Звуковой пузырь лопнул, и троица разошлась по кроватям. Юлиан умостился у себя и снова принялся думать о Пацеле, ибо теперь чувство, что его пытаются втянуть в какую-то опасную игру, уже не отпускало. Нужно будет обязательно навестить тюрьму и расспросить про того оборотня-истязателя.
Спустя пять дней, когда старик Илла снова остался дома на процедуры, Юлиан отправился собирать сведения об оборотне, который украл волшебный мешок.
Он выяснил, что зовут его Болтьюр. И этот самый Болтьюр уже два года как исчез. Тогда, после смерти Вицеллия, он бросил жену с пятью детьми — оборотни вообще плодовиты — и растворился в ночи. Никто не знал, куда и зачем. Один из истязателей вообще предположил, что Болтьюр подался в другой город. Иначе куда ему еще уходить? Пришлось Юлиану расстаться с очередными накоплениями, чтобы подкупить архивного ворона Кролдуса, дабы тот выяснил, связан ли факт пропажи Болтьюра с переводом в другую тюрьму и где его можно отыскать. Однако, к несчастью, ворон как раз собирался покинуть Элегиар.
«Время, — каркал он недовольно, — все вы, молодняк, спешите. Вам нужно знать все прямо сейчас. А мать-то наша, Офейя, не зря учит терпению, ибо оно ломает гранитные стены тугоумия. Потерпите, потерпите… Я завтра утром отправляюсь, к слову, в Багровые лиманы на ревизию исторических манускриптов в их библиотеке, так что займусь вашим вопросом, когда вернусь. К празднику Шествия Праотцов ждите результата, это чуть больше чем через год. О нет, — ворон мотнул головой, когда увидел запущенную под жилетку руку. — Если вы хотите сделать все тихо, то придется подождать. Золото здесь не поможет, ибо документы по переводам в тюрьмы и ревизиям находятся в закрытых отделах. Я уже не успею попасть туда так скоропалительно. Обождите, почтенный, что для вас всего лишь год? Не гонитесь за гарпиями».
И Юлиан смирился с ожиданием, потому что у воронов взяточничество презиралось и жестоко каралось, и один лишь старый Кролдус, считающий, что заслужил спокойную, богатую старость, годился на роль осведомителя. Брал он, правда, много, но с ним Юлиан мог не волноваться, что Илла Ралмантон прознает о скользких делах своего веномансера. Архивный ворон был хитер, опытен, имел доступ и в библиотеки, и в канцелярии, и в архивные залы. Он довлел над молодняком своим авторитетом, и никто не знал лучше структуры документооборота, чем Кролдус, о чем тот вечно любил напомнить.
Глава 4. Посол из Нор’Мастри
Элегиар. 2152 год, осень
Прошло почти полгода. Элегиар еще спал, окутанный предрассветным, сырым туманом, однако в эти ранние часы вот-вот готова была свершиться история Юга.
Минуя дворцовый парк, по-осеннему красно-рыжий, крепкие рабы доставили носилки Иллы Ралмантона до входа. Там он с помощью ступеньки вылез, одетый в свое лучшее платье: черный шелковый наряд был усыпан в плечах рубинами, гагатами и подбит у ворота и на широких рукавах беличьими животиками, — и медленно побрел внутрь, стуча тростью по плитке.
В главном зале мирно дремал черный платан, подпирающий своей кроной потолок. Здесь еще царила сонная и приятная глазу полутьма. Лампы, висящие на колоннах, были черны, а сильфы внутри них лишь иногда дрожали скромным светом, то вспыхивая порой, как звезды, то затухая.
Трость меж тем продолжала стучать и стучать, отдаваясь эхом в пустых коридорах. И вот советник уже поднялся на четвертый этаж ратуши, миновал анфиладу коридоров, пока не подошел к высокой арочной двери с вырезанным на ней платаном. Это была Мраморная комната — гордость дворца. Здесь проводились все королевские совещания и сборы консулата. Каждый васо этого зала был исписан золотом и черным мрамором. Золото обрамляло стены и проходы, бликовало с восходом солнца, заглядывавшим через прямоугольные окна, разливалось светом и оттеняло мрачность черного камня.
Вход в Мраморную комнату охраняли четверо нагов, и, увидев приближающегося консула, они как один склонили свои головы в приветствии. А после с трудом раскрыли створки дверей.
Тут же с другого конца коридора, еще утопающего в предрассветном сумраке, тоже явилась фигура в воздушных одеждах, на которых пламенели рубины. Фигуру сопровождала свита преимущественно из магов. Возглавлявший ее архимаг, будучи равным по статусу, но моложе Иллы, первым коснулся лба и поприветствовал по-южному:
— Да осветит солнце твой путь, достопочтенный Ралмантон… Ты и здесь в числе первых: ни свет ни заря.
— В нашем деле, достопочтенный Наур, — ответил Илла, улыбаясь, — всегда важно быть подготовленным и поспевать везде, где это необходимо. Иначе сама жизнь обгонит нас. И я тебя тоже, к слову, приветствую. Да благоволят Праотцы.
— Воистину, — склонил голову Абесибо.
Два консула еще некоторое время лениво беседовали перед отворенными дверьми. Беседовали они сначала о приятной осени, о таинственной смерти одного из наместников Дюльмелии, а потом перешли к драке между мастрийскими и эгусовскими приезжими в харчевне Элегиара. Там отошли к Праотцам больше сотни человек. Призрачные гримы еще долго бродили в том квартале, втягивая их души, пока мертвецов не унесли на мясные рынки.
Во время беседы архимаг, не сдержавшись, зевнул. Он всю ночь корпел над трудами своего деда, известного исследователя Бабабоке Наура. А после ухмыльнулся.
— Что же им еще делать, этим несчастным мастрийцам, — произнес он. — У их земель на юге хохочут и бесчинствуют, как у себя дома, юронзии. А в мастрийском дворце сидит дряхлый безумный король, умудрившийся в безобидной стычке на Куртуловском озере потерять последнего наследника. И это с их численным превосходством-то в двести магов… О, этому королевству без короля только и остается, что доказывать свою мощь в тавернах!
Позже архимаг стал расспрашивать, сколько мрамора извлекают рабы Иллы из его рудников, а тот, в свою очередь, поинтересовался делами семьи своего собеседника.
— Моя супруга, — отвечал Абесибо, и губы его растягивались в вежливой полуулыбке, — как и следует хорошей женщине, опекает меня, мой дом, быт и детей. Мой старший сын Морнелий готовится на днях заменить почтенного Йертена на его должности. Сирагро отбыл за Желтые хребты для контроля свежекупленных рудников, о чем ты уже, вероятно, догадался.
— А что же младший Мартиан?
— Все там же… — с неким пренебрежением отозвался архимаг.
— А твоя прелестная дочь, чья красота, по слухам, превзойдет даже красоту прелестницы Марьи? Не отдана ли ее рука какому-нибудь благодетельному мужу?
— Пока в отчем доме.
Абесибо не любил говорить ни о своем младшем сыне, ни о дочери, а потому собирался уже сам спросить насчет здоровья советника, как вдруг в коридор буквально вбежал Дзабанайя Мо’Радша. Все сразу повернулись в его сторону — уж так бурно кипела в мастрийском после энергия.
Дзабанайя в своей древесной маске, укрытой алым шарфом, подлетел к консулам и замер в глубочайшем поклоне. Илла покровительственно улыбнулся в ответ, едва кивнув. Абесибо же вздернул брови.
— Мо’Радша, вижу, вы прониклись модой Элегиара и тоже стали носить маску? — заметил он сухо.
— Я провожу здесь большую часть года! — вежливо, но пылко ответил посол. — Поэтому уже чувствую себя полноценным элегиарцем!
— Тем не менее вы уроженец Нор’Мастри, а маски принято носить кровной аристократии Золотого города, а не приезжим послам. Зачем вам эта маска? Уж не забыли ли вы, где родились и откуда прибыли, а главное — зачем?
— Сердцем я все еще в Бахро, а душой уже здесь! Да и вы сами, если я не ошибаюсь, были рождены в Апельсиновом Саду, который семьдесят два года назад принадлежал Нор’Эгусу.
— И что с того, если я вырос в Байве? Вы пытаетесь уколоть меня этим? — резко отозвался Абесибо.
— Отнюдь, что вы, достопочтенный… Я лишь деликатно обратил внимание на некоторые моменты. Но давайте замнем этот бессмысленный спор…
И мастриец Дзабанайя, дабы не распалять и без того горячий нрав архимага, склонил голову для покорного примирения. Однако Абесибо смотрел уже не на него, а на картину в руках сопровождающих посла людей, закрытую черной тканью.
— Что это? — резко спросил он.
— Ах, это… Подарок… — мягко отозвался посол.
Абесибо Наур опять ничего не ответил, лишь настойчиво продолжил смотреть на увесистый подарок высотой по грудь. Заметив его взгляд, люди из свиты посла, у которых кожа была цвета меди из-за родства с юронзиями, сынами пустыни, смерили его недобрым взглядом и встали перед картиной, чтобы заслонить от чужого взора.
Послышались приближающиеся шаги. Тотчас коридор заполонила густая толпа из прислуги. Впереди всех медленно брел король Морнелий Молиус. Его уже давно прозвали и в народе, и среди придворных Слепым, а потому он шел, держась за руку супруги. Они оба, и король и королева, были облачены в черные, расписанные древесным рисунком мантии до пят. Округлое и бледное как луна лицо королевы Наурики обнимал со всех сторон платок. Так ходили все замужние знатные женщины Элегиара: прятались от мира, как бабочки в куколке. Прятались они, правда, не так тщательно, как предписывалось у тех же мастрийцев или эгусовцев, но и не так вольно, как северяне.
Верхнюю часть лица короля Морнелия укрывал шелковый платок.
— Ваше Величество, — хором сказали Илла и Абесибо.
— Все собрались, Наурика? — спросил Морнелий.
— Нет, дорогой мой супруг. Ждем Кра, Рассоделя, Дайрика и Шания, — ответила королева и погладила слепого мужа по украшенному драгоценными камнями рукаву.
— Рассвет уже наступил?
— Нет.
— Хорошо. Ждем.
Король первым вошел в Мраморную комнату, где высокие колонны с обеих сторон зала подпирали куполообразный потолок. Посередине комнаты стоял длинный стол из платана с золотыми ножками в виде корней. Колонны, как и свод потолка, тоже украшала резьба черненым золотом. За королем последовали Илла и Абесибо, оставив свои свиты за порогом.
С первым лучом рассвета, от которого зал засверкал золотом, подобно солнцу, явились и оставшиеся члены консулата, управляющего Элейгией.