вое начало от одного предка. Воссоединение трех великих родов в еще нерожденном наследнике Элейгии терзало умы и сеяло смуту. Ведь такой владыка будет иметь право на трон трех королевств, этих трех могучих столпов Юга! Владыка владык, покоритель горизонтов, король королей!
Слухи о возможном наследнике разносились быстрее птиц, проникая даже за Черную Найгу. А потому к дворцу стекалась высшая знать из всех областей, чтобы увидеть то священное мгновение, когда принц Флариэль, в котором текла кровь Идеоранов и Молиусов, коснется своей невесты Бадбы из рода Мадопусов.
Паланкин донесли до распахнутых дверей дворца, который напоминал этим вечером волшебное дерево. Так же как и в прошлом году, его башни обвили алыми лентами, вывесили из окон фонари. Но сейчас изощренные умы устроителей празднеств додумались еще рассыпать сильфовскую крошку на алой дорожке, ведущей в Древесный зал. Габелий развернулся у ворот и попытался было скрыться, чтобы добраться до Мастерового района, но тут до слуха Юлиана донесся голос Дигоро. Сыпля ядовитыми словами, Дигоро схватил своего пузатого товарища за рукав и повел к особняку, как дитя. Впрочем, Габелий роптал, по-детски обижался и сетовал на насилие над его личностью и то насилие, что выпадет на его долю от жены, если он не явится к ней вовремя. Однако Дигоро оставался непреклонен. И Юлиан невольно улыбался, наблюдая за двумя удаляющимися закадычными друзьями.
Илла покинул носилки. С шуршанием за ним проволоклась громоздкая, тяжелая мантия, превращающая его в парчовый скелет.
— Достопочтенный Ралмантон!
От дворцовой двери, за которой виднелось украшенное светильниками старое дерево, отделился Дзабанайя Мо’Радша со свитой. На нем не было маски, потому что в них запретили являться на пир. Вся аристократия негодовала, но Дзабанайя так широко улыбался, обнажая белоснежные ровные зубы, что, казалась, будто рад только он.
Посол коснулся лба и вытянул руку.
— Достопочтенный Ралмантон! — повторил он. — Я рад видеть вас здесь. Да осветит солнце ваш путь!
— И твой путь пусть будет светел, — улыбнулся Илла.
Юлиан поклонился послу и поприветствовал его. Пребывая в хорошем настроении, поддерживаемом парами вина, посол неожиданно протянул ему руку, по-дружески, по-северному.
— И тебе, Юлиан, пусть солнце освещает путь, — с обаятельной улыбкой сказал Дзабанайя. — Я слышал, что в Ноэле многие здороваются как северяне. Воистину, это сильный жест: подать руку, открываясь, что у тебя нет оружия. Это жест доверия!
И два мужчины пожали друг другу руки.
Из глубин дворца донеслось пение медных труб. Дзабанайя, в шелках, со своим бессменным алым шарфом, сделал приглашающий жест и повел всех за собой, словно это он был здесь радушным хозяином, зовущим гостей к застолью, а не наоборот.
В зале, у стен которого уже стояли накрытые столы, на троне с апатичным видом развалился Морнелий. Рядом сидела счастливая и на редкость улыбчивая Наурика. А подле них был Флариэль. Губы его раздулись в капризной гримасе, руки скрестились на груди, а дорогой наряд перекосился. Знать собиралась перед троном. Впереди всех сидели консулы в дорогих одеждах, и порой казалось, что это не живые мужи, а позолоченные статуи. Все прочие стояли. Повсюду были стражи и маги. В зале то и дело звучали заклинания последних — они пытались учуять дрожание магии в скрытых амулетах или артефактах.
В свете ламп мелькнула полупрозрачная накидка, расшитая золотыми узорами, и тут же рядом с Иллой сел сам Абесибо Наур, почесывая бороду. Консулы переглянулись молча, с улыбками на жестких губах, как затаившиеся противники. Снова запели медные трубы. И взоры собравшихся обратились ко входу. Наступила тишина.
В зал вошла Бадба. На ней было песочное платье по элегиарскому крою. Однако вместо платка девочке надели праздничную куфию, открывающую лишь янтарные глаза. Семеня ножками в мягких туфлях, Бадба остановилась напротив трона и поклонилась. Сзади нее встал, улыбаясь, Дзабанайя Мо’Радша, а рядом с ним верховный жрец Фойреса, который прибыл из Бахро, чтобы провести кугью.
Вперед вышел толстый церемониймейстер. В нем Юлиан узнал того самого евнуха, который давал ему указания в день Гаара.
— Ваше Величество! Бадба из рода Мадопусов, принцесса Нор’Мастри, прибыла к принцу Флариэлю! — тонким голосом возвестил церемониймейстер.
Однако Флариэль не шевельнулся. Он продолжал сидеть в кресле, поджав губы. Текло время. Наурика недовольно взглянула на сына, жевавшего губу. Наконец принц словно пересилил себя, поднялся и вразвалочку подошел к Бадбе, затем апатично, будто подражая отцу, проговорил заученные слова:
— Приветствую тебя, дочь Мододжо, прекрасная Бадба… Я рад видеть тебя перед собой. Отныне мой дом — твой дом…
— Твое желание — мое желание, твой выбор — мой выбор, твоя семья — моя семья… — продолжила тихим, покорным голосом Бадба и склонила головку. — Я буду тебе верной женой. Клянусь Фойресом и Прафиалом.
И согласно мастрийскому обычаю, принц коснулся рук Бадбы, единственного открытого места в ее костюме. Он погладил ее пальчики, на которых жрецы хной написали молитвы. Затем взялся за край ее куфии и размотал, обнажив лицо так, чтобы его видели только он и королевская семья.
Бадба скромно потупила взор. Флариэль же со скучающим видом, будто перед ним стояла не девочка, а стул, принялся изучать янтарные глазки, надушенные сандалом пряди, которые выбились из-под куфии, смуглое личико и широкий носик. После он скользнул взглядом по крепенькому стану, который предвещал, что девочка после взросления сможет выносить дитя. Бадба обещала стать красавицей, напоминающей южных огненных бабочек, летающих над пустынными землями после дождя, но Флариэль лишь зевнул.
Помявшись, он снова замотал куфию, скрыв девочке лицо. Сзади подошел церемониймейстер. Принц принял из его рук алый пояс и обернул его вокруг талии Бадбы. Это был символический пояс верности, который невеста не снимет до свадьбы. Упадет он с ее стана только в брачную ночь перед ложем. Потом Флариэль взял Бадбу за руки. Над детьми, как горы, склонились два жреца — Фойреса, которому поклонялись мастрийцы, и Прафиала, которого больше всех чтили в Элейгии. По залу разнеслись молитвы о счастье, верности и плодотворном браке.
После этого помолвленная пара повернулась сначала к королю и королеве, поклонившись, а затем — к ожидающей толпе.
Кугья, на редкость скромная, свершилась.
Придворные радостно загудели. Чуть погодя в руки Наурики вложили список с дарами от всех консулов, придворных, приглашенных гостей и, наконец, отца Бадбы, который не смог прибыть во дворец из-за сражений на Узком тракте. Пока все рассаживались, королева стала тихо нашептывать список своему мужу. По обычаю дары было принято подносить публично и ярко. Но из страха, что там окажется отрава, их решили сложить в отдельном зале, чтобы сначала пропустить через веномансеров и магов. В то же время визирь Нор’Мастри зачитывал крошке Бадбе сумму выкупа от ее жениха, дары от его родственников и подношения придворных. Девочка кивала. Глаза ее, ибо только их было видно, улыбались.
Повсюду разливался запах вин всех сортов из разных концов мира. Из-за столов звучал смех, переплетенный с разговорами о славной войне. Шелестели подолы господ. Сверкали золотом их украшения, вспыхивая под огнями ламп. Мерцающие рубины на нарядах переливались с рубиновым цветом крови в бокалах вампиров.
Один лишь Юлиан был хмур. Ему нравилось это веселье, и он многих здесь уже знал, став частью дворца. Но что-то темное в его душе шептало: «Где-то здесь изменник… Предатель… Будь осторожен». И Юлиан был осторожен. Он то проверял кубок советника на яды, то обозревал сидящих вокруг, желая увидеть в чьих-либо глазах тень измены, то наблюдал за Абесибо Науром. Иногда украдкой он поглядывал на восседающую в золоченом кресле за столом Наурику Идеоранскую. Ее косы орехового цвета были собраны под шелковым платком, укрывающим голову. Красота ее, зрелая, была скрыта от всех прочих за громоздкими одеждами. Но Юлиан вспоминал ее пышное нагое тело и сладость тайных встреч. Ненадолго, но это отвлекало его от тяжелых мыслей.
Через стол, напротив Юлиана, уже громко работал челюстями Рассодель Асуло. Дзабанайя пил душистое вино, которое, перед тем как поставить на стол, проверяли королевские веномансеры. Эти невзрачные вампиры принюхивались к каждому блюду, припадали чуткими носами к выпечке, мясу, выпивке. И Юлиан по привычке тоже все вынюхивал и проверял, наблюдая, как люди и нелюди едят и пьют в три горла.
Подмостки в середине зала занимали музыканты, прибывшие из Нор’Мастри, а оттого поющие пламенно, со страстью.
Дзабанайя был прикован взором к крошке Бадбе, которая скромно сидела за столом около Флариэля. Он глядел на нее как на символ своего успеха. А когда перевел взгляд, то улыбнулся, заметив подрагивающие крылья носа Юлиана.
— Каждое блюдо проверяют три веномансера.
— Привычка. От нее сложно отделаться, — прошептал Юлиан, принюхиваясь к кубку крови. — К тому же не то сейчас время, чтобы полагаться на чужой нос.
— Даже трех веномансеров?
— Даже трех…
— Тебе уже говорили, что ты излишне недоверчив?
— Нет, о таком молчали. Однако я всю жизнь, наоборот, страдал от излишней доверчивости, — горько улыбнулся Юлиан.
— В тяжелые времена побеждает не тот, кто ограждается от всех недоверием, а тот, кто находит союзников, друзей.
Юлиан лишь усмехнулся про себя, подумав, что во дворцах можно найти любой порок, но точно нельзя найти дружбу. Но виду не показал. И снова ответил неопределенно:
— Не смею не согласиться.
— Вот оно, вот оно! Уклончивые ответы. Это твое недоверие! Ты, Юлиан, похож на сжатый комок ожидания неприятностей. Не расправляй плечи, это проистекает не от твоей позы, а от твоего взора. Уж больно он серьезен. Но я знаю, чем это лечится.
— Чем же? Магией?
— Все гораздо проще, — блеснул глазами посол. — Выпей! Вы же, дети Гаара, тоже пьянеете?