— Подожди здесь… — скромно шепнула девушка. Пусть и желая быть с Элроном до конца своей жизни, ибо сердце ее трепетало и любило с юношеским пылом, она все же стеснялась мужского присутствия в своей спальне.
Волнуясь, Альяна открыла дверь, вошла внутрь и потерла крохотный сильфовский светильник над вещевым сундуком. Светильник был разукрашен птицами рух. Их девушка очень любила рисовать еще с малого возраста. На своей узенькой кровати в мрачной комнате, которую отец всячески пытался украсить для дочери, Альяна нащупала под тюфяком котомку. Она распахнула ее и достала оттуда подготовленную записку отцу, потом всхлипнула.
Ее неустрашимость перед последствиями стала иссякать с каждым пройденным шагом. И хотя она была готова идти за Элроном хоть в огонь, хоть в воду, но что-то внутри, в душе, тянуло от чувства горести, как это бывает, когда не уверен, стоит ли отказаться от всего ради чего-то одного.
Пережив миг слабости, Альяна заботливо уложила записку на стол, пригладила ее, развернулась и неожиданно уткнулась в грудь Элрона. Она не слышала, как тот вошел. Глаза узника блеснули в рассеянном свете. Рука Элрона скользнула вдоль платья, нахально забралась под подол и погладила вспыхнувшую девушку промеж бедер.
— Ты что, нам надо идти, Элрон… потом…
— Твой строгий отец ведь оберегал тебя от мужчин, да? — шепнул он на ухо девушке. — Но не смог уберечь от самой себя.
— Элрон…
Узник жадно поцеловал ее, и разум Альяны затуманился. Она пыталась неуверенно сопротивляться, взывала к тому, что стражники в коридоре скоро проснутся, взывала к смене караула, взывала даже к возвращению отца, боязливо прислушиваясь к каждому шороху в коридоре, но Элрон уже увлек ее на кровать. Треснуло платье, которое изголодавшийся мужчина, чтобы не возиться с завязками, просто разорвал. И Альяне пришлось испуганно поддаться, когда ее тоненькое тело настойчиво придавили к матрацу.
— Нам надо… надо идти… — лепетала она.
Альяна чувствовала приятную истому в теле, но налетевший свежий ветер из окна вернул ее в этот мир. Она все еще продолжала прислушиваться к звукам извне, а сама дрожала, как испуганная и зажатая в угол лань. А если их вдвоем обнаружат здесь? Альяна встретилась взглядом с хитрыми голубыми глазами Элрона. Тот притянул ее к себе, вдохнул запах ее каштановых волос, погладил по спине.
— Нам пора… — тихо повторила она. — Отец, он вернется… а они… они проснутся… Элрон.
Он по-хозяйски гладил ее, настойчиво ласкал, и прикосновения его стали Альяне вдруг неприятны. Они были излишне уверенными и грубыми. Она попыталась отодвинуться, но он не позволил.
— Ох, моя милая и нежная Альяна, как же незыблемы нравы, — прошептал Элрон, развязывая ленты вокруг ее горла. — Во все века вы, женщины, были жертвами плотских желаний. Наша история предписывает вам быть целомудренными, верными семье. Но как же часто вы, невинные и прекрасные, предавали родных отцов, матерей и братьев во имя призрачной любви, которая казалась вам единственной. Сколько войн было начато из-за вспыхнувшей любовью глупой девицы, сколько крови было пролито и сколько будет…
— Что… что ты такое говоришь, Элрон?
Теперь он говорил иначе. Не было больше в его голосе жалостливой искренности. Голос Элрона стал спокоен и холоден, словно снег, и одни лишь глаза хитро блестели в рассеянном свете. А потом они вдруг вспыхнули черным цветом, кожа побледнела, и Альяна испуганно вскрикнула.
Горрон, прижав ее к себе, вцепился зубами ей в горло, которое обнажил ранее от лент. Альяна пыталась было сопротивляться, билась раненой птицей, боролась, хотела закричать, но ей грубо закрыли ладонью рот. В конце концов она почувствовала, как слабеет. Шея ее пылала пожаром боли, и девушка, угасая, медленно провалилась в вечную тьму…
Чуть погодя Горрон де Донталь оторвался от мертвого тела, элегантно поднялся с кровати и натянул шаровары. Кровь вампиров была много горше человеческой, неприятно вязкой на вкус, но выбирать не приходилось. Нужно было восполнить силы. Он взял в руки кинжал, который ранее тихо опустил на пол, чтобы Альяна не заметила, и, бросив последний взгляд на растерзанное тело, которое лежало еще красивым, бледным, но уже с застывшим взглядом, покинул коридор. Направился он не к выходу.
Путь его лежал этажом выше, где он выбил плечом закрытую дверь отца Альяны.
Совершенно спокойно и никуда не торопясь, Горрон выпотрошил все сундуки со старыми письмами, начал искать нужное, пока не добрался до дубликата приказа из Элегиара о требовании схватить в порту купца, который прибудет на летардийском нефе «Франдирия-сильфия». В приказе было сказано, что узника надобно охранять и беречь, кормить не хуже прочих, и даже лучше, заботиться о том, чтобы его ни в коем случае не подвергали пыткам. Увидев отправителя, чьей рукой была подписана бумага, Горрон улыбнулся.
— Значит, как я и думал, цель была всего лишь задержать, чтобы я не мешался под ногами, — шепнул он сам себе. — Вместо того чтобы выплыть на нефе «Ехидна» из порта Глеофа, я инкогнито добрался до Морайи в Летардии, где убил торговца, заменив его, а потом втайне покинул Север на другом судне. И прибыл я не в Ор’Ташкай, а в маленький порт неподалеку. Однако они узнали и это… Я был встречен целым гвардейским эскадроном… Значит, им все-таки подвластна сила провидения? Или настолько выверена и распростерта сеть соглядатаев? И самое важное, мне сохранили жизнь, как сохранили ее в свое время Филиппу… Что ж… Сей жест можно расценить не как противодействие врагу, а как благодушное приглашение пообщаться. И я его принимаю! Жизнь становится гораздо интереснее.
Горрон достал спрятанные под кроватью накопления отца Альяны, о которых знала девушка, и, нырнув в сундуки с вещами, переоделся в приличный костюм. Взяв меч надзирателя, он вышел в коридор.
Там уже раздавался тяжелый грохот караула. Играючи повращав кистью, чтобы размяться, Горрон де Донталь дошел до угла, откуда должна была вынырнуть стража. Быстрый выпад клинком, и первый рухнул как подкошенный. Не успел второй схватиться за тесак, как и его настиг удар лезвия. Горрон переступил через трупы, затем тихо, как кошка, спустился в хозяйственный двор. От пронзающего удара в сердце моментально умер на сеновале конюх, а Горрон прошел в конюшни. Конь серой масти, один из лучших, был оседлан и выведен к воротам.
Где-то из глубин тюрьмы донесся далекий крик, который эхом прокатился по всему Ташу.
От ворот уже подбегали два стражника, которые услышали возню в денниках и хрип лошадей. Крикнув «сюда!» своим товарищам, которые еще искали сбежавшего узника в стенах крепости, они сразу же напали на беглеца. Горрон с улыбкой парировал меч первого, увильнул от удара второго. Звон стали разнесся по двору. Горрон ударил с полуразворота от бедра, не теряя второго противника из виду. Удар пришелся точно чуть ниже нагрудника, и, захрипев, первый осел на землю, схватился за пах в исступленном вое.
Второй позвал еще раз помощь, попытался увернуться от невообразимо проворного противника, но, не успев парировать финт, упал замертво. Меч разрубил его до сердца, погнув металл нагрудника.
Схватка произошла так быстро, что не успели из дозорной башни высыпать еще четверо, как Горрон уже открыл створку ворот, вскочил в седло и, отсалютовав забранным у стражника мечом, ускакал в ночи к роще смоковниц. Там он попетлял по тропе, путая следы, затем развернул коня и направил его размашистой рысью к Элегиару. Горрон устремился к разгадке тайны велисиалов с улыбкой на устах, с прищуренным взглядом синих глаз. Он устремился к Элегиару, воодушевленный и ощутивший вкус жизни. Под ним был хороший конь, на бедре висел плотный кошель с золотом, а к седлу был приторочен меч. Горрону вспомнилась его молодость, когда королевство его еще не тяготило, а за каждым поворотом таились смерть и приключения.
Всадник быстро пропал за горизонтом, растворившись в свежей осенней ночи. В это же время тишину ночи прорезал звон колокола, оповещающий далекий Ор’Ташкай и всю пустынную округу о бегстве опасного заключенного.
Глава 20. Трофей архимага
Элегиар. 2154 год, осень
Момо проснулся ближе к полудню, когда на него сквозь ставни плеснуло водой. Зевнув, он сполз с топчана и недовольно почесался из-за клопов, затем вслушался в шум дождя. Осень на элегиарских равнинах год на год не приходилась: то солнечная, бархатистая, то с промозглыми ветрами и дождями. И грохот снаружи подтверждал второй исход событий. Ухватившись за топчан, Момо стал перетаскивать его к внутренней стене комнаты, а потом вновь прилег бездельничать. Мысли юноши завертелись вокруг недавно встреченной им девушки, ибо Барбая, которую он так и не нашел, стала выветриваться из его пока еще дырявой головы. И Момоня вздыхал и представлял себе уже совсем другую деву, с глазами цвета не меда, а ореха.
Так бы и лежал он, предаваясь мечтам, позабыв обо всем мире, да вот только мир не желал забывать о нем. И в голове Момо вдруг проскочила неприятная мысль, что вечером к нему обещал зайти Юлиан. Отчего его настроение сразу же ухудшилось.
Момо даже вскрикнул:
— Да будь проклят этот упырь! Как только он появился в моей жизни, сразу пошло все вкривь да вкось. Воровать нельзя! Обманывать тоже нельзя! Знай шей наряды, живи честно. Да сколько же мне шить придется, чтобы отдать долг? Три монеты за платье, две за ту черную жилетку. А я дошить не успею до вечера! Где же мне взять денег?
Он пытался было найти в себе силы подняться, а когда нашел, то начал бродить у портновского стола, лениво перебирая отрезки тканей. Потом он дотронулся до едва начатого заказа. Кухарка из соседнего дома, красного и облупленного, захотела ко дню Прафиала платье, видом побогаче да монетами подешевле.
— Где взять денег? — повторил Момо.
Обиженно вздохнув, он коснулся пальцами мела и потер побелевшие от него пальцы. Работа не ладилась. Насупленный портной бродил из угла в угол, хватался то за один заказ, то за второй. Дергал обшитые хлопком пуговки, причесывал жалкие, плешивые меховые воротники, заготовленные к зиме, сворачивал и разворачивал рулоны с тканями. Все не то — трудиться не хотелось.