15-й день. Спустя два дня отлучения у девочки появилась агрессия — она стремилась вернуться в клеть к кельпи. Однако по его поведению я сделал вывод, что он совершит с ней то же самое, что с прошлыми девятнадцатью детьми ранее: попытается съесть.
16-й день. На теле (на ладонях, лице, животе, ногах) девочки были сделаны надрезы, однако они зажили в обычном течении времени. Ускоренного исцеления, несмотря на связь с кельпи, замечено не было.
19-й день. Я использовал на девочке простое заклинание огня, повелевания и удушения. Эффект от них был полным для вампира. Никакой невосприимчивости замечено не было. От касания “тени” она сразу же умерла.
20-й день. При вскрытии никаких изменений в теле замечено не было».
Абесибо почесал лысеющую макушку. Затем, утомившись, откинулся в кресле на бархатные подушечки и уставился в окно, за которым мерцали звезды. Ночь была прекрасна, однако дотошный демонолог глядел сквозь нее. Не видел он ни сверкающей под луной глади реки, ни раскинувшихся вокруг города с северо-восточной стороны полей, на которых сохли стога. Мыслями Абесибо Наур был в прошлом, в том ветреном дне, когда на берегу пруда отрубили руку рабу Юлиану. Рука тогда не почернела и не сгнила.
— Из сего следует вывод, — шептал сам себе архимаг. — Либо тот ноэльский выродок раскрыл не всю историю, и его невосприимчивость к магии является следствием другого процесса, либо его связь с кельпи действительно уникальна. Я не могу проверить его правоту о дитя, порождении кельпи, так как их самцы слишком агрессивны, но…
И, зло вспыхнув глазами, Абесибо принялся писать дальше.
«В следующей части исследования я собираюсь более не испытывать рабов на магию и исцеление. Целью моей станет снятие с них клейма кельпи. Для сего понадобится, по моим подсчетам, порядка трех десятков рабов, ибо даже снятие обычного клейма, произведенного клеймовщиками, в одной двадцатой части случаев кончается смертью.
Для сего я попробую вплести в структуру очищающего заклятья теневое, которое сможет повлиять сквозь невосприимчивость сразу же на душу. Сие потребует практики и обращения к знатокам языка для составления синтагмы речевого потока. Раздел Хор’Афа, касаемый теневой структуры, пока мало изучен, но я уверен, что задуманное мной исполнимо и…»
Над головой архимага весело зазвенели в связке колокольчики, крепленные к потолку, и он нервно дернулся. Скоро будут гости.
Чуть погодя раздался одиночный стук в дверь. Абесибо туже завязал узлы черного халата, расписанного золотыми ветвями платана, и встретил посланника.
— К вам, достопочтенный, желает прибыть почтенный Фитиль, — оповестил тоненький юноша.
Абесибо раздраженно кивнул, ибо не любил он, когда его отвлекали по ночам, в единственное время, дающее возможность побыть одному и в тишине. Встав, он накинул на мертвое тело, которое пока не испускало сладкого запаха гнили, еще одно дополнительное полотнище. Ночные труды были сложены в ларец с рубинами и заперты на ключ. Чернильницу отодвинули к стене, к груде пустышек-артефактов, которые только-только привезли из Багровых лиманов. Абесибо никому не доверял зачарование артефактов, а потому все слушающие и охранные обереги для своих покоев создавал сам, используя заготовки.
В полукруглую комнату вошел, шелестя мантией, юноша с мягкими вихрами, обрамляющими его вытянутый крючком, как у старухи, подбородок. По плечу Фитиля метался, задирая хвост, чертенок цвета снега — любимец, получивший имя Белый Лучик.
— Доброго вечера, — вежливо сказал Фитиль.
— Действительно ли вечер добрый, если на вашем лице я вижу мрачную думу? — натянуто улыбнулся Абесибо. — Присаживайтесь, ваша милость. Будьте моим гостем.
Фитиль прошел на середину комнаты и рассеянно огляделся: книжные полки, трещащие от натуги из-за количества пыльных томов, горы бумаг, запертые сундуки, длинный стол у стены, на котором что-то лежало, и засилье ламп. Здесь было так светло, будто бы солнце из-под небес веревками подтянули в покои к архимагу. Обернувшись к замершей за дверью свите, брат короля мягко кивнул.
— Подождите меня этажом ниже, друзья, — сказал он.
Дверь закрылась. Раздались шумные шаги спускающейся по винтовой лестнице толпы. Чуть погодя Фитиль сел в кресло и скромно огляделся. Взор его ненадолго задержался на столе с трупом, а чертенок на плече заметался, почуяв кровь. Впрочем, очень скоро юноша снова продолжил что-то искать в обстановке комнаты. Похоже, он хотел провести разговор наедине, а потому пытался разглядеть слуг архимага, чтобы попросить их уйти, но не находил.
— Я не вижу здесь прислуги, мудрейший, — шепнул Фитиль озадаченно. — Вы не боитесь оставаться одни?
— Нет, ваша милость, — ответил маг. — Пусть боятся те, кто захочет воспользоваться моим уединением. Так что же вас тревожит?
— Мне не спится. Я не хотел побеспокоить вас, но мои друзья сказали, что вы тоже бодрствуете по ночам, — краснея, ответил Фитиль.
— Это грех всех стариков.
— Вы были заняты? — Фитиль снова взглянул на длинный стол, угадывая под полотнищем очертания тела. — Это… труп? — Он осадил чертенка, ноздри которого раздувались.
— Это исследования, ваша милость… Они требуют времени и жертв. Но исследования для моего чина на фоне ответственности уже обязаны быть лишь баловством в свободное время, и никак иначе. Так что вы никоим образом не отвлекаете меня.
— Хорошо. Тогда, пожалуйста, помогите мне, разрешите мои… Мои терзания. Я хочу знать, почему мой брат не идет войной на Север?
— Неужели вам ничего не рассказывали?
— Нет…
— И почему же? — спросил Абесибо.
— Я не могу попасть ни к брату в покои, ни к племянникам уже около недели. Они выставили охрану, которая никого не пускает. Достопочтенные Асуло и Крон тоже заняты. Мудрейший, я слышу много недовольств. Все вокруг шепчутся. Я думал поначалу, что союз с мастрийцами — это такая шуточка, но мои друзья пожаловались, что их родителей уже заставили платить военный налог. Не знаю, каким образом его рассчитывают, но, представляете, семью церемониймейстера ратуши принуждают уплатить в казну семь сотен золотых сеттов ко дню Гаара.
— Рассчитывается налог от жалованья, чина и размера земель, находящихся во владении семьи, — подсказал маг. — Но разве касаются лично вас наши налоги и обременения, ваша милость?
Фитиль помялся и рассеянно пригладил хвост Белого Лучика, который продолжал беспокойно то метаться по подлокотнику, то стрекотать.
— Сегодня я узнал, что мой брат приказал распустить половину моих всполохов, а еще избавиться от всех ловчих птиц. И трех сокольников…
— Ах, вот оно что… — жестко улыбнулся Абесибо, наконец поняв причину прихода гостя. — Да, Его Величество решил потуже затянуть пояса нам всем.
— Но зачем ему мои соколы?
— А вы знаете, Фитиль, сколько стоит содержание ловчих птиц и песчаных змеек с юронзийских пустынь?
— Нет, — щеки Фитиля вспыхнули. — Но неужели у моего брата мало золота? Ах, зачем ему понадобилось лишать меня единственного удовольствия в моей пустой жизни! И меня не пустили к Морнелию, будто я чужак, коим себя и чувствую! Хожу гримом по дворцу. И только мои друзья желают видеть меня.
— Я понимаю вашу трагедию. Но что же вы хотите от меня? Узнать, почему ваш брат избрал путь войны с Югом, а не с Севером?
— Да! Я ничего не понимаю, достопочтенный. Я помню те сказки, что вы рассказывали мне в детстве о богатствах Севера. О пещерах, полных магии, о спрятанных артефактах.
— То не сказки, мой юный друг, — отозвался Абесибо. — Но, боюсь, я разочарую вас насчет войны.
— Почему? — воскликнул Фитиль, решив, что и архимаг не желает тратить на него свое время.
— Я сам не знаю…
И Абесибо показательно развел руками, наблюдая острым взором за тем, как брат короля пришел в недоумение.
— Как не знаете?..
— А вот так, — голос Абесибо стал тише, и маг шепнул заклинание, проверив действие звуковых артефактов, и только потом продолжил: — Его Величество болен. Когда ваш брат, Джамо, отравил его песнью девы, яд лишил его не только зрения, но и… некоторой степени осознания действительности.
— Ума? — переспросил наивно Фитиль.
— Пусть будет ума, да… Даже вы понимаете, ваша милость, что нам для величия нужен Север. Север — это океан магии, сокрытый под горами в месте шва, это спрятанные в снегах конструкты демонов, обладающие огромным источником магии. Мы находили несколько конструктов здесь, на Юге, но из-за злого рока они пропадали. А еще это богатые, но слабые королевства, которые обеспечат нас рабами, золотом и прочими ресурсами.
Фитиль потупил взор.
— Да, да. Но, может быть, вы мало говорили об этом с моим братом? Может, он не знает?
— Ваша милость, — ухмыльнулся Абесибо. — Глухому что слово, что длинная речь — все одно. Я же сказал вам, что сейчас, увы, Элейгия возлежит на наших плечах, которые могут не выдержать ее тяжести.
— Ах, вы правы, эти налоги, эти страшные пересуды… Мой брат, он поступает весьма странно, а весь этот союз… Он абсурден. Я, честно сказать, не понимаю этой перемены в нем…
— Физические уродства, как зеркало, со временем отражаются и на уме.
Фитиль приуныл и переключился на чертенка, стал ласкать кисточки на его ушах, приглаживать пушистую шерстку. Пока брат короля мялся и не знал, что ответить, переживая внутри душевное горе от расставания со своими соколами и оттого, что не мог помочь своим милым друзьям, Абесибо разглядывал его.
Он скользил глазами по подбородку крючком, низкому лбу и благодушному взору юноши.
«Действительно, — думал с отвращением маг. — На роду Молиусов стоит печать кровосмешения, которая выродилась в слабоумие и уродство. Старший — слепой глупец, средний был редкий завистник, что и свело его в могилу, а этот, младший, будет самым уродливым из всех, когда созреет. Ничтожества… Уроды… О Прафиал, за что мне такой стыд?»
Меж тем Фитиль нашел в себе силы ответить, едва ли не плача, и в голосе его была мольба: