На алтарь и Вестника все смотрели в томительном ожидании. Зал затих, боясь проронить и слово. Все страшились осквернить священную тишину. А между тем в голове у Юлиана пульсировала лишь одна мысль: «Человек… человек… бывший человек… но уже не человек… не человек…»
С прерывистым дыханием он погладил жертву по трепетной белой шее и сглотнул слюну. Недолгим взором он окинул сидящих в зале вампиров. Ни у одного не увидел в глазах ни капли жалости — лишь звериное томление. «Что толку надеяться, что я не убийца, и пытаться оправдать себя? — думал он, сжимая крепче рукоять клинка, украшенную рубинами. — Я убийца. И от этого заявления самому себе мне ни тошно, ни сладко. Я принял его как данность, хотя это далось мне тяжело и я тешил себя десятилетиями, что убивал лишь виновных. Но сколько среди убитых было оговоренных завистливыми соседями, сколько смутьянов поднимали бунты ради блага своих нищих и голодных детей?»
Он ударил в сердце, коротко и жестко. Глаза жертвы в тот же миг распахнулись. Острая боль вырвала ее из мира снов, и Юлиан увидел последний взгляд этого бедного, невинного создания, чья жизнь закончилась в угоду несуществующему богу. Вестнику поднесли огромную золотую чашу, и, перерезав жертве горло, он набрал ее до краев. Под сводами храма растекся благоухающий, густой запах крови.
В зале продолжала стоять гробовая тишина.
Следуя указаниям жрецов, Вестник с чашей, полной крови, спустился с лестницы и ступил к вампирам, сидящим в креслах. Следом за ним двинулись прислужники, которые несли в руках яхонтовые кубки.
Сначала он остановился у консулов Иллы Ралмантона и Дайрика Обарая. Взяв два кубка, он зачерпнул ими крови до краев и передал консулам, касаясь их рук своими. Все это время верховный жрец молился и что-то исступленно кричал, но Юлиан его не слышал, будто оглохнув. Илла обхватил костлявыми пальцами кубок и с горящим взглядом испил крови, которая должна была даровать ему здоровье Гаара. Его примеру последовал и Дайрик, перед этим отстегнув золотую маску. Храму явилось лицо, правая половина которого была обожжена, судя по всему, какой-то кислотой.
Тем временем на алтарь лег уже следующий несчастный человек. Опоив первые ряды священной кровью, Вестник вернулся к алтарю, где ему опять вложили в руки кинжал. До сих пор видя перед собой лицо первой девушки, он быстрыми ударами убил следующих жертв. Затем снова наполнил чашу. Мир вокруг него сузился до кинжала, опоенных снотворным жертв, чаши и мертвенно-бледных лиц знати. Не видя ничего более, он почувствовал, как руки его обагрились кровью, как обувь стала липнуть к полу. Один из прихожан, почтенный Лукини, чиновник налогового дома, во время причастия к кубку случайно опрокинул его. Кровь разлилась на пол. Вестник наполнил кубок по новой, снова подал его прихожанину, тот жадно припал сначала к напитку, потом вдруг к руке дающего, принялся страстно целовать ее кровавыми губами. Юлиан смутился. Опоив еще часть аристократии, он вернулся к алтарю. Время замерло. Молодых девушек и парней выносили друг за другом, спящих, клали на залитые кровью жертвенники, и Вестник забылся, скольких уже убил… Десять? Двадцать? Пятьдесят?
Когда знать напоили священной кровью, пир на этом не остановился. Симам подал чашу самому Юлиану, и тот, понимая, чего от него хотят, тоже начал пить, пока разум не оплело чувство опьянения. Где-то в стороне вскрикнул не вовремя проснувшийся юноша, чьи вопли тут же сменились предсмертным стоном, ибо ему в шею вцепился один из жрецов. Кровь лилась на пол ручьями. Кубки опрокидывались. Расписанные драгоценностями костюмы обагрились алым. Илла жадно пил уже третий кубок, пока над ним не нависал лекарь Викрий с требованием соблюдать меру из-за раздраженного желудка. Лицо старика было перемазано кровью, и он вытирал его рукавом, придавая бледному лику еще более пугающую красноту.
Юлиан прошел по липкому полу, чувствуя, как пристает к камню обувь, и поднес одной пожилой аристократке кубок. Та привстала, обхватила пальцами дающую руку и жадно припала к кубку. Затем, безумная и пьяная, обвила шею Вестника, и он почувствовал на губах поцелуй.
Причастие обратилось в кровавую попойку.
Безумие стало охватывать знать. Сдержанность растворялась в густой завесе запаха крови, а восковые лица были измазаны красным. В углу храма лежало уже более пятидесяти трупов, соки из которых вытянули между делом. Кто-то из аристократии тянулся к телам, растеряв всякое благородство и ощущая вложенную в них Гааром звериную сущность.
Пиршество продолжалось долго. Юлиану показалось, что на Элегиар опустилась ночь. И все же молитвы жреца Симама стали не так яростны, сам жрец охрип, а часть знати, пьяная, и вовсе, распластавшись, возлежала в креслах. У стен стояла безмолвная храмовая стража из евнухов, а кровь каждого убиенного пробовали перед укладыванием на жертвенник веномансеры. Но делалось все так тихо и осторожно, что казалось, будто только аристократия и находилась в храме, ибо все действо крутилось вокруг нее и для нее.
Наконец голоса стихли. Юлиан уже шатался: то ли от опьянения, то ли от усталости. Он видел осоловелые глаза вокруг себя, видел их покровительственные взоры, ибо теперь, став Вестником, кормящим с рук, он подозревал, что стал для господ на ступеньку выше. В конце концов до его замутненного сознания донеслись обращения жрецов. Все вампиры приподнялись в креслах, начали приводить себя в порядок, ибо не было здесь камердинеров и слуг — все остались снаружи.
Спустя время с глухим звуком двери храма отворили, и яркая полоса света прорезала тьму. Все ослепли после блаженного мрака.
Юлиан посмотрел на свои залитые кровью руки, словно окунул их в чан по локоть, и ему отчего-то вспомнились три брата в тюрьме Брасо-Дэнто. В каком-то немом отупении с позволительного кивка Симама он последовал за Иллой. Тот тоже шел, покачиваясь, хотя с каждым шагом тело его, доселе расслабленное, стало напрягаться, возвращаясь к обычному состоянию ожидания опасностей. Где-то впереди зашумела стража. Раздались истошные вопли верующих. Под охраной качающаяся аристократия вышла из дверей храма и прищурилась. Кое-кто одергивал себя, приводил в надлежащий вид одежду. Дайрик надевал золотую маску. К кому-то бросилась прислуга, которую не пустили внутрь на таинство. Кто-то из аристократии еще словно не понимал, что происходит.
Юлиан брел вперед и смотрел по сторонам, разглядывая всех вокруг словно через призму. Но холодный воздух стал отрезвлять его, а буйный ветер взметнул на нем одежды, поторапливая. Разглядывая блаженные лица выходящих из храма, он вдруг понял, что они счастливы. Искренне счастливы. А вот он до сих пор вспоминает лицо убиенных. И вдруг печальная мысль осенила его. Никто из вампиров никогда не задавался вопросом — убийца он или нет. Вампиры всегда убивают ради сытости и наслаждения, ограничиваясь лишь вопросом законности убийств, ибо это их сущность, ибо они хищники. А задается ли хищник вопросом, убийца он или нет? Отчего-то Юлиану вспомнилась беседа с Горроном де Донталем много лет назад, и только сейчас он по-настоящему понял вложенный в нее герцогом смысл. Каждая его сделка с совестью, приближающая его ко мнению, что он убийца, отдаляла его от вампиров. Ибо те убийцами не были. Не была убита для них девственница на алтаре, было проведено жертвоприношение их любимому богу.
Что ж, размышлял он печально, человеческое прошлое не сотрешь даже тысячами убийств…
И вот он уже возвращался. К нему тянули свои руки опьяненные вампиры. Однако Вестник на них не смотрел, пребывая в задумчивости. Он знал, что запомнит этот день надолго.
Юлиан сел в ту же повозку, и до его слуха, отошедшего от странной глухоты, донеслись пронзительные вопли. Он оглянулся. Перед храмом образовалось столпотворение. Нищие вампиры, огрызаясь, кидались на залитый кровью пол у входа, вставали на колени и слизывали кровь, цена которой в последние годы стала неподъемной. Ненадолго Юлиану показалось, что в этой возне из сплетенных тел он услышал возгласы Дигоро, устремившегося к алтарям.
Илле Ралмантону помогли взобраться по ступеням, и он буквально рухнул в подушки, так как здоровье его за последний год сильно пошатнулось. Юлиан присел рядом. И снова напротив устроился Дайрик Обарай, королевский веномансер. Возничий на облучке хлестнул лошадей, и они повезли молчаливых и забрызганных кровью господ к особняку. Впрочем, ни господ, ни пирующих в городе вампиров их облик, обагренный кровью, не беспокоил: город сейчас принадлежал им.
Дело близилось к полудню. Пустынные улицы, унылые и серые, протягивало мерзким ветром. За версту не было видно ни одной живой души. Ставни заколотили. Магазины закрыли до следующего дня. Город будто вымер. Где-то вдалеке, со стороны трущоб, чуткий слух Юлиана различил женские крики о помощи, сменившиеся стонами боли. Затем все это скрыл в себе ветер, который завыл с новой силой.
По небу ползли тучи, обещая разразиться либо дождем к вечеру, либо мокрым снегом ночью, если успеет похолодать.
— Ну что ж… — апатично протянул Дайрик, пока повозка гремела колесами по выложенным плиткой улицам. — Все прошло как должно. Но, впрочем, вы в роли Вестника, достопочтенный, выглядели много убедительнее. — Дайрик снова попытался раскидать ноги, но уперся в Юлиана. Тот не уступил. — Вы, пожалуй, были лучшим Вестником на моем веку…
Илла Ралмантон не ответил. Лишь сцепил пальцы одной руки вокруг трости, а другой вытирал морщинистые губы, чтобы привести себя в порядок. Казалось, своим старческим взглядом он следит за дорогой сквозь плотные шторы, но глаза его были затуманены.
— В твоих словах сквозит больше лести, чем истины, Дайрик, — наконец произнес он. — От Вестника в церемонии требуется слишком мало, чтобы судить о качестве его работы, с той лишь разницей, что раньше церемония была куда более зверской. Лучше расскажи, как продвигаются исследования белой розы.
— Увы. Мы больше разводим антимонии, чем движемся дальше. После сведений от вашего раба о том, что в производстве яда использовалась перегонка из животного сырья, мы