Рассоделя Асуло.
Пока все были увлечены представлением, Юлиан оглядывал трибуны. На трибунах, распростертых перед ним, собралась почти вся знать из Золотого города. Он смотрел в полутьме на лица и думал, кто же из них предатель. Кто-то подослал подставное письмо. Кто-то имел доступ к канцелярскому парфюму. Кто-то смог взять печать Нактидия, которая хранилась под присмотром каладриев. А сам Нактидий, кстати, сидел на самых дешевых трибунах: уж больно туго у него было с финансами в последнее время. Предатель был перед ним, взволнованно размышлял вампир. Но он никак не мог его разоблачить.
В это же время король, сидя сзади, наклонил свое лицо в сторону спины Юлиана, пока тот выискивал врагов исключительно перед собой. На сцене разлили краску, изображая кровавое побоище между апельсиновыми деревьями. И вот враги уже повержены; актер в доспехах, символизируя Бонзуро Асуло, отсалютовал мечом. С трибун зарукоплескали. И пуще всех это делали отпрыски Рассоделя Асуло и сам военачальник, выражая почести своему предку.
Медленно, но верно театр начал пустеть. Ночь, звездная, стояла над головами, а гулянья продолжились уже в лагере. Кто-то пропал в Пуще, растворившись в ночи среди высоких и стройных платанов, опутанных красными лентами. Кто-то укрылся в палатках с хохочущими суккубами.
Старик Илла медленно поднялся. Поднялся и Абесибо Наур. За ним потянулась вся его родня, но он подал повелительный жест рукой, отказывая. Тогда от свиты отделились только личная охрана и младший сын, Мартиан Наур. Два элегиарских чиновника медленно двинулись к Пуще Праотцов. Там уже развесили на деревьях сильфовские фонари, и они мерцали, разливая на землю мягкий свет. Где-то рядом журчала речушка. Юлиану показалось, что выбранный архимагом обходной путь связан именно со звуком воды, а точнее опасением из-за этого звука.
— Я тебя слушаю, Абесибо, — молвил Илла, переступая корягу.
— Это я желаю услышать тебя, — ответил архимаг. — Мне хочется услышать, почему Его Величество выпускает в свет декрум в обход консулата? Ты должен знать, что произойдет, когда после недели празднеств знать вернется в Золотой город и декрум будет оглашен…
— Знаю. Но не бывает войн без жертв. Война всегда проходит с потерями — и в этот раз придется пренебречь желаниями аристократии.
— Ради чего? Это чужая война, не наша!
— А где же наша, осмелюсь спросить?
— Ты сам знаешь.
— На Севере?
— Да! Только протяни руку, и Север падет со всеми своими сокровищами и тайнами. Все это понимают! И ты должен понимать столь очевидные факты. Я знаю, на что уповает король Морнелий. Его жена, Наурика Идеоранская, была седьмым ребенком почившего короля Нор’Эгуса. Именно поэтому девочку и отдали в качестве военного трофея, как нечто несущественное. Никто не подозревал, что ее шестерых братьев и их отпрысков зарежут спустя три десятилетия в их же покоях, а потом повесят тех, кто попытался сбежать. И теперь дети Наурики — первые наследники на трон Нор’Эгуса. А после того как появилась Бадба, единственная наследница Нор’Мастри…
— Да, родится король королей, — продолжил с улыбкой Илла.
— Этим слухам уже дали имя… — усмехнулся архимаг.
— Отчего же это слухи, Абесибо? Ты сам подтвердил права нашего наследника, в котором сольются три королевских рода, на престол этих самых трех королевств. Чем это не король королей или владыка владык? Такого в истории еще не было, чтобы три столпа Юга объединились в один.
Архимаг усмехнулся.
— Проще наугад сотворить заклинание, Илла, чем дождаться этого великого дня! — отрезал он. — Этот день не более чем иллюзия. Слишком мала вероятность, что все пройдет как должно. Наше королевство может сгинуть только из-за того, что король отчаянно схватился за этот провальный союз в желании возвысить свое семя!
— Что ж, если король желает возвысить свое семя, Абесибо, мы подчиняемся, ибо мы служим короне, а не она нам.
— Но корона должна возлежать на умной голове!
— Как мне понимать твои слова?..
На твердых губах архимага залегла усмешка.
— Я жизнь отдал Элейгии — тебе ли не знать? Мы с тобой через многое прошли: унимали восстания в Сентайской провинции, боролись, чтобы кое-кто не рассадил своих родственников во все кресла консулата, не позволили Джамо убить нашего короля. Ты достоин моего уважения, Илла, как умелый советник, который своей дланью разрешает любой вопрос. Ты велик, но сейчас я не понимаю тебя.
— Я радею за благополучие Элейгии…
Илла выдохнул. Однако Абесибо Наур лишь насмешливо вздернул брови, уж слишком фальшиво прозвучала эта фраза из уст того, кто всю жизнь радел только о себе, сметая прочих на своем пути.
— И оттого из-под твоего пера вышел этот несправедливый декрум, который утопит Элейгию в смуте? — спросил он.
— Отчего же он несправедлив? Формула расчета налога выверена и зиждется на проценте от суммы недвижимости. А что касается консулата, то здесь я проводил расчеты по налогу на каждого консула отдельно, выводя свою формулу. Вороны подготовили мне список всех владений, выданных короной, Абесибо, в том числе и твоих. Насколько я ведаю, для тебя налог на войну — это жертва, но не губительная. Если только у тебя сейчас нет проблем с золотом, о которых ты умалчиваешь, и проблем с займами, о которых никто не знает…
Оба жестко переглянулись, словно встретившись, как противники, в мысленном сражении. А Илла продолжил, вкрадчиво и слегка насмешливо:
— До меня тут дошли слухи об одном якобы интересном трофее, которым торговали на Рабском просторе. Я слышал, его купил некто очень богатый, но купил тайно. Конечно, если учесть, что это за трофей, то при заключении союза с мастрийцами его нахождение здесь будет невозможным. Или он, или мастрийцы… Но, Абесибо, короне малоинтересны демонические баловства какой-нибудь богатой персоны, которая из-за своих неподъемных желаний даже закладывает земли банкам. Забывая, между прочим, что земли эти принадлежат короне…
В уголках губ Абесибо залегла деревянная улыбка. Где-то за деревьями заблестела гладь озера, и он остановился. Коснувшись щербатой коры платана, изрезанной глубокими бороздами, архимаг развернулся и медленно отправился в обратный путь.
Илла переглянулся со своим веномансером.
Видя, что разговор подходит к концу, он вскинул голову, чтобы полюбоваться сильфовскими фонарями, развешанными среди ветвей, и пошел к лагерю. Так они и шли рядом с архимагом, молча, пока тот вдруг не спросил:
— Ты снял ошейник со своего раба. Мне следует поздравить тебя с сыном? — Абесибо еще раз взглянул на отсутствие обода, чтобы убедиться.
— Всему свое время…
— Что ж, тогда я искренне рад, что ты получил свое, Илла. И рад, что король ценит тебя так высоко, что позволил обычному рабу стать Вестником… для своей королевы… — и Абесибо усмехнулся. — Что касается нашего любимого правителя, то он и вправду в глазах простого люда велик, а мы перед ними лишь слуги, которым суждено исполнять прихоти. Но он, кажется, из-за облаков в своих ногах уже не видит действительности, потому что то, что происходит, — это попрание всех норм здравого смысла. По возвращении во дворец я созову консулат!
— Твое право…
Два чиновника побрели по лесу, освещенному развешанными на ветвях фонарями, назад к лагерю. За ними шла молчаливая свита, от которой советник и архимаг при всем желании отказаться не могли. И, случись этот разговор один на один, возможно, все закончилось бы иначе, но сейчас каждый остался при своем мнении. Юлиан и сын архимага, Мартиан, сочувственно переглянулись. В глазах обоих читалось понимание, что консулы разошлись как дуэлянты, чтобы скрестить клинки уже на собрании.
Когда меж ветвей показался край лагеря и до всех донеслись пьяные возгласы отмечающих, Юлиан ненадолго отстал, обернувшись. Позже он постарается вернуться к озеру, но вернется без Латхуса, чтобы встретиться с Вериателью без лишних свидетелей.
— Прими мои поздравления… — шепнул вдруг Мартиан, который тоже очутился в хвосте вереницы и шел рядом.
Юлиан посмотрел на низкого, как все южане, но красиво сложенного мужчину, и кивнул с улыбкой.
— Принимаю. Благодарю.
— И Моэм высек искру из пальцев не с первого раза…
Попрощавшись знаменитой на весь Юг пословицей про терпение, которое обязательно вознаградится, Мартиан догнал своего отца, повернувшего налево к той части лагеря, где жил. А Юлиан, проводив взглядом семейство Наур, двинулся в шатер. Там старика Иллу омыли в большой ванне, воду для которой нагрел заклинанием Габелий, натерли мазями, и очень скоро он забылся целебным сном.
Уже следующей ночью
Юлиан брел под полной луной, разливавшей бледный свет на Пущу, заходя все дальше и дальше. Он прошел полянки, на которых танцевали суккубы. Уж только они пожелали завлечь его в свои дикие пляски, но он мотнул головой и вырвался из ручек, потянувшихся к нему. Впрочем, вырвался неохотно. Может быть, позже он вернется сюда, к этим жаждущим, похотливым взглядам, коих на его долю выпало немало, потому что он был строен, высок и весьма недурен лицом. Затем он миновал едва освещенные фонарями чащобы; оттуда доносились смех, шум, и Юлиан слышал шевеление сплетенных в страсти тел на свежей весенней траве. Кое-где сильфовские фонари все-таки выхватывали из мрака чью-либо наготу, оставляя лица во власти тени. Тогда ему вдруг живо представлялось, что также могли бы лежать и они с Вериателью, если бы та позволила увлечь себя, как тогда на берегу Сонного озера… Вериатель… Он ринулся мимо кустов, мимо украшенных лентами деревьев во тьму.
Прошел первое озеро, второе, потом звонкую речушку, текущую меж платанов.
Пуща стала темнеть. Светильники висели уже не так часто, и тьма сгущалась все плотнее. Наконец Юлиан дошел до старых молитвенных чаш в надежде, что там не окажется никого из желающих помолиться посреди ночи. Место все-таки глухое, удаленное от лагеря. Встретила его темная тень — старые перья Кролдуса не отливали под луной, а сам ворон сменил после празднеств яркую мантию на черную. Юлиан огляделся, вслушался, нет ли кого рядом.