очно мелко даже для пятилетнего ребенка, брали корзину с заднего сиденья, снимали носки и туфли и входили в воду. Он учил ее, как отыскивать камни, где могут прятаться раки. Если поднимать камень слишком резко, только напугаешь рака и поднимешь муть со дна, и он сбежит. А если поднимешь камешек неспешно, сможешь застать рака врасплох. Тогда просто бери его голыми руками (не забывая о клешнях!). Если день выдавался удачным, Лиль помогала ему варить раков в бульоне с луком, лимоном и чесноком. Потом они ели их с картошкой и кукурузой в початках. Наевшись от пуза, засыпали, разморенные ленивым послеполуденным солнцем, даже не успев помыть жирные пальцы…
Как-то Лиль подняла одного рака и увидела под хвостом ряды маленьких красных икринок. «Папочка, — спросила она, — рак заболел?»
«Это мамочка, у нее будут детки, — объяснил Джордж. — Ее надо вернуть на место, чтобы она отложила икру. Не трогай мамочку, Лиль. Она нужна своим деткам».
Лиль как-то угрюмо замолкла, а потом спросила: «Папочка, а кто забрал мою мамочку?»
Джордж подхватил малышку из воды. «Поехали домой, пока из ведра не вылез папа-рак». Потому что не мог прямо сказать дочери, что это он виноват в том, что ее мамочка сбежала…
Джордж взял лежавший на коленях пистолет и встал. Потревоженный этим движением, с прикроватного столика слетел листок. Выходя из комнаты, он наступил на бумажку, припечатав ее каблуком, чтобы она не улетела дальше. «Разрешение на проведение медицинского аборта и информированное согласие, — значилось в «шапке» бланка. — Центр женского здоровья, Джексон».
Восемь часов утра
Рен торжественно водрузила тарелку на стол перед отцом: яичница и ломтик дыни с воткнутой в него горящей свечкой.
— С днем рожденья тебя-я-я… — пропела она и продолжила нараспев: — Кстати, было бы неплохо, если бы у меня был брат или сестра. Когда ты единственный ребенок в семье, гармонии не достичь.
— Ты переоцениваешь свои способности к пению, — кривовато усмехнулся отец.
— Кое-кто здесь не в духе, — рассмеялась она.
— Кое-кто уже древний старик, — заметил Хью.
Она села напротив.
— Сорок, — заявила Рен, — это как второй раз двадцать!
— Кто сказал?
— Я, — вздохнула она. — Я же говорю, что ты никогда меня не слушаешь.
Он ухмыльнулся и приступил к поеданию яичницы. Рен даже не было нужды смотреть на выражение его лица, чтобы понять, что она приготовлена идеально. Именно отец научил ее правильно жарить яичницу. Очень легко испортить яичницу, если поспешишь или слишком сильно раскалишь сковороду, — тогда яйцо к ней пристанет. Нужно действовать медленно, выверенно, как будто у тебя вагон времени. Рен уже потеряла счет всем случаям, когда отец заглядывал в кухню, где она готовила завтрак, и мягко, но точно прикручивал огонь, почти на автомате, не глядя. Но, как бы обидно ей ни было это признавать, он отлично знал свое дело, черт побери, — приготовленные ею яйца стали произведением искусства.
Она скрестила руки и устроила на них подбородок.
— А это я припасла специально для сегодняшнего дня, — проговорила она, и отец тут же поднял голову.
Сколько она себя помнила, они обменивались знаниями, чаще всего из области астрономии, с которой он так давно познакомил свою дочь, что Рен уже не могла поверить, что было время, когда она могла не различить такие созвездия, как Андромеда, Кассиопея, Персей, Пегас.
— Астрономы обнаружили большую звезду, которая взорвалась в 1954 году… и еще раз в 2014-м.
— Дважды? — Брови Хью поползли вверх.
Она кивнула.
— Ага. Это сверхновая, которая отказывается гаснуть, хоть ты тресни. Она в пятистах миллионах световых лет, рядом с Большой Медведицей. Обычно сверхновые звезды блекнут через сто дней, верно? А эта все продолжает гореть, ярче и ярче, уже тысячу!
Отец объяснил ей, что звездам необходимо топливо, как и всему, что горит. Когда у них заканчивается водород, они начинают остывать, менять цвет, превращаясь в красных гигантов, как Бетельгейзе. Но эта звезда бросила вызов всем законам.
— Отличная новость ко дню рождения, — похвалил отец. — Какие планы на сегодня?
— Поеду проверю, как там моя лабораторная по математике, — стала фантазировать Рен, — переведу миллион на оффшорный счет, потом пообедаю с Мишель Обамой…
— Передавай от меня привет, — покивал Хью и доел яичницу. — Знаешь, как мало людей могут приготовить идеальную яичницу?
— Знаю, — закатила глаза Рен. — Ты же повторяешь мне это дважды в неделю. Все, мне пора, а то опоздаю на автобус. — Она обошла стол, наклонилась поцеловать отца в щеку, вдохнула знакомый запах его накрахмаленной форменной сорочки и туалетной воды. Наверное, если когда-либо она впадет в кому, докторам достаточно будет помахать перед ее носом вещью с этими запахами, и она непременно очнется.
Рен уже потянулась за лежащим на столе рюкзаком, как отец перехватил ее руку.
— А что ты мне недоговариваешь? — прищурился он.
— О чем? — заставила она себя выдержать этот рентген.
— Брось. Я же детектив.
— Понятия не имею, о чем ты. — Рен пошла на выход.
— Только не говори потом, что я испортил сюрприз на день рождения, — с улыбкой покачал головой Хью.
И только преодолев половину пути до автобусной остановки, она наконец-то смогла выдохнуть. Ну откуда он узнал?..
Нет, она скрывала не сюрприз на день рождения. Она собиралась сегодня в Центр, чтобы получить рецепт на противозачаточные таблетки. Ради этого не грех и прогулять урок по основам полового воспитания…
Было в этом что-то кармическое. Рен вспомнила, как они с Райаном обсуждали вопрос контрацепции: разумно ли использовать презервативы, достаточно ли они надежны? И как достать противозачаточные пилюли, не ставя в известность своего отца? В этом они с Райаном были единодушны — парня не прельщала перспектива того, что детектив с табельным пистолетом «Глок» обнаружит, что его дочь спит с каким-то «молокососом».
Рен знала: есть девочки, настолько чуждые романтики, что стремятся заняться сексом только ради того, чтобы скорее избавиться от девственности. Были и другие, «в розовых очках», искренне верящие в то, что парень, с которым у них был первый сексуальный опыт, станет их единственной любовью. Рен находилась где-то посередине: она хотела заняться сексом впервые с тем человеком, с которым можно будет посмеяться, если что-то пойдет не так или вообще не получится.
Но она понимала и большее. Первый раз бывает только однажды. В ее жизни и без того довольно воспоминаний, которые не стоило хранить: о том, например, что она единственный ребенок в классе, подписывающий открытки на День матери своей тете. Или о том, как она, красная как помидор, объясняла отцу, почему звонит ему из медпункта, если у нее не грипп, а «просто месячные».
Так не стóит ли самому выбрать себе воспоминание и вообразить его идеальным?
Автобус подъехал к остановке, тяжело выдохнул, затормозив, и распахнул двери. Рен стала пробираться по салону, мимо спортсменов, умников и форменных «ботанов», и, скользнув, слава богу, на свободное место, прижалась щекой к прохладному стеклу. В следующий раз, едучи в этом автобусе, она уже будет той, кто принимает противозачаточные таблетки. Интересно, а сколько еще девчонок в автобусе принимают эти таблетки? Просто любопытно, кто из едущих вместе с ней уже занимается сексом? И распирала ли их тайная гордость, как ее сейчас?
Когда-нибудь она расскажет папе, что уже не девственница, — только не раньше, чем лет в тридцать, уже будучи замужем и родив ребенка…
Пока автобус пыхтел по направлению к школе, Рен размышляла о том, что, быть может, в некотором роде это и есть подарок отцу на день рождения. Пусть продолжает думать, что она принадлежит только ему.
Хью исполнилось сорок, и сейчас, положив руки на стол по обе стороны от тарелки с завтраком, который приготовила для него Рен и который он съел до последней крошки, Макэлрой ощутил каждую минуту своего возраста. Ты думаешь, что в сорок — раз, и возникнет какая-то невидимая линия между вчера и сегодня, свидетельствующая о том, что ты так безнадежно стар. Но все не так просто. Ты все так же направляешься на то же рабочее место, с тех пор как стал полицейским. Ты все так же остаешься отцом-одиночкой. У стола все так же продолжает шататься ножка, которую починить надо было еще на заре текущего столетия. Единственная новость — седина в щетине — вот без нее, да, он мог бы с легкостью обойтись.
Хью полагал, что наступил тот возраст, когда любой мужчина начинает задаваться вопросом: сделал ли он что-то такое, что останется его личным следом на земле? Если он сегодня умрет, что скажут на его похоронах? Естественно, в силу своей профессии он, кажется, менял жизнь людей к лучшему. И, конечно же, он ни на что бы не променял минуты, проведенные с Рен. Но гением-то он не был: не изобрел альтернативу традиционным видам топлива или прибор для путешествий во времени; никогда не боролся за мир во всем мире. Он предполагал, что, если каждый человек в своей повседневной жизни будет стремиться к лучшему, тогда чаша мировых весов склонится в сторону добра, а не зла, но все равно ведь эта повседневная жизнь не перестанет быть такой, ну… приземленной, что ли.
А еще эта спина, черт ее дери… болит нестерпимо после целого дня, проведенного на ногах. И кажется, раньше такого не ощущалось.
Он боялся — хотя никогда бы в этом никому не признался, — что достиг максимума в своем самовыражении и в дальнейшем его ждет лишь неспешный спуск с горы; что он уже изведал все лучшее, что судьба припасла для него. Разве у слова «стареть» есть другое вразумительное значение, кроме как «тащиться к неизбежному»?
От дальнейших мучительных размышлений его отвлекло гудение телефона. На экране возникло лицо Бекс. Он улыбнулся и покачал головой.
— С днем рожденья тебя-я-я, — пропела она, как только он ответил. — С днем рожденья тебя…