые прийти им на помощь. Надежда — это чертовски сильное оружие! С другой стороны, у Джорджа был пистолет. Когда он им размахивал, они дергались, плакали, дрожали. Но слушались его.
Только он понятия не имел, что говорить.
Захватчик стал мерить шагами помещение. Он пришел сюда с намерениями, но без четкого плана. Почему-то он не представлял, что после того, как преподаст свой урок возмездия, останутся еще какие-то люди. Хотя знал, чем все это закончится: тупиком, где он останется один против нескольких полицейских в бронежилетах.
И однако же у него был рычаг давления помощнее, чем просто пистолет. У него были заложники.
Рен сидела в кладовке, подтянув колени к груди, и ругала себя за собственную сознательность. Кто же знал, что быть ответственной смертельно опасно?
Она могла бы быть такой, как большинство подростков на планете, и просто ждать, когда у них с Райаном отношения достигнут такой точки, что уже будет поздно что-либо планировать наперед. А могла бы купить пачку презервативов на кассе в аптеке. Или сказать Райану, чтобы он подумал об этом. В прошлом году в одном с ней классе училась девочка, которая забеременела и продолжала ходить в школу, пока прямо на уроке физкультуры у нее не отошли воды. Рен сидела рядом с ней на скамейке в ожидании, когда приедет скорая помощь, держала за руку, а девочка так вцепилась Рен в руку, что оставила на ладони «полумесяцы» от ногтей. «Я могу что-нибудь сделать?» — участливо поинтересовалась Рен. Повернувшись к ней, девочка ответила, тяжело дыша: «Да. Пользуйся любыми другими средствами, только не презервативами „Троян”».
Поэтому они с Райаном и обсудили все заранее. Когда Это случится. Где Это случится. А поскольку вопросами логистики стал заниматься Райан, Рен взяла на себя заботу о противозачаточных средствах. Что, как оказалось, легче сказать, чем сделать, когда ты несовершеннолетняя и пытаешься скрыть от всех свою личную жизнь.
Столько предпринято мер, чтобы не рисковать. Однако можно предусмотреть все на свете, а плохое все равно случится.
И тут она вспомнила свою тетю.
Когда отец Рен уехал на несколько дней на курсы подготовки переговорщиков, Бекс осталась с Рен. Она разрешала Рен прогуливать уроки, называя это «днем психического здоровья». Они вместе лежали в гамаке на заднем дворе, как горошины в стручке, и играли в игру «Сделай выбор»:
Ты бы хотела отрастить хвост или рог?
Ты бы предпочла, чтобы всегда было слишком жарко или слишком холодно?
Ты бы провела ночь в психбольнице с привидениями?
А проехалась бы на сломанной карусели?
Ты бы предпочла есть только начинку или пить только подливку?
Ты бы хотела заранее знать дату своей смерти или как именно умрешь?
Для Рен ответы были очевидны. Хвост — почему бы и нет, ведь его можно спрятать под одеждой. Пусть лучше будет слишком холодно — просто одеться потеплее, и все. Провести ночь в психбольнице — тоже да, потому что испуг — пустяк в сравнении с гибелью. Начинку предпочла бы просто потому, что это начинка. И лучше знать, как именно ты умрешь, чем считать, сколько тебе осталось.