Я охнула и бросилась к ней. Но в постели ее не было.
Потом я услышала, как она шаркает у меня за спиной. Она держала в руках кусок торта, который выпросила у кого-то в коридоре.
Она улыбнулась, заметив мое потрясение, и сказала:
– У тебя такой вид, как будто кто-то умер.
Сначала я не решалась об этом писать. Даже сейчас мне все еще страшно произнести это вслух. После больницы прошло семь недель, и с каждым днем Бизи мало-помалу становится лучше.
Мне осталось сказать тебе еще две новости, Эллис, и это будет труднее всего.
Во-первых, я не вернусь домой.
Я постараюсь тебе объяснить, но не знаю, получится у меня или нет.
После того ужасного дня в больнице жизнь продолжалась. Мы были счастливы и невредимы и знали, что нам безумно повезло. Мы были благодарны судьбе, но по-прежнему неустроены и бедны.
По воскресеньям мы с Бизи ходим гулять и представляем, будто мы богачи. Мы притворяемся, будто город принадлежит нам. Я нашла новую работу на фабрике и работаю шесть дней в неделю, но денег едва хватает на жизнь. Я сейчас много думаю о деньгах. Ради денег София приехала в Нью-Йорк, ради денег я убиваюсь на фабрике. Мне кажется, именно деньги в каком-то смысле зажигали огни на том лондонском празднике, куда ездила Ленор, и они же стоят за всеми изобретениями, которые уже были и еще будут. Из-за денег растут города, из-за денег хлопочут люди, и еще они все усложняют. Думается, именно из-за денег весь Канзас превратился в пыль.
Бизи теперь как резиновый мячик: если бы ты увидел ее сейчас, то не поверил бы своим глазам, как замечательно она поправилась. В последнее время она сияет ярче, чем тот электрический шар, к которому я заставила ее прикоснуться.
Отчасти это произошло потому, что две недели назад нам с ней сделали самый невероятный сюрприз. Ты, наверное, знаешь, о чем я.
Звонок трезвонил добрых три минуты, пока я пыталась натянуть платье на Бизи. Наша соседка снизу открыла дверь и поднялась к нам наверх, а следом за ней поднялся кто-то еще.
– К вам пришли, – сообщила она, и Бизи закричала, как будто на лестничной клетке стояло чудовище, а не мама с большим чемоданом. Она была словно призрак, и я сама чуть не упала в обморок.
Впервые за всю жизнь мама оставила свою драгоценную ферму и свою драгоценную Галапагосу. Сказать, что ее приезд нас удивил, это вообще ничего не сказать.
Бизи вцепилась в нее, как клещ, и не отпускала до самого вечера.
Конечно, нам очень хотелось услышать новости из дома, о ферме и о тебе, и поначалу мы только об этом и говорили.
Как только я более-менее пришла в себя после такого великого потрясения, я первым делом спросила о тебе и почему она вдруг решила приехать сюда.
Казалось, маме не хотелось говорить о тебе. Наверное, она все же прочла мой дневник, как я и хотела. Или, может быть, она всегда знала о моих чувствах к тебе.
Она сказала, ты переехал в город. Сказала, теперь ты работаешь у Джека. И что ты обещал позаботиться о Галапагосе, пока мамы не будет. Конечно, я сразу же поняла, что означает твоя работа у Джека.
– Думаю, он до сих пор сердится на тебя, Кэти, – сказала она. – Лайла хорошая девочка. И он это знает. Ее отец дал ему работу. – Она сделала глубокий вдох и все-таки договорила: – Мне кажется, он хочет знать, что ты собираешься делать дальше.
Я кивнула и сказала себе, что не должна ревновать. И все равно я ревную, даже сейчас я ревную. К вещам, к которым ты прикасаешься, и к одеялу, под которым ты спишь. Я ревную тебя к Джеку, который видит тебя каждый день, и, конечно, ревную к Лайле.
– Она хорошая девочка, – повторила мама. – Мне ее жалко.
– Почему?
Мама внимательно посмотрела на меня.
– Она никогда не заменит ему тебя.
Я надеюсь, что это правда, Эллис, но также надеюсь, что нет.
Сначала мы не говорили о Ленор. Но однажды вечером, когда Бизи уже легла спать, мы с мамой вышли на крыльцо. Мы уселист бок о бок и стали разглядывать прохожих. Я была слишком взволнована, чтобы начать разговор, и в мамином присутствии вся моя злость улетучилась. Она первая нарушила молчание.
– Я вовсе не собиралась делать из этого тайну, – сказала она, как будто продолжая давно начатый разговор. – Сначала ты была маленькой, а потом потеряла отца, и я не хотела добавлять к этой потере еще одну. А потом мне стало страшно, и чем дальше, тем страшнее. В наших с ней отношениях было немало такого, о чем я жалею, и я не могла выразить это словами. А без этого я не смогла бы рассказать о ней.
Я не смотрела на маму. Я сидела, глядя прямо перед собой, сцепив пальцы в замок.
– О чем ты хочешь меня спросить? – сказала она. – Я расскажу тебе все, что ты хочешь знать.
Я надолго задумалась.
– Почему ты прекратила ей писать? – спросила я. Странно, но именно этот вопрос волновал меня больше всего. – Ты больше ее не любила?
Мама как будто в изнеможении прислонилась к стене, ее каштановые волосы тонкими прядями падали на лицо, немного растрепанные, но все равно аккуратные.
– Тебе надо понять, – запинаясь, начала она. – Ленор была храброй, чуточку нетерпимой и чуточку несдержанной. Она ненавидела слабость, особенно в себе. Но она всегда стояла за меня горой. Она была дерзкой и яркой. Для меня она была настоящим героем. Я всегда ею восхищалась. – Она вздохнула, и мне показалось, что здесь она и остановится. Но она посмотрела на меня и продолжила: – Я смотрела ей в рот. Можно сказать, я ее боготворила. Может быть, я поспешила выскочить замуж отчасти из-за того, что мне хотелось, чтобы она думала, будто в Америке у меня интересная жизнь, но если по правде, то без нее я себя чувствовала совершенно потерянной. Все это время я тосковала по дому, но я никогда ей об этом не говорила. – Она покачала головой. – Даже не знаю, почему. Я не знаю, почему раньше, когда мы были детьми, мне непременно надо было указывать ей на ее недостатки… И вести себя так, словно я понимала что-то такое, чего не понимает она. Я как будто хотела ее принизить, опустить ее до своего уровня – до уровня маленькой, вечно напуганной девочки. Я не хотела, чтобы она поняла, что мне до нее не дотянуться. Даже когда она горевала, казалось, что с ней происходит что-то важное и интересное, что-то такое, чего никогда не будет у меня. В моем понимании она всегда пребывала на недосягаемой высоте.
– Ясно, – сказала я с горечью. – Ты ей завидовала.
– Нет. – Мама покачала головой и сжала губы. – Не завидовала. Просто я не хотела, чтобы она меня бросила. – Она на секунду закрыла лицо руками. – Удивительно, да? Мы отталкиваем людей, потому что хотим быть рядом с ними. Разве можно придумать что-то глупее? – Она невесело улыбнулась. – Все эти годы я честно пыталась измениться, но так и осталась пугливой и робкой. То, что я должна была сделать для Бизи… это сделала ты…
– Но теперь-то ты здесь, – сказала я.
Она отвела взгляд и покачала головой.
– То письмо, которое Ленор отправила с корабля… я его не получила. Вернее, получила, но уже после ее приезда. И когда она возникла у меня на пороге, с большим животом, явно беременная… Для меня это был шок. Она приехала в мае, было тепло, даже жарко, но ее бил озноб. Я просто обомлела. – Она улыбнулась, и у нее по щеке покатилась слеза. – Она даже не спрашивала меня почему. Она просто сказала: «Давай начнем все сначала». И мы начали все сначала. – Мама сплела пальцы в замок и продолжила: – Думаю, нам не надо выбирать, кто станет нашей второй половинкой. Я любила твоего папу. Но человеком, который знал меня лучше всего – без блеска и мишуры, человеком, который видел во мне только лучшее, несмотря на все мои слабости, была Ленор. Она нас любила, меня и тебя.
– Она умерла, когда рожала меня, – сказала я, хотя мне было страшно произносить это вслух.
Мама ответила не сразу. Она помолчала, а потом просто сказала:
– Да, она умерла.
– Когда ты возвращаешься в Ханаан? – спросила я после паузы и только потом осознала, что сказала «ты», а не «мы».
Мама судорожно сглотнула.
– Что ж, это важная новость, и я даже не знаю, как об этом сказать. – Она секунду помедлила и продолжила, явно волнуясь. – Я оставила нам дом и двадцать акров земли. На случай, если мы захотим вернуться. Все остальное… – Она пристально посмотрела на меня. – Я продала людям, которые занимаются переселением. Они посадят там новую траву. Обо мне даже писали в газете, – смущенно проговорила она. – Я привезла вырезку.
Она показала мне мятый бумажный квадратик, который достала из сумки.
– Здесь говорится, что мы с Бизи умерли, – удивилась я.
Мама виновато улыбнулась:
– Я сказала репортеру, что вас сейчас нет. Из-за пылевой пневмонии. Он, наверное, подумал, что я имела в виду, будто вас нет в живых. Приходили соседи, выражали соболезнования, и мне каждый раз приходилось им объяснять, что это неправда.
Я перечитала статью. Двадцать акров это все еще ферма и дом. Но у меня было странное, печальное, какое-то невесомое чувство.
– И как мы распорядимся деньгами?
Она испытующе на меня посмотрела.
– Я потратила двадцать пять долларов на дорогу. Что делать с остальными, надо решить.
Я попыталась придумать, что сказать, но мама еще не закончила.
– Ты хочешь вернуться домой? – спросила она.
– Не знаю.
– Я тоже. Даже если есть к чему возвращаться, я, если честно, не знаю. – Она пристально посмотрела на меня. – Может быть, мне еще не поздно стать храброй.
И тут мы подходим ко второй большой новости, Эллис. К тому, о чем будет сложнее всего сказать.
Через несколько дней после того разговора с мамой мы с Софией и Бизи, как обычно, пошли гулять. По дороге к реке Бизи носилась вокруг нас кругами (теперь она поправилась и совершенно не поддается контролю, она как удар молнии, что рикошетит от стен).
Мы шли вдоль ряда прилавков с фруктами, мясом и бакалеей, наблюдая за чайками над водой и проплывавшими мимо лодками.
В тот день я себя чувствовала особенно неприкаянной: я не хотела возвращаться домой, но и в городе я была словно чужой. Мне казалось, я стою на пороге чего-то нового и неизв