В центре бивуака возводили помост как раз для театра.
Юлиан наблюдал, как полсотни рабов-вампиров и с десяток дэвов с натугой поднимали с помощью канатов центральную опору для шатра, и гадал, сколько же людей там поместится, когда здание достроят. Событие обещало быть очень интересным. Уже ночью состоится первое представление.
— Эй, Юлиан!
К нему, насупившись, шел Дигоро, у которого под мышкой был зажат затертый до дыр молитвенник. Налетая, веселый ветер трепал края пелерины старика, а старый веномансер с раздражением одергивал их.
— Чего тебе, Дигоро?
— Хозяин скоро проснется. Сказали, он будет ждать в шатре, — ответил старик и тоже задрал голову, рассматривая опору для театра.
— Спасибо, явлюсь. А ты почему с молитвенником ходишь?
Дигоро бросил лютый взгляд на бегающую меж шатров стайку суккубов, чьи голоса разливались звоном.
— Потому что бродят тут всякие… Только и успевай молиться… Еще и эту гадость строят! — и он беспардонно ткнул пальцем в театр. — Предаются праздности, Юлиан. Наши предки проводили всю жизнь в труде, а тут, гляди-ка, одни праздники. Делать им нечего!
— Так что же, — рассмеялся беззлобно его собеседник. — Отменить теперь праздники?
— Отменить! Делами надо заниматься!
— И от праздника Гаара, соответственно, тоже нужно отказаться для совершения дел?
— Что? Нет! Это другое! Накажет тебя Гаар за такое богохульство! День Гаара — это день почтения! А что такое день Шествия Праотцов? Чепуха, разведенка грязевая, которую под видом снадобья продают толпе. Я помню, в моем детстве таким не занимались… И не было этих театров… И суккубы место свое знали!
Юлиан отмахнулся.
— Дигоро, ты бы радовался, что находишься здесь, среди этого празднества. Ни одно королевство не может похвастаться таким размахом событий. Ты посмотри, какой театр они возводят, посмотри, как украшена Пуща! Обвита алыми лентами, как девица. Погляди на вычищенные ручьи и речушки. Красота, Дигоро, весна! И только ты всем недоволен!
И Юлиан, все-таки счастливый оттого, что стал частью праздника, расправил плечи и вдохнул грудью свежий воздух. Сзади, за его спиной, смешивались шелест листвы из Пущи, пение птиц и окрики лагерных инженеров. Погода была диво! Все жило и двигалось.
— Ну да, есть и хорошее в этом дне… — неожиданно согласился Дигоро.
Юлиан удивленно повернул голову в его сторону. Неужто искра любви к жизни осветила черную душу старика?
— Что же это?
— Грымза моя заболела кровянкой! — И старик счастливо и ядовито расхохотался. — Чую, помрет! А я говорил ей, не покупай прокаженного, а она: «Дешево зато, ничего не станется». Счастье мне, счастье! Слава Гаару, он внемлил!
Завидев очередную стайку суккубов, Дигоро презрительно хмыкнул, достал из-под мышки молитвенник, раскрыл его с хрустом из-за уже изношенного переплета и принялся читать. Затем пошел в сторону Пущи. Там он хотел побыть один, чтобы позже вернуться. Разглядывая спину удаляющегося вампира, Юлиан покачал головой и направился энергичным шагом к шатру.
По пути он рассматривал гербы провинций, явившихся на празднество. Прибыли богатые плантаторы из Полей Благодати, где выращивали два урожая в год. Прибыли аристократы и торговцы из Апельсинового Сада, где шапероны сменялись тюрбанами, а расиандская речь смешивалась с эгусовской. Прибыли из Байвы почтенные старцы с белыми до пояса бородами, изучающие магию Праотцов. Прибыли все верховные жрецы провинций, восхваляющие Праотцов в пламенных молитвах. И тем более прибыли менестрели, поэты и драматурги, пишущие все о тех же Праотцах.
Однако то тут, то там мелькали знакомые лица. За три года Юлиан запомнил многих. Вот между шатрами, над которыми реяли знамена Элейгии, показалась в сопровождении свиты старая аристократка. Эту аристократку он уже знал по жертвоприношению в храме. Она же, увидев Вестника, ненадолго замерла, покровительственно улыбнулась и прошествовала дальше. Юлиан миновал шатры Рассоделя Асуло, военачальника, и не удержался, чтобы не поморщиться от звериного запаха. За ними, чуть дальше от Пущи, стояли палатки, расписанные золотыми лентами, где жил Абесибо Наур. Вампир выжидающе прислушался, но ответом ему стала лишь тишина, потому что в главном, самом высоком шатре лежали артефакты со звуковым щитом.
Туда как раз подъехал молодой мужчина с сопровождением, спрыгнул с изящной кобылы и вошел внутрь.
В нем Юлиан узнал младшего сына Абесибо, Мартиана Наура, по слухам, единственного из детей архимага, который не выгрызал себе путь к власти.
Тут же из глубины лагеря показалась еще одна фигура со свитой — Дайрик Обарай. Перед королевским веномансером раздвинули пологи шатра, и он тоже пропал в его глубинах. Проводив их всех взглядом, Юлиан зашагал дальше и уже на подходе к высокому треугольному шатру из красной парчи почувствовал разлившийся запах лекарств и духов из цитруса.
У входа его встретил караул.
— Еще спит, — заявил один.
— Я тогда позже зайду, — кивнул Юлиан, готовый отправиться на поиски ворона Кролдуса.
— Нет, нет! — отозвался второй. — Сказали, мол, дело важное. Писарь доложил, тебе бумагу важную, с печатями, подготовили. Так что тебе нужно побыть тут.
И тогда Юлиан все понял и, хмуро улыбнувшись, нырнул под полог шатра. После яркого весеннего дня его встретила полутьма, разбавленная лишь одним сильфовским фонарем — да и тот висел в углу на шесте.
Не входя в покои Иллы, он сел на скамью, скрестил руки на груди и некоторое время наблюдал за слугами и рабами. А те сами украдкой глядели в его сторону. Чуть позже явился писарь Броулий и раболепно улыбнулся сидящему Юлиану, затем пропал в следующей огороженной пологом комнате.
«Значит, Илла исполнил свое обещание», — подумал тот.
День медленно перетек в вечер, и по всему лагерю зажглись светильники. Юлиана позвали. Он прошел три небольших шатра, соединенных переходами, пока не попал в самый большой — хозяйский.
Илла уже сидел на постели, листая книгу, а его нагое тело, укрытое только в бедрах, обтирали мазями. Ребра его торчали, обтянутые кожей, а живот ввалился. Вокруг проснувшегося старика, который копил силы для ночного театра, вились Викрий и Габелий, смешивая нашептывание заклинаний с использованием лекарств.
Понимая, что придется подождать еще, Юлиан присел в углу за шкафом с книгами. Вместе с советником прибыла и часть его имущества. Шатер обставили с такой порочной роскошью, что не было сомнений: Илла не чурается своего баснословного богатства.
Время тянулось. Уже сгустились сумерки, готовые уступить место ночи, полной звезд, а Иллу Ралмантона только-только начали одевать. Его облачили в нижнее платье из тончайшего хлопка, чтобы не бередить язвы, затем надели еще одно, уже из черного шелка, расписанного золотом. Ему подтянули чулки на кривых, худых ногах. После слуги нарядили своего хозяина в верхнее парчовое платье с расклешенными длинными рукавами, подвязали ему в талии алый пояс, обозначающий статус консула, и стали накручивать на рябую голову шаперон. Попутно Юлиану приказали одеться в самый лучший его костюм, и тот исполнил наказ.
Наконец Илла Ралмантон поднялся, взялся за свою трость и лишь тогда посмотрел на сидящего в углу.
— Подойди, — приказал он.
Дождавшись, когда раб приблизится, он отставил ненадолго трость и взялся пальцами за его шею. Звякнула о перстни табличка с выбитым именем хозяина. Обод упал на ковры, устилающие шатер. Тут же рядом донесся голос писаря, торжественно зачитывающего скрепленную печатями бумагу:
— «Именем Морнелия Прафиала Молиуса рабу Юлиану, принадлежащему достопочтенному консулу Илле Раум Ралмантону, по прошению достопочтенного Иллы Раум Ралмантона даруется свобода вместе с правами и обязанностями горожанина Элегиара. Взнос за прошение в сумме 30 золотых был уплачен в казну Иллой Раумом Ралмантоном 5-го числа авинны».
Подняв глаза, Юлиан поблагодарил Иллу Ралмантона. В ответ тот покровительственно кивнул, сохранив на лице, однако, маску холода. Прошуршала мантия, и вместе со свитой советник направился к выходу. По плечу Юлиана похлопал проходящий мимо Габелий, глаза которого лучились восторгом. Дигоро же смолчал, лишь ускорил шаг, чтобы не отставать. Ему претила мысль, что его сосед по комнате в шаге от того, чтобы стать его хозяином.
— А я говорил, — шептал Габелий. — Я говорил, что все так и будет, Дигоро… Что скоро Ралмантонов станет двое…
Тем временем Илла Ралмантон медленно шел к центру лагеря, где уже нависал громадой театр, освещенный огнями ламп. Знать текла рекой внутрь. В воздухе витало ожидание театрального представления. Развевались легкие шали, откидывались игривым ветром края шаперонов и пелерины, тот же ветер подхватывал обрывки веселья и доносил их в отдаленные углы лагеря. Переливались в свете ламп самоцветы, смешивались между собой запахи зеленой пущи, весны и ароматы духов.
Юлиан шел рядом с Иллой. Он разглядывал красивых женщин, искал глазами мягкие очертания суккубов, в рогах которых шелестели золотые нити. Вместе с тем он не переставал искать и старого ворона Кролдуса, зная, что тот должен быть где-то рядом. Театр встретил их непрестанным гамом — в один поток слилась перед входом вся знать, пестрящая роскошью, как деревья по весне листвой. Не было здесь ни капли бедности. Все надели самое дорогое, и даже рабы бряцали украшениями, переданными им господами на эту ночь, чтобы показать их благодушие и богатство.
Перед Иллой Ралмантоном расчистили путь.
Илла зашел в театр.
Слева лежали под луной трибуны, а вот справа их укрывал высокий навес. В навес вшили сильфовскую крошку, поэтому у лучших мест тоже были звезды, хоть и свои. Богато одетый Илла направился туда, шелестя подолом мантии по доскам, и, пока он поднимался по ступеням, Юлиан с любопытством того, кто лишен счастья наблюдать такое событие ежегодно, разглядывал раскинувшийся перед ним простор. Они поднялись наверх, прошли в ложу-беседку, украшенную красными цветами, крокусами и бугенвиллиями. Здесь уже сидели все консулы со своими семьями и личной прислугой.