— Мне не хватает пяти монет, чтобы отдать долг вовремя… Чтобы их заработать, нужно шить до ночи либо срезать один кошелек. Весь день шить или минута, чтобы срезать один кошель? Погнутая спина или «чик» ножом? Нет-нет… Он же узнает… — Момо продолжал мерить комнату шагами. — Но как он узнает? В голову залезет? Выведал же он чудным образом, что бабулечка кликала меня, как белую козочку.
Мысли терзали его.
— Что же делать. Как поступить?
И тут его осенило.
— Вот умыкнул я тогда у садоводов три фиги, а у толстяка Браволя жилетку с дворовой веревки, чтобы перешить на продажу. И ничего мне не сказал этот Юлиан. А ведь не будь у меня тех фиг, я бы помер от голода… Не будь у меня той жилетки, не отдал бы долг в позапрошлый раз… То бишь мое воровство было вынужденным? — Глаза Момо загорелись. — И правда! Не шить же мне всю жизнь? Я так и поседею! Столько всего вокруг, а я тут, как дурак, дома сижу! Да и тем более можно же сдернуть кошелек не для себя, а чтобы долг отдать! Только один кошелек! Юлиан ничего не заметит, хм, или заметит? Да и вообще, что ему эти серебряные монеты, если я недавно видел его на площади при повешении господ. Какого-то змея Шания Шхога вешали… И у этого Юлиана одни шаровары стоили больше, чем мой несчастный, мой крохотный и ничтожный долг.
Шум дождя снаружи стих. Момо раскрыл ставни и всмотрелся в небо; туча уплыла далеко на юг, а с севера приближались лишь рваные облачка, похожие на лошадиную гриву. Посветлело. Решив, что сама погода благоволит его мыслям, Момо сдался, хотя сам считал, что, наоборот, взял себя в руки. Чтобы расплатиться на этой неделе с вымогателем, не хватало пяти монет.
Момо вернет долг, но вернет так, как удобно ему! Главное, успеть вернуться до позднего вечера перед приходом вампира.
Он бросил отрез материи на портновский стол. Затем надел бесформенные шаровары со шнуровкой, чтобы быстро затянуть или ослабить их, накинул рубаху и нетуго обмотал горло лентами, чтобы самого себя не задушить ненароком при обращении. В довершение красивым жестом, подсмотренным у кровопийцы Юлиана, юноша обвил себя плащом. На бедро легли ножны, а в футляр спрятался старенький, но острый нож. Момо перекинул через плечо огромную сумку: пару минут назад он рассчитывал на один кошелек, но чуть погодя решил, что неплохо срезать для уплаты долгов за комнату и второй. Еще позже он уговорит себя на три.
— Скажу ему, что заказ дорогой нашел. Ха, вот да, так и скажу! — как можно увереннее заявил он скорее для того, чтобы успокоить себя. И вышел из комнатки.
После череды переходов между улочками Момо буквально нырнул в оживленную толпу на овощном рынке. У него всегда возникал вопрос: «Куда спешат все эти люди и нелюди?» В поисках ответа, которого не существовало, он тут же ловким движением срезал в потоке у одного ремесленника-растяпы кошель с бедра. Мужчина вздрогнул, нащупал рукой пропажу и закричал, безумно оглядываясь вокруг в поисках вора. Но уже в другом обличье, на мгновение наклонившись, будто поправляя пятку башмака, Момо пошел дальше. В последние годы он все лучше чувствовал этот миг, когда его никто не видел. В раскрытую сумку плюхнулась первая добыча, и уже карие глаза пухлого мужчины бродили по окрестностям в поисках новой жертвы. Момо деловито потер ладони и направился к сутулой торговке сельдереем — она, если отвлечется, будет следующей. Впервые за последний год он был счастлив, как счастлив плут, дорвавшийся до своего плутовства.
Дело шло к вечеру. Закат Момо встретил у харчевни «Пьяная свинья». Обращения, пусть быстрые и безболезненные — не как у других оборотней, — все-таки вытягивали силы, поэтому тело юноши терзали слабость и голод. Он встал на пороге харчевни, мазнул небрежно рукавом по губам, чтобы стереть следы пива и булочных крошек, и вышел из-под навеса.
Пора домой. Да и небезопасно бродить по этим улицам после заката. А солнце, между прочим, вот-вот готовилось спрятаться за стену. Момо расправил плечи в его огненно-алых лучах и вдохнул полной грудью. Все уже шли по домам, а на башне караула зазвенел первый колокол «тишины». Раздумывая над тем, какой будет осень, золотистой или дождливой, Момо двинулся вместе с толпой, когда до его ушей донеслись крики:
— Вон, земляные отродья! Шаройне! С дороги!
Удивленный портной вытянул шею и привстал на носочки.
Что происходило за поворотом? Кто-то озлобленно раскидывал всех с дороги, и тогда Момо, прижав к бедру сумку, вскочил на табурет у прилавка с яблоками, чтобы увидеть все сверху.
Из-за угла кузнечного дома вывернула повозка с огромным ящиком. Ее тащили четыре быка ярко-багрового цвета, с завитыми внутрь рогами, и таких диковинных животин Момо никогда не видал. Однако, кроме быков и ящика, он ничего увидеть не смог, потому что торговец злобно прикрикнул на него и замахал руками, отчего юноше пришлось спрыгнуть со стула и начать петлять в толпе. Он разглядывал необычный отряд, который разгонял всех присутствующих бранью. Одна его половина была облачена в доспехи Золотого города, а другая носила на кирпичных телах халаты ярких цветов — от желтых до зеленых. Следом за ящиком ехали верхом три человека, лица которых покрывала краска. Одеты они тоже были пышно, богато, в золото и бронзу, а поверх красных шаровар красовались халаты с бахромой всех цветов радуги. У бедер этих троих покоились украшенные драгоценными камнями сабли, в ушах висели грозди сережек, а черные как ночь глаза обыскивали и рассматривали всех с высоты, пока губы что-то шептали.
«Юронзии! Пустынный народ!» — догадался Момо и перевел взгляд на груз, явно ценный.
Ящик, обитый металлом, размером с добрых четыре васо в ширину и высоту, покоился в центре повозки. Он был закреплен ремнями, обвит цепями и едва заметно искрился. Момо прищурился и понял, что это в лучах закатного солнца переливается нечто магическое, какое-то заклинание, примененное то ли на цепи, то ли на весь короб. И от этого Момо разволновался. Он видел юронзиев в своей жизни три раза, да и те были лишь торговцами — хозяевами караванов с рабами. Юронзии, этот гордый, воинственный народ, жили в песках на юге подле Красных гор. Общение с соседями они сводили к набегам на их земли, где добывали разбоями невольников, чтобы продать на Рабском просторе. Но что привело этих трех пустынников, явно не из касты торговцев, с такой поклажей и охраной в Элегиар?
Солнце закатилось за стены. Последний багровый луч скользнул по быкам, верховым юронзиям с кирпичной кожей, по охране, наполовину состоявшей из гвардии Золотого города. Стоило солнцу пропасть, мир вокруг резко посерел — стали сгущаться сумерки. Темнело.
Толкаясь локтями, Момо последовал за повозкой. Но привлекал его взор не ящик, а те мешки, которыми он был обложен. Обыкновенные, холщовые, в количестве одного десятка они покоились по периметру ящика, касаясь его стенок. Золото? Драгоценности? Глаза Момо вспыхнули алчным огнем. Бесспорно, самое ценное хранилось внутри огромного ящика, но мимик не обращал на него внимания: украсть ящик было невозможно даже физически.
А вот вытащить один мешок он может!
Момо действовал быстро. Он вообще не любил слишком долго думать и искренне полагал, что самые гениальные идеи приходят в голову неожиданно. Приняв облик ближайшего к нему горожанина, он вдруг схватил с закрывающегося прилавка сочную грушу, размахнулся и швырнул ее в голову одному из стражей. После удара по железу груша размазалась липким бело-желтым пятном, а воин качнулся скорее от удивления, схватился за свой шлем и повернулся.
Вся охрана ящика последовала взглядом за броском — и вот уже двадцать шесть пар глаз злобно уставились на Момо. А тот помотылял руками в воздухе и издевательски расхохотался:
— Эй, камнеголовые! Юронзии-мордонзии с песком вместо мозгов! Ха-ха, говорят, у вас вместо жен верблюдицы!
С бешено бьющимся в груди сердцем, видя, как толпа в испуге отхлынула от него, он кинулся прочь. За ним с перекошенными лицами бросилась и часть юронзийской охраны, пока другая, состоящая из гвардейцев Элегиара, пыталась их остановить. Юронзии были вспыльчивыми, поэтому Момо знал, что они не могли не ответить на такие оскорбления. Когда юронзии с бранью принялись расталкивать толпу, отчего все падали друг на друга, началась неразбериха. Момо же юркнул за прилавок, пополз за ящиками с виноградом, чтобы скрыться из виду. И там почувствовал, как сумка зацепилась за что-то. Ненадолго он запаниковал. Сейчас его догонят! Но сумку не бросил, вцепился в нее, потянул, ибо там лежали честно награбленные кошельки. С трудом вытащив ее, он выполз уже тоненьким мальчиком с другой стороны ящиков и нырнул в толпу, держа на бедрах спадающие шаровары.
Растерявшись, юронзии все же нашли взглядом испуганного горожанина, в облике которого издевался над ними мимик. И бросились уже к нему, размахивая огромными кулаками. Завязалась драка, которую попыталась утихомирить гвардия. Момо шустро обежал повозку, увидел прореху в окружении и кинулся коршуном к поклаже. Он цепанул первый попавшийся мешок, кажется полуоткрытый, и во весь опор помчался в проулок, роняя по дороге штаны.
От несчастного горожанина, которого подставил Момо, все-таки оттащили обиженных пустынников.
— Ах ты ж земляная паскуда! — рычали те. — Gordo ot! Dozhenkorjo! Сдохни! — позабыв о ящике, который и так нельзя было украсть, они били горожанина.
— Подождите! — кричали стражники. — Это не он! Тот по-другому был одет!
И когда пелена ярости спала с глаз юронзиев, они действительно заметили, что рыдающий мужчина у их ног, перемазанный с ног до головы в крови, одет совсем иначе, нежели тот, который завязал потасовку. А Момо уже с хохотом несся к своему дому. С тем безумным хохотом нищего, нашедшего клад. И хотя ноги его подкашивались то ли после такой отчаянной храбрости, то ли от слабости и шаровары постоянно слетали до колен, но хода он не сбавил. Тьма уже осела на Элегиар, поэтому даже сквозь полуоткрытую горловину мешка юноша не мог разглядеть, что за ценность скрывается внутри. Но он был невероятно взволнован!