Пока Юлиан обтирал губы и приводил в порядок испачкавшийся на чердаке костюм, Амай как ни в чем не бывало сел у очага. Невольно поражаясь подобному отупению, ибо он никогда ранее не сталкивался с таким, Юлиан покинул лачужку. Дождь обрушился на него, а ноги повели к мостовой. Трущобы пустовали — все забились кто куда. Дождь, по-весеннему неистовый, загнал народ под крыши.
Промокший Юлиан заметил благодатный свет распахнутых дверей таверны и шел туда, пока не пропал в проеме пропахшей сырой древесиной харчевни. Внутри было тесно. Ветхое помещение воняло дешевым пивом и рвотой. Поморщившись от запахов, Юлиан протолкнулся сквозь толпу локтями, не нашел где присесть и в конце концов оперся о колонну, держащую на себе второй этаж. Нужно было понять, что происходит, и, ничего не видя вокруг, он окунулся в размышления.
Значит, существует какой-то заговор и во дворце таятся предатели, которым пока невыгодно обнаруживать бессмертного. Но чего они ждут?
Во-первых, побег придется отложить. Нужно найти истязателя тюрьмы. Его Юлиан помнил очень хорошо. Именно тот высокий, но сутулый оборотень тащил двумя годами ранее Вицеллия в подвалы для пыток. И именно он же, выходит, пытал Вицеллия.
Во-вторых, придется втихую убить этого истязателя, чтобы узнать все из его крови. Нужно будет выведать, где он живет, и подкараулить в темных проулках.
А в-третьих…
— Кхм, почтенный, здесь мое место, — послышался тонкий голос.
Юлиан повернул голову. На него недовольно смотрел менестрель в узких черных шароварах, красной пелерине (по перешедшей от знати моде) и белоснежной рубахе.
— Здесь не написано, что твое.
— Я всегда выступаю вот у этой деревянной опоры.
Музыкант насупился и провел пальцем по струнам, извлекая из инструмента печальный звук.
— Я не знаю, ступай к другой.
— Ну… Как это, не знаешь? Ты на прошлой неделе сидел и смотрел на мое выступление!
— Я здесь никогда не был, говорю тебе еще раз, если ты глуховат, — поморщился Юлиан. — Вон, иди туда.
Менестрель потоптался на месте, но спорить не стал. Как и все ранимые творческие люди, он обиделся и ушел в противоположную сторону таверны, и лишь оттуда донеслось коротенькое «Хам» и «Ты будешь героем моей новой пьесы, и я тебя жестоко в ней убью».
— Попрошу минуточку внимания! Минуточку! Почтенные! — закричал тоненьким голосом менестрель.
Он безуспешно пытался призвать хоть к какой-нибудь тишине, но его голос тонул в толпе, заполонившей таверну из-за дождя. Кто-то работал челюстями, кто-то пил принесенную кровь, а кто-то просто пережидал ливень, толкаясь в проходах между занятыми столами.
Снаружи не переставало грохотать, и молнии пронзали небо, с каждой вспышкой на мгновение освещая помещение.
Такова была южная весна — с дождями, грозами и слякотью.
К Юлиану подскочила юркая девушка и улыбнулась:
— Там стол освободился, Момо, — прощебетала она. — Чего ты стоишь?
Юлиан мотнул головой.
— Ты меня с кем-то перепутала.
— Момо, ты чего…
— Говорю еще раз, спутала ты меня, милая девушка.
Служанка, удивленно качнув плечами, пропала где-то в подсобных помещениях. Под навес таверны вошли два стражника, и Юлиан отступил чуть дальше в полутьму, прислушиваясь к гудящей толпе. Группа людей слева расчехлила трубки и принялась курить, попыхивая тягучим дымом.
Справа за деревянной колонной раздался голос.
— Момо, друг! — прогромыхал посетитель.
Юлиан смолчал, хотя обращались явно к нему, и лишь нахмурился, продолжая слушать звуки таверны. Пальцами он нащупал рабский ошейник и убедился, что тот надежно спрятан под лентами. Посетитель справа пожал плечами и снова замолотил ложкой.
Все вокруг гремело и звенело. Толпа неустанно говорила. Зазвучала лютня менестреля, который смог воззвать к тишине. Инструмент запел о северных женщинах, да не простых, а голых, манящих и красивых. Народ радостно загудел и стал подкидывать в шляпу на полу монетки. Получив одобрение толпы, менестрель, донельзя довольный, раскланялся и стал напевать уже другую песню. Пел он про двух ротозеев, которые открыли свои рты посреди дороги, отчего у них сбежали рабы. Однако песня эта, донельзя сказочная, уже не снискала такой славы, как первая, потому что женщин любят все, а уж северных, с их синими глазами, белоснежной кожей и черными волосами, так и вовсе почитают идеалом красоты.
Посетитель справа от Юлиана продолжал энергично работать ложкой в каше, закусывая хлебным ломтем.
— Эй, Момо! Да присядь ты уже! — закричал он, перекрывая гул. — Чего встал столбом? Ну как чужой!
Дождь стал стихать. Юлиан поначалу мотнул головой и уже было направился к выходу, как вдруг заметил напротив таверны проходящего охранника Иллы, который вертел головой. Тогда он шмыгнул за стол, чтобы укрыться за колонной. Меньше всего сейчас ему хотелось встречаться с теми, кто был приставлен к нему для контроля.
— А ты же с Севера, Момо? — спросил посетитель.
— Так и есть, — не спуская глаз с двери таверны, ответил Юлиан, присев рядом.
— А-а-а, понятно. У вас там правда такие девки красивые водятся? Ну, как этот брынькальщик пел…
— Водятся.
— Везет… Я б с такой пообнимался. Эх… Ладно, рад был снова увидеться. Бывай!
— Снова? — спросил Юлиан. — Послушай, я тебя не припомню. Ты меня с кем-то перепутал.
— Да как же… Несколько дней назад ели с тобой. Ты взял кашу, пшенку, а я овсянку.
— Я не могу есть кашу, — Юлиан широко улыбнулся, обнажив клыки. — Ты точно перепутал.
— Да нет, я слепой, что ль? Вот как сейчас тебя тогда видел.
— Пил?
— Ну, было дело, да, вечер был, пивка накатил слегка до этого. Тут оно забористое, хорошее — из-под руки пивовара Брегена, — посетитель отодвинул миску и грохнул на стол пару монет. — Ладно, может, действительно спутал. Бывай…
С этими словами он поднялся и исчез из таверны, заспешив по своим делам. Да и ливень как раз прекратился.
Юлиан еще некоторое время посидел за столом, выжидая и слушая новости о войне. В начале весны Нор’Мастри и Нор’Эгус схлестнулись на Узком тракте в Куртуловской провинции. Там наги короля заняли удобную позицию на холме, и войскам мастрийцев пришлось отступить под шквалом длинных стрел, выпущенных из огромных луков. Во второй раз, как и годом ранее, Узкий тракт остался за змеиным королем. А еще люди очень ждали летний праздник Прафиала, а вместе с ним смаковали приближение дня Зейлоары, когда на площадях будут танцы и пение юных суккубов и инкубов, а у озер-купален храма богини соберутся нагие девы. В общем, обыкновенные разговоры о том, что волнует каждого простолюдина. Юлиан поднялся со скамьи и пошел к менестрелю. Кто же этот Момо?
— Эй, почтенный, — обратился он к жующему в углу сырную лепешку музыканту.
— А? Что опять? Хочешь сказать, что теперь я твой стул занял? Мне уйти, да? — недовольно посмотрел на него смуглый менестрель, на всякий случай пододвинув лютню к себе поближе.
— Нет. Я хочу спросить, где ты меня видел в последний раз?
Менестрель прополоскал горло дешевым винцом и задумался.
— А-а-а… Ну, на прошлой неделе, да. Я же говорил. Ты не помнишь?
— Выпил, — соврал Юлиан. — Так что я делал?
— Ну, с барышней сидел, еще пару бронзовичков подкинул мне за выступление. Дамочка из борделя за углом. Ей пива подливал весь вечер, — менестрель пожал плечами. — Ну, постоянно ж разгульных дам водишь сюда или они тебя.
— А часто я тут появляюсь?
— Да вот, бывает. Ну, рядом же живешь.
— Где же я живу? — удивился Юлиан.
— Ты не помнишь, где живешь? — вскинул тонкие и словно выщипанные брови музыкант.
— Иногда я память теряю. Говорю же, выпил в тот день лишнего и ничего не помню. Так где?
— Ну… Я бы вспомнил, честно, да тоже иногда теряю память. В детстве мамка роняла да братец по ушам хлопал. Пару бронзовичков бы…
Юлиан достал из тугого кошеля три бронзовых сетта и швырнул перед музыкантом. Тот довольно кивнул, хотя и не без обиды за то, что его отогнали от полюбившейся ему деревянной опоры и теперь обращаются с ним без должного уважения.
— Соседний квартал, восточнее портновского цеха, красно-белое здание в три этажа. Я видел тебя выходящим оттуда иногда. Такое… косое, рядом с четырехэтажным доходным домом.
— Понял, спасибо.
Юлиан покинул таверну и поспешил туда, куда его направил музыкант. Периодически он оглядывался, но никого из людей Иллы так и не заметил, хотя раз уж они тут рыскают, то далеко уйти не могли. И пока побег откладывается из-за истязателя, нужно выяснить, кто же этот Момо, с которым его спутали одновременно три человека.
Улочка изогнулась, и Юлиан попал в соседний квартал с таким узким проходом между домами, где двум встречным, чтобы разминуться, придется притереться друг с другом. Отвратительно пахло испражнениями. Он поморщился от жуткой вони, которая обострилась после ливня. Похоже, это место использовали как отхожее из-за близости к главной улице.
Как и все великие города, Элегиар был городом контрастов. Тут соседствовали нищие кварталы, где люди жили, как крысы в амбарах, и сверкающие золотом районы аристократии, с садами и сотней прислуги. И именно в Элегиаре этот контраст был столь резок, а улочки трущоб так узки и гадки, что Юлиан невольно почувствовал томление по простору особняка в Ноэле. Как тот, кто вырос в деревне посреди величественных старых сосен, меж рек и цветочных лугов, Юлиан всей душой ненавидел тесноту больших городов. Да, его очаровывали праздничные и широкие мостовые, но стоило свернуть в сторону — и ему хотелось убежать, уйти от этих сдавливающих клеток. Он вспомнил вечера под сенью сосен в Ноэле, вспомнил пение цикад и благоухание голубых олеандров и вздохнул. Юлиану этого не хватало, но сначала требовалось разобраться с тем, что произошло.
Наконец он нашел что искал. Доходный дом из посеревшего и старого камня, окрашенный в белое и красное, находился практически в тупике. Дверь доходного дома была заперта на ключ, а окна первого этажа заколочены. Тогда Юлиан заглянул во двор, где на скудном пятачке с обрушенным колодцем висели на веревке чьи-то подштанники с латками. Но