А за пределами особняка вовсю полыхало зарево от фонарей. Маги и гвардейцы дворца рыскали по всем домам, обходя мимо лишь те, которые защищал консулат. Как раз в одном из таких домов сейчас находилось сокровище, которое так отчаянно искал Абесибо, истративший баснословное состояние на большую огненную птицу из легенд. Абесибо, которого обокрал маленький нищий. Абесибо, чья драгоценность сейчас лежала в сумке ненавистного врага, который действовал не из выгоды, а из мести и оттого решил скрыть птицу любыми способами. Покинув баню, Юлиан энергично зашагал к дому, прижимая сумку со спящим фениксом. Там он укрылся в библиотеке, залитой лунным светом. Видя, как вольно расхаживает по дому бывший раб, охрана молчала и терпела. А Юлиан нагло пользовался этим страхом не угодить будущему хозяину. Он подошел к монументальным шкафам с книгами, достал оттуда «Книгу знаков пророка Инабуса из Ашшалы», присланную Дзабой, и, уложив сумку рядом, погрузился в чтение переведенного монументального труда. Он напряженно выискивал те слова, о которых говорил фанатичный посол. Пока наконец не вчитался в пророчества:
«Хвала Фойресу, всеотцу нашему мертвому, всеотцу возрождающемуся. Даже во сне своем он посылает нам видения конца света, предупреждая. Да спустится с неба истинное дитя Фойреса о четырех конечностях. Да махнет оно огненной своей рукой и явит знак отца своего…»
Он читал и читал про конец света, про огненное дитя Фойреса, про истинное дитя Фойреса, будто речь шла о двух разных существах. Читал и про якобы самого старого и первого из богов, Фойреса Мертвого, Спящего, Уставшего, Пророчащего, Оккультного, Всезнающего. У него было много титулов и имен… Однако все было столь запутанно, что прочитанное воспринималось лишь обобщенно. Юлиан никогда не верил в предсказания. Не первым пророком был Инабус и не последним, ибо даже сейчас повсюду находились те, кто называл себя гласом божьим. И в Ноэле, и по пути в Элегиар он сталкивался с такими людьми, предлагающими прочесть судьбу, однако все они вещали туманно, боясь ошибиться. Или боясь раскрыть свою ложь?
Но никогда ранее Юлиан не сидел бы над книгой знаков, если бы не эта ужасная череда совпадений. Буквально неделю назад он услышал от пьяного Дзабанайи слова о явлении истинного дитя Фойреса и сам же пьяно возражал ему, посмеиваясь. И вот в его сумке уже спит феникс, а подле лежит раскрытая книга, предвещающая Великую скорбь, или Великую войну, в которой погибнет больше половины всего живого.
Что же это? Что за череда совпадений преследует Юлиана? Что за божья милость или, наоборот, немилость обрушилась на него? Почему он оказался вовлечен в эти странные события?
Не выдержав, Юлиан раздраженно захлопнул «Книгу знаков пророка Инабуса из Ашшалы» и поплелся наверх, где из комнаты доносился размеренный храп его соседей, не обремененных мыслями о будущем и живущих нынешним днем. Бережно уложив сумку рядом с собой, Юлиан так и не сомкнул глаз, думая о том, как позаботиться о птенце и намекнуть мастрийцам, что Абесибо Наур тайно пытался провезти их символ — феникса. Несомненно, если архимаг и подрядил на поиски всю дворцовую гвардию, то она, вероятно, искала не феникса, а какого-нибудь красноперого инухо.
Если ворон Кролдус ничего не отыщет, то Юлиан будет вынужден бежать с фениксом в сумке. А пока придется задержаться, чтобы выходить кроху, который напоминал маленький уголек с тлеющим в груди пламенем. Юлиан улыбнулся. Уголек.
Чуть погодя, серым утром, Габелий потянулся в постели. Первым делом он встал и, тряся брюхом, поплелся к столу. Рука его бессознательно потянулась к блюду, пока глаза с набрякшими веками были еще прикрыты, досматривая сон. Рука пошарила, погремела пустой оловянной тарелкой. И только тогда маг Габелий соизволил опустить свой взор.
— Что? Где? — неверяще прошептал он.
Пока Юлиан раздумывал, не выдадут ли его запахи сдобы на одежде, Дигоро уже встал и открыл окно, как часто делал поутру.
С улицы повеяло сыростью. Назревал ливень, и небо заволокло тяжелыми тучами. Похоже, осень все-таки выдастся дождливой.
Габелий все продолжал буравить встревоженным взглядом пустую тарелку, и на лбу у него залегли две глубокие морщины. Он даже не возмутился на распахнутое окно, как обычно это случалось, когда Дигоро хотелось свежести, а магу — сухости и теплых тапочек.
— Что с тобой, Габелий? Прафиала увидел? — хмыкнул Дигоро, окуная пальцы в краску веномансера. — Чего встал, как дерево?
— Да я… Я на утро оставил арбалевскую булочку с грушей, — прошептал маг. — Но она пропала! Кажется, ее кто-то съел…
Различив остатки вчерашних крошек на седой бороде мага, Дигоро ядовито заметил:
— Да уж… кто-то. Габелий, ты сам и съел!
— Но я не ел!
— Тогда мы с Юлианом ночью втихую сжевали. Или другие полсотни вампиров, живущих в особняке, — Дигоро продолжил: — Или это эгусовские соглядатаи явились строить козни самому великому целителю Габелию из Элегиара!
— Прекращай издеваться… — обиженно протянул маг. — Я действительно не помню, чтобы ел эту булочку. И пустота в животе. Да, определенно…
— У тебя там всегда пустота. Шевелись!
Дигоро спустился вслед за своим напарником-веномансером, который бесшумно выскользнул из комнаты. Юлиан не рискнул прятать Уголька в сумке, опасаясь обысков, а потому переложил его во внутренний карман пелерины. Благо осенняя пелерина у него была пышная, с бахромой и фестонами, длиной по локоть.
Понимая, что он до сих пор стоит в нелепой позе, в ночной рубашке и с разведенными перед столом руками, Габелий засуетился. Позже, чувствуя томление в животе, он уже стоял у парадной двери с грустным выражением лица. Впрочем, выглянув на улицу, где захлестал ливень, Габелий убедился, что все на самом деле еще хуже. И, накинув капюшон, пошел вместе со всеми за ворота, где стал ждать советника. Утром Илле донесли о том, что ночью что-то произошло и весь город подняли на уши по приказу архимага. Советник спешно повелел вынести малый паланкин.
Чуть погодя он уже величаво сходил на ковер под сенью черного платана, роняющего белоснежные лепестки на пол.
Там же, под платаном, стояли два человека в окружении свиты, напоминавшей малое войско, и ожесточенно препирались. И хотя никто из них не повышал голоса, но напряженные плечи и широко расставленные ноги предупреждали: еще слово и дело может дойти до сражения. Дзабанайя Мо’Радша замер напротив Абесибо Наура. Глаза его сверкали молниями. Растеряв всякое обаяние, он глядел люто, воинственно, будто готовый вот-вот наброситься.
На лице архимага же застыла маска брезгливости.
— Нашу веру… — сквозь зубы процедил посол. — Вы так жестоко попрали нашу веру, достопочтенный! Вытерли ноги! И после такого вы смеете еще оскорбляться на мои слова?
— А вы увлеклись, — ответил ледяным голосом Абесибо. — Хотите консульское кресло дипломата, Мо’Радша, так соответствуйте ему. Демонстрируйте умение трезво мыслить в любой ситуации, а не препирайтесь по всяким пустякам.
— Пустякам? Вы называете это пустяком?
— Я называю все своими именами.
И Абесибо пожал плечами. Всем видом он показывал различие между гневным послом и собой, однако же придворные, знакомые с архимагом не понаслышке, заметили бы, что и он тоже на грани.
— Слов юронзийских колдунов мне достаточно, чтобы сделать выводы! Вы тайно провезли наше сокровище сквозь наши же земли для своих демонологических утех!
— Где вы видите это сокровище?
— То, что Упавшая Звезда сбежал из ящичного окошка для кормления, переродившись, не умаляет вашего поступка! О Фойрес, бедная птица! Уж не намеренно ли заморил он себя голодом, чтобы умереть и не попасть к вам? Видел бы святейший Элго эти зверства! О ужас! Что я вижу…
— Вы ослеплены своей верой, — насмешливо заметил Абесибо. — И видите феникса в любом краснопером инухо, который сбежал.
— Не морочьте мне голову! Юронзийцы назвали сумму, и это не может быть красноперый инухо. Тем более красноперый инухо не способен летать и никак не мог расправиться со стаей рух, чтобы пасть раненым наземь! О-о-о-о… Я это так не оставлю! И святейший Мадопус, и достопочтенный Молиус узнают об этом преступлении незамедлительно! Когда прибудет ко двору премудрый Гусааб, вы будете преданы суду!
— Глупец, думайте, какими словами разбрасываетесь! О каком преступлении вы говорите? Или вас опьянило то малое, что вы сделали для этого шаткого союза?!
Оба уже с трудом скрывали отвращение, которое питали друг к другу. Руки мастрийцев легли на рукояти сабель, а сподвижники Абесибо сделали предупредительный шаг назад, чтобы разорвать дистанцию для заклинания. Один из магов по имени Хоортанар, чистейший эгусовец и по лицу, и по имени своему, выступил вперед, и брань полилась с его губ, поскольку он был предан своему господину, но не был так деликатен, как тот.
— Да как ты смеешь, мастрийское отродье! — прошипел он. — Свою руку на саблю в присутствии консула? Здесь не пески, где вы спите в обнимку с верблюдами и закалываете своих же братьев, сестер и матерей! Знай свое место, собака! Или его тебе покажут!
Зарычали мастрийцы, грозя на своем языке смертью. Язвительно отвечали маги, все больше отступая. Яростно переглянулись Дзаба и Абесибо, готовые броситься друг на друга. Тихо шептались все прочие, выглядывая из коридоров и боясь попасть под руку и пылким гостям с Дальнего Юга, и такому опасному человеку, как архимаг.
Где-то вдали загромыхал караул, который уже вели к месту будущего кровопролития, чтобы предупредить его.
Однако разрешил ситуацию Илла Ралмантон. Он устремился к спорщикам. Услышав стук трости, архимаг и посол обернулись.
— Что здесь происходит? — спросил советник.
Архимаг, нервно усмехнувшись, ответил:
— Только-только заключив союз, твои мастрийцы уже делают все, чтобы разрушить его…
— О чем речь? — уточнил Илла.
— Прошлой ночью, согласно уговору, мне должны были прислать демона из юронзийских пустынь. Красноперого инухо. Однако я получил лишь пустой короб. В ответ на мой отказ платить юронзийцы посмели навести клевету, причем клевету, которую различит любой ясномыслящий, ибо не осталось в этом мире больше фениксов.