дум, склонился, опустил руки в воду, почувствовал, как пальцы его ухватили под рябью девушку за талию, и стал вытаскивать ее.
Она обняла его за шею, томно вздохнула и припала носом к его коже. Будто вдыхала всего его с любовью.
— Я тоже скучал, Вериателюшка, — шепнул Юлиан.
Он целиком вытащил ее из озера, пока ее сандалии не коснулись каменистого берега, обнял, чувствуя, как стекает по нему вода. Затем поцеловал Вериатель в мягкие губы. Они всегда пахли тиной… Вериатель взглянула на него, потом отчего-то нахмурилась. Юлиан все реже видел на ее лице улыбку.
— Что с тобой, душа моя? — спросил он озадаченно. — Ты сама не своя в последнее время. Я думал, это так подземное озеро на тебя влияет, но и сейчас ты смотришь грустно… И где Мафейка?
Она опустила взгляд из-под черных ресниц, и длинные волосы укрыли ее лицо. Юлиан понял, что Мафейка, скорее всего, испугалась далекого смеха и не рискнула явиться, потому что это озеро было сейчас хоть и пустынным, но здесь явно чувствовалась рука человека. Но отчего же Вериатель глядит с такой тоской в последнее время? Он поцеловал ее в щеку, убрал пряди с лица, хотя, казалось, ее совсем не заботил собственный вид, но тут демоница вдруг, едва не разрыдавшись, потянула его к озеру. Потянула несильно, словно умоляя.
— В озеро? — не понял он.
Вериатель мотнула головой. Потом ткнула пальчиком на Север, видимо предлагая уйти с ней.
— Мне тебе и рассказывать ничего не нужно, — улыбнулся вымученно Юлиан. — Я бы пошел с тобой куда угодно, хоть в горы отшельником, хоть в море. Мы бы обскакали с тобой горы Фесзот. Я слышал, там таятся такие дивные места, такие тайны, что одним богам они известны, ведь никто не может победить коварные течения восточного берега… Я бы пошел… Но мне не дано дышать под водой, как рыбе, Вериателюшка, и не могу я появляться в разных местах, выпрыгивая на сушу. Да и есть мне надо не рыбу, а кровь, причем человеческую.
Вновь Вериатель показала в сторону Севера, потянула, уже слабее, но в ответ ей только покачали головой. Тогда она безвольно упала на мужскую грудь и замерла, словно переживая какую-то душевную боль, причину которой Юлиан пока не понимал. Разве что ей передавалось то, что чувствовал он.
— Меня вновь предали, и в этот раз те, с кем я прожил больше, чем порой живут простые смертные, — шепнул Юлиан, гладя ее по мокрым плечам. Он переживал за нее. — Теперь я не собираюсь убегать, пока не разберусь в происходящем, потому что получается, что все эти годы мне искусно врали в глаза. Да и куда бежать? Обратно в Ноэль? На Север? Или к графу Тастемара? — и тут лицо Юлиана вдруг потемнело от гнева, и он не стал продолжать, хотя злые слова готовы были соскочить с языка.
Он обнял ее крепче, вдохнул запах тины и тихонько сказал, не переставая слушать окрестности, уж нет ли кого поблизости:
— Все-таки я давно не простой рыбачок и понимаю, что, узнай старик Ралмантон правду, он убьет меня. Ему плевать, что я сам спасал его не единожды. Поэтому мне приходится взвешивать каждое слово и действие, и я постоянно рискую. Но я чувствую, что Илла Ралмантон знает куда больше, чем говорит, что в этой игре, которую затеяли со всеми нами, ему тоже отведена определенная роль. Ведь должна быть причина, почему меня прислали к нему, да? А в самом дворце таится что-то темное, злое, и оно обнаружит меня повсюду, куда бы я ни попытался сбежать. Но если все-таки нависнет надо мной отчетливая беда, Вериатель, я все брошу и послушаю тебя. Ты не переживай, я в огонь не полезу… — И он попытался улыбнуться, но она не улыбнулась в ответ.
Покачав головой, словно сама себе, Вериатель обняла ручками возлюбленного за плечи и трогательно вздохнула. Так они и простояли, пока она не решила вернуться в воду. Уделом же Юлиана остались лишь размышления, как теперь действовать, чтобы не выдать себя при советнике и выведать правду.
Глава 8. Почти женатый
Элегиар. 2153 год, весна
Это был погожий весенний день. Шелестели одетые в зелень апельсиновые деревца, заигрывая с ветром. В их ветвях, затаясь, голосила певчая славка. Илла Ралмантон сидел на террасе второго этажа на пышном диванчике, подобрав под себя ноги. Халат его был распахнут, пояс покоился рядом, а ветер трепал края нижней рубахи, из-под которой ало-розовым цветом пестрели язвы. Илла подставлял свое тело, напоминающее старую сухую палку, солнцу, чтобы ощутить его ласку и отдохнуть от бесчисленного числа мазей и лекарств.
Вот широкий рукав его халата скользнул по шахматной доске. Илла передвинул вырезанную из черного платана и украшенную золотом фигурку ферзя на одну клетку по диагонали. В ответ Юлиан, сидя напротив, вскинул брови. Советник опять подставлялся. Неспроста. Значит, за жертвой последует выгода, как обычно состоящая из долгих и изощренных комбинаций.
Лукна сидела рядом. Цепочки на ее рожках звенели при каждом повороте головы. Ручкой, украшенной кольцами, суккуб гладила Иллу, заправляла его жидкие пучки волос за ухо, чтобы они не мешали игре.
Эту игру — шахматы — подарил посол Дзабанайя. В последнее время он не скупился на щедрые дары, так что особняк советника теперь стал напоминать мастрийский дворец. В спальне лежали и висели дорогие ковры, расписанные фениксами и растительными орнаментами; посуда из мастрийского стекла блестела в шкафах золотом и алыми красками. Картины с изображением пророка Инабуса, пламенного полета феникса Упавшей Звезды, правления Элго Мадопуса и его странствования по горам — легенды мастрийцев и их священные символы оживали на стенах особняка.
Илла коварно улыбнулся, когда Юлиан после долгих размышлений — а игра не склоняла к поспешности — захотел передвинуть верблюда. Однако рука тут же замерла в воздухе. Опять подвох?
— Что же ты, остерегаешься лукавости в моем взгляде? А может, она для того, чтобы предупредить твой верный ход, обманув? — с иронией заметил старик и блеснул единственным клыком.
— Отнюдь. У вас осталось меньше фигур, чем у меня. Вы теряете позиции, — отозвался хмуро Юлиан. Впрочем, он и сам не верил в свои слова.
— Не количество — сила, а умение использовать его.
— И все же…
Юлиан умолк и завис над доской, размышляя. Этот бой продолжался уже два часа и закончиться должен был только после полудня. Они так часто играли с Иллой, когда у него не было гостей, — сталкивались на доске, как противники, и их мастерство в этой новой для них игре росло с каждым днем.
Зазвучала музыка. Лукна, устав от напряженного молчания, взялась за фидель и стала перебирать струны. Не понимала суккуб этих нудных игр, когда два игрока, как деревянные истуканы, застывают часами над какой-то доской, двигая фигурки. Где-то там, из сада, на гуляющую у перил красавицу засмотрелись уличные невольники, которые работали тихо как мыши, чтобы не привлекать внимания.
И все-таки Юлиан не поверил лукавым ухмылкам Иллы. Он передвинул верблюда, как и задумывал, на одну клетку вперед. Тогда советник мерзко усмехнулся.
— Ты щадишь мелкую фигуру! — уколол он. — Поэтому проигрываешь раз за разом. Проиграешь и сейчас!
— А вы, я вижу, не щадите, — вздохнул Юлиан. — Не загадывайте заранее, достопочтенный.
— Милость — это обременение, неспособное доставить до конечной цели. Запомни это!
Теперь настал черед Иллы Ралмантона умолкнуть. Он грозно навис над доской, а выражение его лица сменилось с насмешливого на задумчивое. Пока старик замер, как удав, удушающий жертву в своих кольцах, Юлиан поднялся, дабы пройтись и размяться, расслабить длинные ноги после скрученных южных поз.
Он покинул пышные диванчики и оперся о перила на террасе. Там он залюбовался по-весеннему сочной зеленью внизу, чистыми дорожками и еще скромным цветом кустарников, ибо некоторым из них предстояло распуститься только через месяц. И хотя взглядом Юлиан был в саду, мысли его унеслись далеко к остроконечным шпилям дворца, протыкающим лазурь неба.
В последнее время недовольство там все росло. Еще не прибыла принцесса Бадба, а у народа высокими налогами уже стали забирать последнюю монету. Что уж народ… Народ всегда терпит, пока не взорвется, как гнойный нарыв, который виден задолго до своего извержения. Гнев же аристократии рос тайно. В кулуарах зло шептались о скудоумии короля, оскорбляли за спиной Иллу Ралмантона, называя его «королевским голодным псом». А когда одобрили сбор со знати (с подачи советника), то он потряс всех своими ужасающими цифрами. Тогда зароптали еще пуще… Корона начала возвращать то, что выдала раньше. Некоторые семьи, привыкшие к роскошной жизни не по средствам, враз обнищали, погрязнув в долгах. Повсюду зрели заговоры. Советника теперь провожали изуверскими взглядами. Но ему было глубоко плевать на них, и, прикажи король Илле убить всех негодующих, у того не дрогнул бы ни один мускул. Вот только опасность исходила не от злых взглядов, а от того, что за ними следовало.
Уже две попытки отравления, думал Юлиан. Не ходи вокруг Иллы два веномансера с носами, как у охотничьих собак, — старик был бы мертв.
Первую попытку отравления различил Дигоро, когда с рынка привезли раба с морвой в крови. Вторую — уже Юлиан, когда вовремя перехватил пальцы старика от писчего пера, которые тот хотел по привычке облизнуть. Ала-убу — очень дорогой яд с юронзийских пустынь. Заказчика не нашли, но всю прислугу, имеющую доступ к перьям, убили и заменили. А ведь это только начало угнетения аристократии. Что же будет дальше?
Юлиан стоял и размышлял. Илла же нависал над доской, подперев рукой подбородок с куцей бородкой, и грозно сверлил взглядом фигуры, решая, как бы победить своего веномансера. В последнее время тот все чаще стал одерживать в шахматах верх. Так бы и продолжался этот тихий, ни к чему не принуждающий день, если бы на террасу на втором этаже не вошел майордом в жилетке с бахромой.
— Хозяин… — шепнул он.
Илла перевел лютый взгляд, обещающий все боли мира сего, с шахматной доски на своего раба, ибо не дозволено было беспокоить его в часы отдыха. Но майордом Фаулирон уже упал на колени и воздел в страхе свои руки.