Когда мы только приехали, временами здесь было так холодно, что, клянусь, я буквально физически ощущала, как кровь стынет в жилах и превращается в лед. Я думала, что в Канзасе бывают морозы, но этот холод не идет ни в какое сравнение с тоннелями каменных улиц, продуваемых студеным ветром. А когда осень закончилась и началась зима, Бизи сделалась уже совсем вялой, и ей стало хуже. Это сводило меня с ума: как будто держишь в руках крошечный огонек чужой жизни, самой дорогой тебе жизни, и надо как-то его сберечь, а тебе даже не на кого опереться. Не к кому обратиться за помощью. Мне постоянно казалось, что у меня в животе полыхают раскаленные угли.
Каждый раз, когда Бизи становилось хуже, я «забалтывала» ее, вспоминая о Ханаане. Я подробно описывала тот день, когда мы вернемся домой, примчимся на собственном авто по шоссе или приедем на поезде, в вагоне первого класса, если вдруг неожиданно разбогатеем… Мы на секунду задержимся на повороте на Джерико-роуд, откуда уже открывается вид на дом. В реальной жизни я водила ее на прогулки к реке Гудзон, чтобы она подышала воздухом, и мы гуляли на улице, пока наши лица не замерзали настолько, что, казалось, они сейчас просто отвалятся.
Все дело в том, что уже в самом начале стало понятно, что Нью-Йорк совершенно не «наше» место.
– Он совсем не такой, как я себе представляла, – однажды сказала мне Бизи. – Мы здесь потускнели и не искримся.
Я рассмеялась и сказала, что это глупо. Но теперь я пришла к убеждению, что место и вправду воздействует на человека, и в то время как город сиял огнями, мы сами день ото дня становились все более тусклыми и невзрачными.
– Нам нужна мама, – сказала Бизи.
Тогда я еще не простила маму настолько, чтобы согласиться с Бизи. Я думала о Ленор, которая любила меня и маму.
А потом я потеряла работу, когда уснула прямо на рабочем месте после бессонной ночи с Бизи. Найти другую работу я не смогла – слишком много отчаявшихся людей стремятся к одной и той же цели. В первый раз, когда мы стояли в очереди за хлебом для безработных, я расплакалась прямо там. От унижения, от безысходности, от пугающего осознания, что город нас губит. Город нас не принимает.
Я уже стала прикидывать, как нам вернуться домой.
И вот тут мы познакомились с Софией Ортис.
В тот же день, позже
Однажды утром она вошла в нашу кишащую крысами квартирку с большим чемоданом и гордо поднятым подбородком – словно вошла во дворец. Короткая стрижка под мальчика. Единственный чемодан с одеждой. Но выглядела она так, как будто владела всем, что попадало в ее поле зрения.
– София, – представилась она и пожала нам с Бизи руки так крепко, что чуть не переломала кости. Она только что приехала в город и сняла в комнате угол, который украсила всем, чем смогла: веточками, найденными в парке, подобранными на улице разноцветными стеклышками и другими штуковинами, – так что он смотрелся вполне симпатично и очень уютно.
Первым делом она принялась вычищать всю квартиру, даже те ее части, что принадлежали другим жильцам. Никто не сказал ни слова против. Наоборот, все прониклись к Софии симпатией. Когда кто-то из наших соседей спросил ее, почему она так коротко обрезала волосы, она подула на свою челку и сказала:
– Они мешались.
Временами она исчезала из дома на несколько часов кряду, а однажды вернулась и сообщила, что ее приняли на работу в конюшне на окраине города.
Она стремилась помочь всем жильцам дома, давала советы и уделяла внимание каждому по отдельности, обсуждала политику, читала газеты тем, кто либо вообще не умел читать, либо читал только по-испански. Именно София рассказала нам о правительственных проектах, призванных возродить земли Канзаса: правительство выкупало обширные участки и засеивало их травой, разъясняя фермерам, как надо ухаживать за почвой, чтобы она не выветривалась, и все стало, как раньше.
Мы с ней поладили сразу, но мы все были заняты собственным выживанием (я практически полностью исчерпала наши стремительно тающие сбережения), мы с ней толком и не разговаривали до той ночи, когда Бизи страшно раскашлялась и никак не могла перестать. Она кашляла несколько часов кряду.
София вышла из-за занавески из простыней – сонная, растрепанная и, как мне показалось, раздраженная – и скрылась в кухне. Вскоре она вернулась с металлической миской, полной кипятка.
– Можно? – спросила она. Ее волосы были взъерошены, лицо помято со сна.
Я молча кивнула.
Она наклонилась над Бизи, накинула ей на голову одеяло и просунула под него миску с горячей водой.
– Дыши, – сказала она, и Бизи задышала, втягивая в себя воздух и выталкивая его хриплыми толчками. – Постарайся дышать как можно глубже.
Бизи стала дышать медленнее, и ее кашель немного утих.
– Я сейчас, – сказала София. Через минуту она вернулась с небольшой коричневой сумочкой, из которой достала маленькую склянку с какими-то специями и еще одну склянку с медом. Потом налила в жестяную кружку немного горячей воды, высыпала в нее специи и добавила две ложки меда.
– Шафран помогает, – сказала она.
– Ты врач? – спросила я. Хотя она была молодая, моя ровесница, в ней ощущалась уверенность опытного человека, знающего все на свете.
Она рылась в сумке, перебирая склянки в поисках нужных снадобий.
– Я ветеринар, – сказала она, невесело улыбнувшись. – А вообще я много что умею.
Бизи уже успокоилась, ее дыхание стало чище, и София убрала одеяло с ее головы.
– Бизи? Можно тебя послушать?
– Да, – быстро сказала я, а Бизи широко раскрыла глаза и осуждающе на меня посмотрела. София прижала к ее груди стетоскоп, потом убрала его и положила ей ладонь на лоб. Прежде чем Бизи успела понять, что происходит, София стремительно задрала ей рубашку и прилепила на грудь горчичник.
Бизи ковыряла горчичник пальцем, как будто решая, возмутиться ей или нет, а потом утомленно привалилась к моему плечу.
Пока я укачивала Бизи, София сидела с нами, и я была очень ей благодарна за эту молчаливую поддержку.
– Спасибо, – тихо проговорила я, София пожала плечами. Она пристально посмотрела на Бизи, потом – на меня.
– Заложенность легких… они же забиты пылью, – сказала она вроде как вопросительно, но это был не вопрос.
Я кивнула.
Она покачала головой.
– Малышам хуже всего. Это весомая причина, чтобы уехать. Так много весомых причин. Я оставлю тебе шафран и горчицу. Они помогают. Еще можно попробовать чесночный суп, – добавила она. – Но это просто домашние средства. – Она протянула руку и взъерошила Бизи волосы. – Обязательно нужно ее показать врачу.
– У нас нет денег на врача, – призналась я. – У меня нет работы.
– Я найду тебе работу, – просто сказала София. Я не могла понять, то ли она и вправду была так уверена в себе, то ли мастерски притворялась. Я еще не встречала людей, наделенных таким талантом прогибать жизнь под себя.
Бизи заснула, прижавшись ко мне, ее теплая раскрасневшаяся щека лежала у меня на груди, а дыхание было хриплым и сбивчивым. Я знаю, это звучит странно, но в те трудные дни я цеплялась за любую мелочь, связанную с ней, – наверное, из-за того, что все время боялась ее потерять: как она держит меня за руку, как дрожат ее длинные ресницы, как звучит ее смех. Это буквально меня завораживало: слушать ее и знать, что в эти минуты с ней все в порядке.
София рассказала нам свою историю: ее семья выращивала в Техасе овец – они не уничтожали траву в своих прериях, но пыль не делает никаких различий, она все равно завалила их пастбища, и все овцы погибли.
– А потом люди начали говорить, что нам надо вернуться в Мексику. Мой отец родился в Техасе. При чем тут Мексика? – Ее взгляд затуманился воспоминаниями. – Все развалилось. Мы потеряли ферму, банк забрал ее за долги, и мы потеряли… много такого, чего не вернуть. Мама и братья отправились искать работу в южном Техасе. Я выбрала восток.
– Ты сильная, – сказала я. – Гораздо сильнее меня.
София покачала головой:
– Сила есть в каждом. Если надо быть сильной, ты будешь сильной. Когда защищаешь того, кого любишь, ты сделаешь все что угодно. Ты испробуешь все, что хотя бы теоретически может помочь, пусть даже это всего лишь чесночный суп. Выпрыгнешь из кожи вон, вывернешься наизнанку. Так всегда и бывает. – Она пристально посмотрела на Бизи и бережно погладила ее по макушке. – Я знаю все домашние средства, потому что знаю, что такое пыль, – сказала она после паузы. – Я знаю, что это такое, когда тебе нужно, чтобы кто-то дышал, и ты дышала бы за него, если бы так было можно. Когда готова сказать все, что угодно, лишь бы немного унять его страх, хотя ты понимаешь, что этот страх никогда не уйдет.
Потом мы долго молчали. София вдруг показалась такой потерянной. Мне стало трудно дышать. Как будто тяжесть, легшая ей на плечи, выкачала из комнаты весь воздух.
Но она быстро взяла себя в руки и расправила плечи.
– Мой отец. Я была самой младшей в семье, и когда я родилась, он был уже пожилым человеком. Он слишком много работал. Наверное, поэтому пыль и ударила по нему сильнее.
Я ждала продолжения.
София невесело улыбнулась.
– Он ни секунды не сидел без дела. Всегда стремился узнать что-то новое, всегда что-нибудь мастерил, у него всегда что-то было в руках – книга, или какой-нибудь инструмент, или животное, которое требовало ухода, – он хотел все понять и во всем разобраться. Он не раз мне говорил: «Если тратить зря время, то с тем же успехом можно сразу лечь в гроб». Он верил, что усердная работа всегда приносит плоды и что если ты добр с людьми, то и они будут добры с тобой. Пыль… – София пожала плечами. – Она все изменила. – Глядя на свои руки, она сплела пальцы в замок. – Папа всегда требовал от меня больше, чем от братьев… В школе, в любом деле, во всем. Наверное, он видел во мне себя. Он хотел, чтобы я уехала в большой город, чтобы я чего-то добилась в жизни. Ему было не важно, кем я стану и что буду делать, главное, чтобы я не осталась на всю жизнь на ферме. Когда он…