— Выключи, — хрипло попросила Джой. Ей показалось, что ее душат.
Экран погас. Джанин положила пульт между собой и Джой.
— Я только что переехала. Мало кого знаю в Миссисипи, — тут же призналась она. — Только тех людей… ну, ты понимаешь… с кем я была.
— И как нам быть теперь? — вырвалось у Джой.
— Что ты имеешь в виду?
— Что будет завтра? Я имею в виду, как нам вернуться к нормальной жизни? — Джой покачала головой. — Ничего нормального уже не осталось.
— Думаю, мы будем притворяться, — пожала плечами Джанин. — Пока сами не забудем, что мы притворяемся. Наверное, я буду делать то, чем занималась и раньше. Держать плакаты. Молиться.
У Джой отвисла челюсть.
— Ты будешь продолжать участвовать в протестах? — пронзительно посмотрела она на Джанин.
Джанин отвела взгляд.
— Кто знает, откроется ли клиника вообще.
Да и смогут ли другие женщины после всего, что произошло, рассматривать возможность поступить так, как поступила Джой? Ну почему именно на ее долю выпали такие испытания?
Джой бросило в жар. Неужели Джанин не понимает, что к такому жестокому исходу их привели все те лозунги, которые провозглашает она и ее закадычные друзья? Ведь они позволяют себе судить таких, как Джой, а значит, и остальным дают право судить других. И вот один человек решил стать судьей и взялся за пистолет…
— Несмотря на все, что сегодня произошло, — не поверила Джой, — ты до сих пор полагаешь, что права?
Джанин посмотрела ей прямо в глаза.
— Я могла бы задать тебе тот же вопрос.
Джой с недоверием смотрела на свою гостью, которая имела взгляды, кардинально противоположные тем, что разделяла Джой, и была так же убеждена в своей правоте. Она пыталась понять: неужели единственный способ для человека прийти к пониманию, во что он действительно верит, — увидеть, против чего он готов выступить?
— Наверное, тебе лучше уйти, — напряженным голосом произнесла Джой.
Джанин встала, огляделась, нашла свой рюкзак и молча направилась к двери.
Джой закрыла глаза и откинулась на спинку дивана. Быть может, и нет общих основ для суждений.
Все дети заслуживают того, чтобы родиться.
Все женщины заслуживают того, чтобы распоряжаться своим телом.
Ну, и в какой точке эти два множества пересекаются?
Послышался звук проворачиваемой ручки двери, и следом за ним голос Джанин.
— Что ж, — обратилась она обиженно к той, кто посягнула на ее моральные принципы, — удачи.
Как заставить слепца увидеть то, что видишь сам? Уж точно этого не может случиться, если ты стоишь по ту сторону стены.
— Подожди, — окликнула Джой. — Можно, я тебе что-то покажу? — Не став дожидаться ответа Джанин, она достала из кармана снимок УЗИ и разгладила его на столе.
Судя по звукам, Джанин закрыла дверь и направилась к дивану.
— Это… был мальчик, — пробормотала Джой.
— Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать. — Джанин смотрела на зернистый снимок, как немой свидетель преступления.
Джой понимала, что это неправда: у Джанин заготовлено с десяток ответов — вариаций на тему, что Джой сделала свой выбор и не заслуживает сочувствия. Ей хотелось ответить Джанин, что да, она получила то, чего хотела. Но еще она получила боль потери, и одно не исключало другого.
— Быть может, ничего не стоит говорить? — предложила Джой.
Джанин не ответила, лишь накрыла своей рукой руку Джой. Да и не было необходимости в каком-то ответе, достаточно было остаться рядом — женщине, решившей поддержать другую женщину.
Почти в трех часах езды от клиники, где захватили заложников, в Оксфорде, штат Миссисипи, одна девочка-подросток лежала, свернувшись калачиком, на кровати в больнице «Баптист Мемориал» и гадала, почему она чувствует себя такой одинокой в месте, где столько людей.
Бет повернулась на звук открывшейся двери. В сердце забрезжила надежда, что, быть может, ее отец вернулся, чтобы извиниться. Сказать, что он простил ее, что дает ей второй шанс…
Но это был всего лишь назначенный судом адвокат, Менди Дювилль.
Бет взглянула на полицейского у двери, потом на Менди.
— Вы нашли моего отца? — поинтересовалась она.
Менди покачала головой, но это был не ответ. Бет знала (Менди предупредила ее заранее), что она не может и не станет говорить со своим клиентом в присутствии полиции, потому что будет нарушена конфиденциальность. Что тоже было хорошо, потому что Бет больше не нужны были плохие новости. Обвинения никто снимать не собирался, прокурор желал покончить с депрессивной историей Бет ко дню выборов. И Бет станет всего лишь разменной монетой.
Но неужели это ее вина? Она всего лишь семнадцатилетняя девчонка, которая не готова была становиться матерью и потерять все, что осталось у нее от детства. Бет пыталась действовать через суд, зная, что ее отец никогда не подпишет бумаг — даже несмотря на то, что к тому времени, когда у нее родится ребенок, ей уже исполнится восемнадцать. Но дату слушания отложили на две недели — ей было бы уже поздно делать аборт в штате Миссисипи. Ее вынудили пойти на отчаянные меры.
Бет думала о том, что ей не пришлось бы нарушать законы, если бы меньше было бюрократии. Очень трудно получить официальное разрешение на аборт — почему же ее наказывают за то, что она прервала беременность неофициально?
Реальность выбила у нее почву из-под ног. Чувство было то же самое, как тогда, когда папа повез ее на побережье океана в Джорджию. Бет была еще совсем ребенком. Она побежала навстречу волнам с распростертыми объятиями — и в результате перекувыркнулась через голову и едва не утонула. Отец успел подхватить ее, пока Бет не смыло прибоем.
Но кто спасет ее сейчас?
— Меня посадят в тюрьму, — прошептала Бет. Она уже начинала понимать: что бы она ни сделала теперь, что бы ни сделала Менди Дювилль — из этого ужаса ей не выбраться. Казалось, что ты пытаешься стереть неправильную букву в слове, а вместо этого протираешь бумагу до дыр. — Я и правда сяду в тюрьму, — повторила она.
Менди взглянула на повернувшегося к ним полицейского и приложила палец к губам, предостерегая Бет от болтовни в присутствии копов.
И тогда Бет расплакалась.
Она подтянула колени к груди — внутри была ужасающая пустота. Бет была оболочкой. Всего лишь оболочкой, раковиной, шелухой. Во-о-от как она напортачила. Да, она избавилась от ребенка, это правда. Но каким-то образом при этом лишилась и способности чувствовать. Быть может, только лишившись второго, можно было так легко избавиться от первого? Или это судьба: если единственная любовь, которую она познала, была ненастоящей. Она сгниет за решеткой, и никто не будет по ней скучать. Даже если ее отец и вернется. Только, конечно же, не для того, чтобы извиниться. Он вернется для того, чтобы сказать Бет, как сильно он в ней разочаровался…
Спустя мгновение она ощутила, как ее заключили в объятия. Менди оказалась мягкой и пахла персиками. Ее косы щекотали Бет щеки. «Вот оно, значит, как!» — подумала Бет.
Через пару минут ее рыдания превратились во всхлипывания. Бет лежала на подушке, их с Менди пальцы все еще были переплетены.
— Тебе нужно отдохнуть, — сказала адвокат.
Бет хотелось заснуть. Хотелось притвориться, что сегодняшнего дня не было.
Нет, не так! Ей хотелось сделать вид, что сегодняшний день прошел иначе. Не так! По-другому!
— Вы можете побыть со мной? — спросила Бет. — У меня… у меня больше никого нет.
Менди встретилась с ней взглядом.
— У тебя есть я.
Пока Хью шагал к входной двери клиники, он вспоминал тот день, когда родилась Рен. Они с Анабель сидели дома, смотрели все серии Гарри Поттера, как вдруг начались схватки и интенсивность их стала стремительно нарастать. Но Анабель отказывалась ехать в больницу, пока не закончится «Тайная комната».
Во время рекламы у нее отошли воды.
Хью летел в больницу, как сумасшедший. Бросив машину прямо на дороге, понес жену в родзал. У нее уже было раскрытие на 9¾ сантиметра, и Анабель посчитала, что это знак.
— Я не стану называть дочь Гермионой, — уперся Хью уже после родов.
— А я не буду называть ее в честь твоей матери, — отомстила Анабель.
Даже тогда они постоянно ссорились.
Медсестра, ставшая невольной свидетельницей этого разговора, открыла окно.
— Наверное, нам всем не повредит порция свежего воздуха, — проговорила она.
И тут в комнату влетела птица. И стала бить крыльями над колыбелькой, где спала малышка. Потом села на боковую стенку, повернула головку и вперила в новорожденную свой блестящий глаз.
— Вот он, знак! — тихо воскликнул Хью.
Рен — это лучшее, что случилось в его жизни. Он купил ей первый бюстгальтер. Он разрешил ей красить ногти. Он убедил ее в том, что ее приятели просто дураки, когда Рен не пригласили на вечеринку к одной девочке, которая была в классе заводилой. А потом со злости выписал матери этой девицы штраф за переход улицы в неположенном месте.
Каждый август они восходили на самую высокую точку в Джексоне, чтобы увидеть метеоритный дождь из Персеид, во время которого казалось, что небо рыдает. Они, бывало, не спали всю ночь, говорили обо всем, начиная с того, кем из «могучих рейнджеров»[8] можно пожертвовать, и заканчивая тем, как найти человека, с которым захочешь прожить всю свою жизнь.
В этом Хью не преуспел. Он с самого начала ошибся в выборе. Анабель сейчас жила во Франции с парнем на десять лет моложе ее, владельцем булочной, который участвовал в Олимпиаде по выпечке хлеба и видел в этом смысл жизни. На самом деле человека, с которым он хотел бы прожить всю свою жизнь, пятнадцать лет назад акушерка положила ему на руки…
Хью оглянулся через плечо. Капитан Квандт, наклонив голову, общался по радио.
— Если ты не выманишь его, мои снайперы не смогут выйти на позицию, — сказал он Хью.
— Не мои проблемы, — ответил Хью, двигаясь вперед.
— Хью!