Гоголоса. Немного выждав и словно смакуя обуявший нага ужас, советник продолжил:
— Мартиан Наур…
Все подняли глаза на Абесибо Наура, однако не нашли в его лице ни капли страха. По бокам от него тоже уже стояла охрана, как и рядом с Шанием.
— Изменники задержаны? — спросил король.
— Да, Ваше Величество. Во время совета.
— Проведи деликатный допрос, Илла… Я хочу знать, могу ли доверять своим консулам, чьи дети и родные оказались замешаны в таком грязном предательстве.
— Ваше Величеш-штво! — подал голос дрожащий от злобы Шаний Шхог. — Пош-шле «деликатного допроша» шоветника мои дети, мои единш-штвенные нашледники, ш-штанут живыми мертвецами! Вам ли не знать, что палач Илла заштавит их шказать, что удобно ему. Они невиновны! Это ложь и подлог, Ваше Величеш-штво!
— Стража… Проводите достопочтенных Шания Шхога и Абесибо Наура до их покоев и выставьте охрану.
Два консула поднялись и медленно с мрачными лицами покинули зал.
Спустя два дня
Юлиан снова шел по тюрьме, только уже на своих двоих. Грохотали решетки, скрипели несмазанные петли. Он сбился со счета, сколько раз за эти два дня им пришлось спуститься в пыточные подвалы. Но все равно, слушая вопли заключенных, он заново вспоминал тот ужас, с которым столкнулся по приезде в Элегиар. Испуганные глаза Фийи, ее смерть, хохот Вицеллия, а затем ясный, но печальный взор учителя, когда стража несла его в пыточную.
Близились ступени, ведущие в подвал. Илла шуршал тяжелой парчовой мантией, а за ним тенями следовали его головорезы и два веномансера: Юлиан и Дигоро. Старый веномансер, с его слов, уже не раз принимал участие в пытках с помощью яда, но Юлиан видел по его глазам, что Дигоро здесь явно неуютно. Да и кому может быть уютно, когда каждый знает, что сегодня он там, наверху, в светлых покоях, а завтра — неугодный власти — здесь, внизу?
Все эти два дня дворец был похож на змеиную нору, в которую засунули палку.
Всех, кто попал в «список неугодных», во время совета задержали и швырнули в камеры. Придворных грубо вытащили из своих покоев, убив вставших на пути охранников, а тех из них, кто сопротивлялся, покалечили. Кто-то пытался бежать, но Золотой город, не зря прозванный Юлианом «Городом стен», к тому моменту уже оцепили заранее расставленные гвардейцы.
Союз, названный «Змеиным хвостом», умер, так и не родившись.
Все понимали, что в круг заговорщиков пробрался соглядатай Иллы Ралмантона, который предал всех его участников огласке. Никто более не мог доверять друг другу. Все, кого чудом не коснулась длань советника, позабивались в щели, как испуганные мыши, ожидая своей жестокой участи. Все, кто только носил в мыслях мечту увидеть на троне юного Фитиля, который бы отменил разорительный налог, временно отказались от нее. Всех обуял страх. Сам же брат короля, этот наивный и глупый юноша Фитиль, который так и не понял, как оказался сердцем заговора, был посажен под замок. А на следующее утро его нашли в покоях повешенным. Хотя многие и говорили тогда, что «не повешенным, а задушенным», но это тонкости, а правды никто так и не узнает.
Шаний Шхог пытался молить о пощаде хотя бы для своей семьи, но на его глазах мимо провели в пыточные подвалы всю его родню, от мала до велика, ибо на них уже не распространялась священная защита консула.
Находясь в заточении, Абесибо Наур в первый же день передал через слуг королю бумагу, в которой прилюдно отказался от своего сына, Мартиана Наура, и поклялся в верности Его Величеству и в своей неосведомленности о заговоре:
«После презренного поступка Мартиана, очерняющего всю мою семью, я отказываюсь от сего изменника в качестве сына и предполагаемого наследника. Молю вас, Ваше Величество, да не упадет тень от его деяния на мою семью и меня, потому что я верен вам до сих пор столь же сильно, как в тот день, когда дал клятву служить великому роду Молиусов!»
Илла Ралмантон с сопровождением зашел в подвал. Размышляя о тяготах этих двух дней, Юлиан прислушивался к жалобным стонам. За стенами гремели цепи. Здесь было сыро, но душно — не переставая работали жаровни, на которых грели инструменты для пыток. Трещал огонь от факелов, как трещали и кости в пыточных колесах, которые ломали намотанные на них ноги и руки. С легким хрустом, будто сыпется гравий, дробились пальцы.
Юлиан нащупал рукой суму с противоядием, которое ему приказали подготовить, и вместе с советником повернул в правую комнатку без двери. Свита советника из магов осталась в коридоре, возведя щит. В небольшом глухом помещении, освещаемом лишь одним светильником, сидели оборотни-истязатели и играли в карты. Рядом с ними у стены лежал на мешке с соломой Мартиан Наур в кандалах. Ноги его поместили по бедра в большой таз, закрытый сверху крышкой с узкими прорезями. Изнутри таза доносилось злобное шипение. Змеи… По каштановым волосам Мартиана Наура, свисающим паклей на грязную рубаху, стекал пот. Юлиан с сочувствием отметил, что даже после стольких страданий узник все еще был удивительно красив, только красота его теперь точно стала красотой мученика. Когда по каменному полу застучала трость, Мартиан поднял голову и пустым взглядом уставился на вошедшего советника, гадая, повесят ли его или продолжат пытать дальше.
Что ж, Мартиан стерпел все муки, но отца так и не выдал…
Илла Ралмантон, хрустнув старыми коленями, присел в кресло, которое всегда стояло в этой пыточной и предназначалось исключительно для него. Он оперся подбородком на пальцы, сцепленные на гранате трости, и мерзко улыбнулся, разглядывая, как сильно опухли ноги узника, как гротескно посинели.
— Ну, Мартиан, тебе пришелся по душе союз со змеиным королевством?
Наклонившись, Илла легонько стукнул тростью по тазу. От этого клубок змей у ног измученного узника ожил и зашипел, а Мартиан тихо взвыл. Он ощутил разливающуюся по отечным ногам боль от укусов. Однако ни слова от него так и не услышали.
— Юлиан. Достань противоядие.
Кивнув, веномансер извлек из своей сумки граненый бутылек и поставил его на табурет около истязаемого, а затем отошел к Дигоро, который уже без своей обычной спеси неуверенно толкался рядом с выходом в желании побыстрее отсюда исчезнуть.
— Итак, братья Шхог поутру уже дали свои показания и назвали имена, — начал жестко Илла. — Согласно полученным мною сведениям, ты встречался с братьями перед приездом Бадбы, 15-го дня етана, где обсудил детали союза с Нор’Эгусом и сделал взнос на оплату убийцам в размере трех тысяч сеттов. Это подтвердили также твой помощник, Гай Оноре, который провожал тебя до покоев, и твой камердинер…
— Ложь! — перебил узник. — Этого не было. Оноре со дня Гаара пребывает в Байве!
— По бумагам все было. Показаний уже достаточно, чтобы тебя повесить. И от твоего камердинера Дариния, и от братьев Шхог, и от твоих рабов, поклявшихся на молитвеннике, что слышали твои речи о заговоре против Его Величества.
Мартиан, загорелое лицо которого стало цвета мрамора, застонал, но не от боли, а скорее от осознания, что все слуги оговорили его из страха за свою никчемную жизнь. Шипение в тазу прекратилось — змеи ненадолго затихли, лишь переползали по ногам узника и обвивались клубком вокруг его лодыжек. Узник чувствовал касание их скользких тел и боялся даже шевельнуться, чтобы не обрушить на себя змеиный гнев.
— Король попросил провести деликатный опрос, потому что отец твой, Мартиан… Он великий архимаг. И доселе тебе не сломали ни одного пальца и не оторвали гениталии лишь потому, что вина твоя не была доказана.
Глаза Иллы довольно заблестели. Сухой рукой, усыпанной перстнями, он развернул документ о приговоре, полюбовался им, как мать любуется дитя, и снова свернул, обратив свой взор на узника, который с трудом сдерживал слезы.
— Но сейчас все изменится. Приговор подписан, и вина твоя доказана, — закончил он.
— И когда меня повесят? — глухо откликнулся узник, уронив голову на грудь.
— Когда мне будет угодно… Когда я узнаю все, что нужно. Доселе в твое сознание не проникали, потому что это было чревато повреждениями души, после которых ты стал бы годен лишь для мясного рынка. Но сейчас все поменяется…
Мартиан вздрогнул и снова поднял глаза.
— Вы не посмеете! Мой отец — Абесибо Наур, архимаг и один из консулов! Вы сами сказали! Вы не смеете залезать мне в голову, как к какому-нибудь рабу. Это вне закона!
— Я же сказал, что тебе уже вынесен приговор усилиями показаний твоих слуг, которые продали тебя, чтобы спасти свои гнилые душонки. Теперь ты не горожанин Элегиара, Мартиан, а изменник, покинутый всеми. Ты — мертвец.
В узилище наступила тишина, одни лишь змеи шипели и терлись чешуйчатыми телами друг об друга.
— Но ведь ты не по своему желанию отправился на сговор с братьями Шхог и их отцом? — вкрадчиво спросил советник.
— По своему…
— Нет, — улыбнулся плутовато Илла. — Ты действовал с подачи отца, верно же? Твой отец прикрылся тобой, использовал в переговорах, дабы скрыть свое лицо. Не ты этого желал, а Абесибо.
Мартиан смолчал, но все же ненадолго, получив очередной укус, поднял глаза к противоядию.
— Если ты думаешь, Мартиан, — продолжил давить советник, — что поступаешь во благо, прикрывая отца, то ты ошибаешься. Ты лишь разменная монета в его интригах. Ненужная вещь, негодный сын, слишком тряпичный для того, чтобы продолжить деяния такого известного рода магов и ученых.
— Мой отец невиновен!
— Твой отец вчера прилюдно отказался от тебя, чтобы снять с себя подозрения! Он написал отказную! Ты больше не Наур в его глазах!
Мартиан замер. Наступила тишина. Только змеи копошились у его ног, шипели и переползали с ноги на ногу. Наконец он не выдержал. Будто что-то сломалось внутри, и узник тихо заплакал. Заплакал, как самый несчастный в мире человек, преданный семьей, ради которой терпел все беды.
Вздохнув, Юлиан отвел глаза от мук Мартиана: при всей своей ненависти к роду Науров он искренне сочувствовал их младшему отпрыску, чувствуя с ним странную душевную близость. Однако это жизнь… В ней проигрывает самый неприспособленный, самый благородный. И кто знает, какая участь постигнет Юлиана с его таким же бесполезным благородством? А вот Иллу эта сцена, кажется, воодушевила, и он даже придвинул кресло поближе к плачущему узнику.