И Юлиана передернуло. Действительно, он вспомнил страстный взгляд той престарелой аристократки и ее морщинистые шершавые губы.
— Приведи себя в порядок. Омой руки карьением. Просуши волосы, смени обувь. Затем мы отправимся к почтенной Маронавре.
Опять эта заученная фраза. Юлиан сжал челюсти и уставился на свои грязнющие сапоги, с которых, как и с плаща, уже натекло на каменный пол и подмочило стопку белья справа, окрасив ее в грязно-коричневый цвет.
— Хорошо! — наконец со смешком сказал он. — Веди меня к Маронавре!
— Сначала приведи себя в порядок. Омой руки…
— Нет! Веди меня сейчас, Латхус!
— На твоих руках может быть яд. Приведи себя в порядок. Омой…
— Нет у меня яда на руках! Последняя попытка отравить достопочтенного леоблией была с месяц назад. Веди! Или я сам вернусь в особняк, невзирая на все твои угрозы.
Ни одной эмоции не мелькнуло на лице Латхуса. Он помолчал, рыбьим взглядом посмотрел на Юлиана, а затем едва заметно кивнул. Веномансер уже было схватился за латунную ручку двери, чтобы вернуться в коридор и взглянуть на ту таинственную Маронавру, но головорез позвал его:
— Не сюда.
— А куда?
Юлиан удивленно обернулся и увидел, как Латхус пробрался мимо стопок белья по узенькой дорожке к глухой стене, перекинув плащ через руку. Наемник отдернул занавесь, которую повесили, чтобы не пачкать простыни, наволочки и пододеяльники. Поднявшись на носочки — страж был низок, — он одновременно в двух местах прожал пазы в деревянных панелях, которыми были обиты стены. Со скрипом отворилась дверь. Заинтригованный Юлиан пошел следом, виляя между стопками белья, чтобы не вымазать их. И поглядел назад, заметив, как грязевой след от двух пар сапог тянется к ним. С усмешкой он прикрыл дверь, защелкнувшуюся с тихим скрипом. И вместе с наемником стал петлять по коридорам.
Коридоры эти тянулись вдоль всего этажа, встречались с узенькими лестницами, ведущими вверх и вниз. Дворец был опутан ими, как пальчики юной девицы кольцами.
Латхус стал взбираться по тесной винтовой лестнице вверх, все выше и выше. И Юлиан последовал за ним.
Ему казалось, что они подобрались уже к самой крыше Коронного дома, когда наемник свернул с лестницы в пыльный коридор. Ломаными тропами, составленными либо изобретательными архитекторами, либо глупыми, двое дошли до небольшого ответвления вправо, что упиралось в деревянную дверь, из-под которой сочился приглушенный свет.
Юлиан потянул носом воздух — запах пряного мирта, разбавленного сладостью ванили. Сморщив нос, он судорожно вспоминал, где мог учуять нечто подобное.
Размотав шаперон, который обвился мокрой змеей вокруг руки, и, распахнув с ноги дверь, он быстро зашел внутрь. С натянутой на лицо презрительной ухмылочкой он приготовился вступить в словесную перепалку с какой-нибудь балованной аристократкой, в которой уже подозревал ту похабную старуху из храма. Он прищурился от света после тьмы. Запахло человеком. Немного поморгав, Юлиан посмотрел сначала на свои грязные сапоги, которые стояли на ворсистом алом ковре, потом на огромную кровать посреди комнаты и наконец на фигурку, сидящую на ней.
Силуэт ее был размыт, но, возвращая остроту зрению, Юлиан различил черное платье с богатой вышивкой и две косы, лежащие на покатых плечах. А когда разглядел лицо, которое поначалу не узнал без короны и головного убора, то так и застыл на месте, не веря. На него смотрела королева Наурика. Сложив ручки на коленях, она молчала. Лицо ее было белым, круглым, как луна в небе, а толстые косы цвета корицы касались самих бедер. Юлиан не знал, что у королевы такие длинные волосы, потому что она всегда прятала их под шапероны и накидки, соответствуя традиционному образу спрятанной под одеждами от всего мира жены.
Наурике было сорок два, но выглядела она на десяток лет моложе благодаря стараниям магов. С ее насильно отбеленным лицом, королева напоминала филлонейлов, живших в восточной части Севера, в горах Фесзот.
Сзади со скрипом закрылась дверь. Латхус отошел дальше по коридору и замер где-то у лестницы, не близко и не далеко, чтобы все слышать.
Между тем Наурика посмотрела вниз, на то, как грязь и вода с плаща пропитали дорогой ковер, посмотрела на замызганные сапоги, которые облепила пыль тайных переходов. Брови женщины сошлись на переносице.
— Мне рассказывали, будто бы ты, Вестник, чистоплотен, аккуратен и деликатен, — медленно произнесла она. — Но что же я вижу?
— Что же вам еще рассказывали, Ваше Величество?
К Юлиану вернулся дар речи, и теперь он рассматривал фигурку королевы, отчаянно соображая, зачем советнику понадобилось это все устраивать. И главное, что делать? Королева тоже продолжала ответно созерцать его, чуть прищурившись. И неясно было, о чем она думает. Юлиану доводилось вкушать много барышень, получая их воспоминания, но глубины души избалованных златом аристократок для него пока были непостижимы.
— Рассказывали, что ты скромен, Вестник, учтив, знаешь свое место и послушен…
— Прошу меня извинить, но это более подходит к описанию сына, Ваше Величество, нежели любовника, — усмехнулся Юлиан. — Или, быть может, я ошибся комнатой? Мне сказали, что я должен встретиться с почтенной Маронаврой, а никак не с королевой.
Наконец он смог осмотреться. Комнатка была тесной, с одним слюдяным окошком, завешанным бордовой гардиной. Все здесь было темно-красных цветов — от пышного, низкого диванчика, на котором лежала лютня, до огромной кровати, укрытой алым балдахином. Справа от королевы, на кованом столике, стояли корзина с фруктами и кувшин с кровью. Подготовились, опять усмехнулся про себя Юлиан.
— Об этой встрече, Вестник, никто не должен знать, поэтому для тебя я — почтенная Маронавра. И ты должен это понимать, потому что достопочтенный Ралмантон еще говорил, что ты весьма умен. Но, кажется, предложенный на рынке породистый жеребец оказался свиньей.
Наурика снова опустила взгляд на уличные сапоги и уже изрядно пропитанный грязью ковер. По ее лицу пробежало сомнение, когда она подняла глаза к растрепанным и мокрым волосам, к размотанному шаперону, который свисал с руки Юлиана вместе с плащом.
— Я тоже не ожидал увидеть женщину, чья благопристойность известна во всем королевстве… — парировал Юлиан. — Все мы порой ошибаемся.
И он тут же прикусил язык, понимая, что сейчас эти полупьяные речи могут довести его до виселицы. В ответ Наурика поднялась с кровати, вспыхнув лицом, но тут же потушила в себе негодование и сжала губы.
— Ты что себе позволяешь, Вестник? — ледяным голосом произнесла она. — Ты как смеешь разговаривать с королевой? Из какого свинарника тебя выпустили?
— Разве же с королевой я говорю, а не с почтенной Маронаврой? — не выдержал Юлиан.
Наурика воззрилась на него жестким взглядом, но ее трепещущее в груди сердце, которое слышал Юлиан, доказывало, как порой обманчивы ледяные глаза. Он рассмотрел под пышным платьем, оказавшимся нижней рубахой, изгибы женственного тела, помялся и переложил плащ с размотанным шапероном на спинку дивана, а затем сбросил грязные сапоги. И сделал шаг к королеве.
Его одолели сомнения. Но он знал, что если прямо сейчас уйдет, то не сносить ему головы от Иллы.
Наурика продолжала стоять замерев, с бледным, но решительным лицом и гордой осанкой. Но такая беззащитная, без шаперона, массивной короны и громоздких парчовых одежд, обрамлявших ее величием с головы до ног. Она глядела вверх, на подошедшего мужчину, на лице которого блуждала загадочная улыбка. Юлиан развеселился. Его опять охватил пьяный азарт. Он читал на лице королевы то растерянность, то сомнения, то страх. Сквозь ее темное платье проглядывали очертания налитой груди, и он потянулся рукой к завязкам с бахромой, но Наурика, обретя подвижность в теле, протянула ему руку.
— Начни… — голос ее с легкой от волнения хрипотцой, — начни с ласк.
Юлиан уставился на машущую перед ним ладошку и усмехнулся, отчего Наурика побледнела, потом покраснела, и продолжил распутывать завязки.
— Я… Я тебе сказала. Начни с ласк, — снова проговорила она. — Я знаю, что мне нравится.
— Так если знаете, как вам лучше, то, может, и мужчина вам не нужен?
Наурика впервые не нашла что ответить. Платье упало к ее ногам, и Юлиан рассмотрел мягкие пышные бедра, совсем небольшой животик, такую же пышную грудь и покатые плечи. Она совсем не была стройна, точно юная девица, но обладала своей созревшей красотой. Под пристальным взглядом Наурика притихла. Юлиан погладил ее плечи, коснулся грудей, не знавших, что такое кормление дитя из-за толпы нянек и кормилиц, скользнул пальцами по бедрам, оставив от прикосновения на коже ямки, прямиком к вожделенному треугольнику. Желание охватило его, и он, поцеловав почтенную Маронавру, все-таки решил познакомиться с ней поближе и стал раздеваться.
Она лежала рядом, глядела в полутьму под балдахином и загадочно улыбалась. В комнате было прохладно, но разгоряченная Наурика сдвинула тяжелое одеяло, чтобы остудить свое мягкое тело. Затем перевернулась, обняла белыми руками подушку, легла на нее грудью и взглянула на лежавшего рядом Юлиана. Глядела она хитро, едва прикрыв веки. Вампир же прислушался к потайному коридору, где стоял Латхус, и перекатился, покинув пышную и высокую кровать.
— Куда ты? — спросила Наурика.
— Мне пора.
Уже застегивая жилет, он обернулся. Разглядел в ночи, рассеянной светом лампы, нежное тело королевы, вспомнил его податливость. И обрадовался, что, как дурак, не вернулся к Илле, чтобы получить наказание за отказ.
— Ты должен остаться здесь до рассвета, — Наурика различила иронию в ответе. — Таков уговор с твоим отцом.
— Разве я не должен был по уговору удовлетворить ваши желания? Вы устали и, кажется, довольны. Или вам мало?
— Но на улице ливень…
— Я был рад познакомиться с вами, почтенная Маронавра. Прощайте.
— Прощайте? — Наурика обиженно вздернула бровь. — Прежде чем ты покинешь комнату, я хочу услышать от тебя извинения.