— Ты что творишь… дурак?.. Тебе мало предостережений?
— Зачем тебе Донт? — напрямую спросил граф.
— Отпусти… Тебе же хуже… Убью…
Филипп, таким же твердым голосом, не испугавшись, ибо он уже зашел слишком далеко, пригрозил:
— Говори! Коль думаешь, что у меня не хватит духу перерезать тебе глотку, то ошибаешься. А если попробуешь солгать или прикончишь меня, то до Донта доберешься очень нескоро. Я отдал распоряжения войску. Времени у тебя до рассвета! Зачем тебе так нужен Донт?
— Да как ты смеешь…
— Говори! — лезвие вспороло щеку.
Кристиан вскрикнул, но, чувствуя, как хватка немного ослабла, чтобы дать ему возможность ответить, выдавил:
— В Донте усыпальница…
— Что за усыпальница?
— Усыпальница моих братьев и сестер. Тех из них, кто не пожелал обременять себя плотью и остался в пещерах возле шва… Там, где еще витает дух нашей Матери. Я не вру… Да ты ведь бывал там. На пороге усыпальницы. Но как ты там оказался? Следовал за тем несчастным, обращенным в обруга и забывшим, как снова принимать человеческий облик?
— Почему Донт тебе понадобился именно сейчас?
— Обнаружили один из проходов, ведущих в усыпальницу… Со стороны Донта. Они добрались до нее, Филипп. Пещеры не смогут исследовать из-за средоточия Неги, а также обвалов, но это потревоженная святыня. Как для тебя святыня — твоя честь.
Император вновь задергался в стальных объятьях, пока совсем не затих. Его едва не стошнило излишне съеденным, но он сдержался. Приставив к его горлу клинок, Филипп знал, что рискует своей жизнью, что его могут убить, но у него не было выбора. Или сейчас, или никогда!
Лезвие снова прижалось к шее, надавило.
— Зачем вам нужен Уильям?
— Я не знаю. Мне плевать на рыбачка из Малых Вардцев, — ответил покрасневший Кристиан.
— Врешь!
— А много ли ты знаешь о тайнах своих братьев и сестер старейшин? Сомневаюсь… Наша жизненная тропа тоже разделилась, Филипп. Кто-то отчаялся и ждет забвения, дремля в усыпальнице. Кто-то до сих пор путешествует, желая познать материю и управлять ей. Кто-то следит за миром и защищает спящих. А кто-то мечтает о былом величии. Я делаю свое дело, а Гаар — свое.
Филипп вспомнил имя южного божества вампиров и сильнее сдавил императора.
— Гаар? Сказками кормишь, обманщик?
— Нет… нет… Пусти, мне плохо…
Кристиан снова начал задыхаться, когда еда подкатила к горлу, и его стошнило прямо на себя мясом фазана, которое недавно с удовольствием вкушал, а также прочим содержимым желудка. Его корона упала на ковер, где все уже лежало в беспорядке, отвратительно перемешанное: липкий мед, вина с Юга, орешки и приготовленная одежда для похода.
Прислуга продолжала стоять у стен в бездействии, будто не замечая происходящего.
«Заколдованы, но об этом и не вспомнят. Как в рассказе Горрона про случай в Ноэле», — сообразил граф.
Он ослабил хватку, понимая, что детское тело слишком слабо и из него он только что едва не выдавил вместе с едой и кишки.
Шумно отдышавшись, Кристиан продолжил:
— Мы долго здесь живем. Еще до того, как большая часть из нас в первом веке перешла Ноэль, мы уже обладали сотней имен и лиц. Харинф, Пацель… Те, о ком ты спрашивал, — все это лица моего брата, которого мы зовем Тот-который-горюет. Но в мире он больше известен под именем Гаара на Юге и Граго — на Севере. Моей заботой было лишь предупредить его о выписанных для твоих гонцов бумагах, когда они были отправлены на поиски архимага. Сам подумай! Я правлю Севером, у меня хватает забот, и мне малоинтересны бесчисленные деяния моих братьев!
— Опять врешь! Тогда почему пропал Горрон де Донталь? Не дури мне голову, он тоже был подставлен твоими трудами.
— Он жив!
— Почему же от него до сих пор нет вестей?
— Его задержали, просто задержали на Юге… С его головы и волоса не упало. Мы к старейшим из вас относимся с почтением.
— Снова говоришь туманно! — обозлился Филипп. — Имена! Кто его задержал?
— Прафиал… — И Кристиан выдавил из себя мерзкий смешок, когда понял, что его слова заставили графа напрячься.
Продолжал шуметь ливень. Снаружи раздавались многочисленные голоса встревоженных людей, расслышавших, что в императорском шатре что-то произошло, но не заходящих внутрь. Прислушавшись, Филипп задался вопросом, насколько могущественны велисиалы и как могли их деяния переплетаться с деяниями Праотцов и северных богов.
— Твое настоящее имя? — спросил он.
— Братья и сестры зовут меня Тот-кто-еще-любит-веселье. А среди людей… Зальхтаарторн… Марриас… Единый… Ямес, наконец…
Филипп вздрогнул. Однако рука его не дрогнула.
— Ты, верно, сейчас озадачен вопросом, почему я не позволяю другим войти в шатер, чтобы обнаружить твое предательство? И почему вообще все старейшины до сих пор живы? — спросил Кристиан, облизнув губы, ощущая напряжение клинка и его хозяина. — Причина проста… Наша неприязнь к магам, желающим исчерпать магические озера, объединяет нас. Мы пришли из мира Хорр очень давно, больше двух тысяч лет назад. Наше прошлое обиталище было прекрасным и напоминало живое море, где шелковистые мягкие воды Матери обнимали нас отовсюду, избавляя от страха, голода и холода. Пока Мать не излилась сюда, крича…
— Ты называешь магию Матерью?
— Да. Для беловолосых шиверу, которые встретили нас первыми, она была Негой. Для других народов магией. Но для нас это прежде всего — Мать. Поэтому мы не любим, когда ее раздражают заклинаниями, срывающимися с человеческих губ. Они рвут ее и терзают, как шакалы, якобы зовя на языке детей, пока она не исчезнет, исполняя их требы. Раньше наша Мать была огромным морем, затем обратилась бурной рекой, разлившись по новому миру. А теперь она… лишь разбросанные озерца, между которыми мы бродим, прячась в телах, чтобы не уподобиться гримам.
Филипп оглядывался в шатре, раздумывая. Он продолжал держать императора, уже успокоившегося, чей голос зазвучал вкрадчиво.
— Послушай меня… — произнес император Кристиан. — Ваше бессмертие, столь легко передаваемое с помощью знающих Хор’Аф демонологов, до сих пор при вас только благодаря мне. Я — та сила, что защищает вас от Юга. Лишь моими стараниями южные жадность и златожорство еще не разорили Северные земли. И пока я был отравлен, за это недолгое время мои советники успели продаться Югу и напасть на тебя, заручившись поддержкой колдунов. Тебе ведь это не пришлось по душе, да? Пойми же. Я — твой союзник. Я — последний заслон перед тем, как твой замок сожгут южане, обступив войском в сотни тысяч душ, как твою любимую дочь Йеву схватят и потащат к демонологам, которые, помаявшись, вырвут дар из ее тела, как совет старейшин рассыпется прахом, когда с ним поступят точно так же. Отпусти меня, Филипп! И уйди с моей дороги!
— Где сейчас Уильям? Где Горрон? — жестко спросил Филипп, не ведясь на сладкие речи.
— Я не знаю, упрямец… Но они должны быть живы, иначе бы ты почувствовал их смерть, как отзвук.
— Вы слишком хорошо сообщаетесь друг с другом, чтобы ты ничего не знал, — не поверил граф. — Ты не союзник мне, пока не оставишь попытки обмануть меня, как обманываешь всех вокруг.
На уставшее лицо императора легла печать гнева.
— Убери клинок, Филипп! Я вспыльчивый, но отходчивый и пощажу тебя, дабы ты смог найти своего сына Уильяма. Да и не в твоей власти убить меня, ибо я пережил тысячи жизней, где меня топили, травили и кололи в спину, но в твоей власти, Филипп, сохранить жизнь хотя бы себе — ради сына и дочери. Не угрожай богу, это может обернуться скверно.
Граф оборвал:
— Твои угрозы пусты для меня.
Кристиан расхохотался, понимая, отчего граф так уверенно напал на него, а затем восторженно пропищал:
— Ах, Филипп! Право же, тебе бы стоило после посещения наших усыпальниц сообразить, в чем тут дело и почему тебе там подурнело. Но будь по-твоему, я все объясню. Ведь я добросердечен… Ты, верно, полагаешь, что я не смогу после гибели этого юного тела переползти в тебя? Ох нет, ты заблуждаешься! Твоя неуязвимость к магии является лишь нежеланием Матери причинять вред созданным ее же молитвами! Всякая молитва, она же заклинание, коснувшись тебя, преобразуется в чистую Негу и не наносит вреда, впитываясь тобой! А потому мне ничто не препятствует заменить тебя, выйти к людям и начать захват Дальнего Севера от лица легендарного Белого Ворона. В таком случае мне покорятся быстрее, правда? Да, я сам не смогу пользоваться магией, но это никогда не мешало подобным мне использовать ваши тела как сосуды. Пусть и неудобные, отягчающие, как камень.
Филипп вздрогнул. Но не от угроз. В его сознании вдруг мелькнула страшная догадка. А Кристиан, улыбнувшись, продолжил:
— Удача улыбается тебе, сын Ройса, потому что из всех нас ты повстречал самого доброго и веселого — меня! Сложись все иначе, я бы даже сделал тебя своим военачальником, ибо люди, тем более талантливые, уж больно легко подвержены смерти. Но не надейся, что твои дерзкие выходки и дальше не будут стоить тебе жизни. Встреться ты с другими из нас, с теми, кто устал жить, кто стал апатичен к этой жизни и причудам слабого, противного тела… Стоило бы тебе только дерзнуть им — и тебя бы убили… Размазали, как муху, лишь бы не зудел и не мешал пребываниям в мечтах о смерти. Так что подумай над этим.
Отпустив императора, Филипп молча пошел прочь, пока ему весело смотрели вслед. А потом и вовсе, когда он уже покинул шатер, до него долетел мальчишеский задорный смех, в котором, однако, было что-то демоническое, противоестественное.
Больше в Стоохсе делать нечего. Теперь путь графа лежал к лояльным его роду старейшинам, к Ольстеру Орхейсу, а также Теорату Черному, а после них — к Летэ фон де Форанциссу, чтобы раскрыть с помощью Гейонеша перед главой совета все, что касалось велисиалов: разговор с Кристианом, где он признается в своих деяниях, результаты расследований Горрона в Ноэле, а также опасность, которую несет для совета Мариэльд.