зучастно, будто обращаясь ко всем и ни к кому одновременно:
— В этом году снова безумный ветер. Хорошо, хоть они дошли своим умом сделать щит…
— Обычное явление… — мрачно отозвался старик Илла, вцепившись в любимую трость костлявыми пальцами. — Перед весной всегда на неделю-две поднимается порывистый найдал.
Дайрик смолчал, видя, что советник по своему обыкновению снова не в духе.
Покачиваясь и гремя колесами, крытая повозка покинула господский район и продолжила свой путь по широкой мостовой, которую стали окаймлять вампиры. Кто-то, по всей видимости, уже давно стоял здесь под шквалистым ветром в ожидании проезда Вестника. Иногда, расталкивая толпу фанатичных вампиров, с улиц на улицы перебегали боязливые люди, чтобы как можно быстрее достичь цели и скрыться с глаз. Их провожали охочие до крови взгляды. Дайрик отодвинул занавесь из алого бархата и вгляделся в этих вампиров, которые густо облепили улицы. Многие из них уже посетили утренние причастия в храмах, разбросанных по всему городу. Многие держали в руках фиалы — символ Гаара. У кого-то на губах уже алела кровь. Взгляды, пьяные, безумные и остекленевшие, провожали повозку, словно там сидел сам Гаар.
Дайрик усмехнулся в презрении, скривился.
— Блаженные создания… — заметил он с отвращением. — Они неспособны даже держать себя в руках. И снова будут смерти каких-нибудь глупышек с регулами, которые рискнут выйти сегодня ночью из дома. Снова оборотни Рассоделя будут выть от счастья, как голодные псы, когда цена на трупы ненадолго упадет на мясном рынке. Какая же низость, какое скотство…
Илла и Юлиан молчали. Старик был не в духе и гладил рубин в своем посохе, а раб отрешенно смотрел на изуверских вампиров, которых становилось все больше. Тогда Дайрик Обарай, пребывая в некотором состоянии скуки, перевел свой ленивый взор на оцепеневшего Юлиана и обратился уже к нему:
— Я сомневаюсь, что отец наш Гаар выглядел как доморощенный цыпленок. Будь увереннее и расправь плечи. Не подведи ожидания своего хозяина, раб…
Юлиан лишь шире расправил уже и так разведенные плечи, нахмурился, но смолчал, ибо по законам не смел даже слова сказать стоящему по статусу много выше него. Повозку сильно тряхнуло, и, сморщившись от болезненного толчка в спину, старик Илла распрямился и оперся о трость, злобно зыркая по сторонам.
Дайрик растекся по подушкам, коих было более двадцати, и посмотрел на устланный черным бархатом потолок.
— Все хотел поинтересоваться, достопочтенный Ралмантон, — протянул он апатично. — Вам не кажется странным, что мода на изящные, родовитые лица в этом году сбоила?
— К чему твой вопрос? — Илла метнул ответный колючий взгляд, задержал его на Дайрике, пока тот не отвел глаза.
— Я к тому, что выбор королевы очень быстро остановился на диком северном рабе. Мне показалось, Ее Высочество даже не раздумывала над этим выбором, словно следуя какой-то… договоренности.
— Порой во вмешательствах извне разные создания, желающие протолкнуть своих родственников с легкой руки, видят какие-то несуществующие договоренности.
Дайрик недовольно приподнялся на подушках.
— Достопочтенный Ралмантон! Шанс воспользоваться привилегиями, данными титулом Вестника, разумнее давать тому, кто сможет им грамотно воспользоваться. Что вы на это скажете?
— Скажу, что женщины не всегда руководствуются разумом, — усмехнулся Илла.
На лицо Дайрика набежала тень, но он смолчал.
А ветер все усиливался, рос в размерах и силе и теперь клонил к югу даже крепкие платаны вдоль дороги. Кусты же, уже расстелившись перед мощью северного найдала, и вовсе лежали ветвями на земле, словно вымаливая у богов ветра пощады. Качались и вампиры вдоль дороги, но уже от внутренней бури из чувств, накрывших их с головой.
Повозка вынырнула из тени ворот Мастерового района. Утопая в грязи, кони повернули влево и отправились к реке, но, не доехав до нее с двести-триста шагов, вильнули вправо. Повозка потащилась к храму Гаара, вдоль мельничных прудов и платановой рощицы, мимо хлебных полей, пока не стала подниматься на холм. Все это время Юлиан наблюдал огромную толпу, которая также стекалась к вершине холма. Ремесленники, низшие придворные, нищие — все вампиры шли по дороге и отходили в сторону, проваливаясь в грязь по колено, чтобы пропустить вооруженное шествие. Те, кто был верхом, подгоняли своих коней. Бедняки-вампиры тянули к повозке руки, и ветер доносил обрывки их молитв.
Наконец повозка остановилась у белокаменных ступеней.
Юлиан вылез последним и поднял голову. Над ним грозно возвышался, слепя своей белизной, храм. Храм этот был перестроен из старого полсотни лет назад на пожертвования прошлого советника королевства, Чаурсия.
Все знали, что прошлое святилище было мрачным и черным. Оно пугало кровавыми жертвоприношениями. Пугало оно и голодными вампирами, облепившими его ступени. Нехорошее это было место — злое, как поговаривали в Элегиаре. Но после того, как храм перестроили и сделали его из белого мрамора и гранита, а вокруг него организовали дозоры, миролюбивее оно не стало. Вокруг вечно пропадали люди; местные деревни и рабские плантации часто недосчитывались поутру одного-двух человек.
Храм уже окружила огромнейшая толпа из вампиров. Юлиан, Илла и Дайрик с воинским сопровождением вошли внутрь. Не горело ни одной свечи. Огромный зал с чередой колонн вел к статуе Гаара, щедро расписанной золотом. Этот Гаар, мантия которого сливалась со стеной, напоминал во тьме скорее пугающего грима, нежели бога. Он нависал над тремя жертвенными алтарями, довлея над ними. В руках у статуи покоился золотой фиал.
Аристократия и богатые вампиры города стекались внутрь, занимали места. Тускло сверкало золото, а по святилищу разливался запах духов и жажды крови. Звенели украшения, ибо знать облачилась в лучшие одеяния. Илла Ралмантон и Дайрик Обарай устроились в первом ряду.
Снаружи же продолжал исступленно вопить простой народ, пытаясь пробиться внутрь, чтобы участвовать в главном причастии. Однако стражники не пускали их и откидывали тупыми концами алебард, как зверье.
Юлиан пытался идти величаво. Однако на него навалилась странная, холодная апатия, и в состоянии какой-то внутренней пустоты, чувствуя тяжесть лишь в районе живота, он дошел до жреца Гаара и встал рядом.
Когда все ряды заполнились, двери храма с грохотом закрыли. Все находящиеся внутри оказались отрезаны от внешнего мира. Помещение застлала чернота. Вокруг трех алтарей, одного большого и двух поменьше, зажглись свечи. Они колыхнулись во тьме.
Воцарилась тишина.
Все обратили свои взгляды к холодному каменному жертвеннику, укрытому белоснежным покрывалом, и к жрецу с Вестником. Видя, что Вестник неопытный, Симам, верховный жрец — этот вампир с неистовым взглядом старого фанатика, с этой глубокой морщиной, засевшей между широкими бровями, и с видом покойника, — подозвал его к себе.
Затем, неожиданно громко для своего тщедушного телосложения, он начал говорить. Голос его, басистый и властный, эхом отдавался под высокими сводами и звучал раскатами в сердцах.
Все слушали.
— Дети Гаара! — страстно воскликнул Симам и воздел к небу широкие рукава алой мантии. — Сегодня великий день, когда наш Праотец услышит мольбы и ниспошлет благо детям своим! Детям, которые верны и помнят, кому обязаны жизнью и происхождением, в коих течет его мудрость, его жизнь, его семя!
Юлиан вздохнул, стоя рядом с оглушающе громким жрецом, и оглядел всю колышущуюся фанатичную толпу. Глаза вампиров распахивались. В их взорах читалась набожная смиренность, а к ней примешивалось и нечто звериное, вырастающее в них, но пока сдерживаемое.
Жрец начал долго читать молитвы. Время смешалось с полутьмой; голос Симама то гремел, то стонал, то разливался певучей песнью. Жрец играл с голосом, как играют боги со своими детьми. Юлиан был не из тех, кто верит первому слову проповедника, а оттого всегда считал себя далеким от божественных празднеств, но сейчас и он невольно почувствовал, что тело его вдруг оцепенело, душевные струны задрожали, сердце наполнил благоговейный жар, а голова очистилась от мыслей о бытии. Сам того не желая, Юлиан стал частью обряда, поддался его власти и чарам. Хотя в глубине души скромный голос и задавал вопрос: «А не лишний ли ты здесь, бывший человек?»
Наконец прозвучали нужные слова.
— …И сегодня мы воздадим отцу нашему Гаару, почтим его имя, закрепив его на наших устах, омытых кровью!
Юлиан отвел взор от лица Иллы, на удивление умиротворенного, и попытался сосредоточиться, но перед глазами начало плыть.
Из-за статуи Гаара возник жрец в черной мантии, ниже рангом. Он вынес тонкую фигурку и возложил ее на алтарь. Фигурка была укрыта полотнищем, а из-под него выглядывали бесчувственная женская ручка и белые стопы — девушка спала.
Когда ее тело уложили на белоснежное покрывало алтаря, жрец Симам распахнул шкатулку. Он извлек оттуда тонкий, изогнутый кинжал с невероятной остроты лезвием. Затем, ненадолго подняв его над головой, отчего по толпе прокатилась волна возбуждения, Симам вложил его в подставленные ладони Юлиана.
Клинок был на диво бесплотен и неощутим. Но лег он в руки тяжелым бременем. К Вестнику, облаченному в иссиня-черный костюм, украшенный алым атласом и драгоценными камнями, обратились взоры всех присутствующих.
Юлиан развернулся к жертве, которую заранее опоили снотворным.
И тут зрение его будто потеряло прежнюю зоркость. Теперь он с дрожью видел перед собой лишь дремлющую тонкую фигурку. Правой рукой он сорвал полотнище, и оно подлетело ввысь, а потом тяжело упало к ногам первых рядов.
На алтаре лежала облаченная в рубаху из шелка девчушка: еще щуплая, юная, но уже с очерченными женскими прелестями. Лицо ее было цвета снежной белизны, веки с черными ресницами дрожали в насланном снотворным сне, а головка покоилась в ореоле пышных каштановых волос. Девушка не казалась рабыней, разве что из комнатных, потому что не было в ней ни капли деревенской огрубелости. И даже ручки на ощупь были что пух.