треба, и тихонько запищал от удовольствия. В конце речи Юлиан кинул быстрый взгляд на юношу, который думал, куда бы поставить мешок с зерном, чтобы оно не заплесневело от сырости, и поднялся с кровати.
— Ты все понял насчет кормления? — грозно спросил он.
— Понял-понял. А это… Ну, долго за ним смотреть-то надо?
— Сколько потребуется.
— А чего это он, почтенный, так странно выглядит? Глазастый… Ой, и зубища-то какие… — Момо разглядел зубы в клюве птенца. И вспомнил гусей, которые вечно щипали его, когда он выгуливал козочек.
— Тебя не касается. Ладно, мне пора уходить, но скоро я приду проверю. И не смей прикладываться к чужим кошелькам!
— Да я ж не прикладываюсь уже!
Юлиан не выдержал и улыбнулся, но не стал рассказывать Момо, что появление феникса — его заслуга. Он решил больше не терзать юношу, которому предстояло сделать благое дело, даже не догадываясь об этом. Еще раз погладив лежавшего на топчане Уголька, Юлиан поднялся, но, перед тем как переступить порог комнаты, бросил тревожный взгляд на мальчика и птенца. Что ж, это риск… И что выйдет из этой затеи, зависит от того, правильно ли он понял натуру Момо.
Ну а Момоня, закрыв дверь за гостем, вдруг обнаружил, что малыш Уголек уже переполз на отрез материи, служащий подушкой. Сложив лапки, он сонным взглядом смотрел в окно.
— Эй, это мое место, — возмутился юноша. — Тебе сказали спать на полу. Кыш! А то нагадишь еще!
Поначалу он попробовал согнать птенца, но тот остался неподвижен и не реагировал ни на хлопки, ни на притопы. Никаких страхов, присущих деревенской животине. Тогда Момо решил переложить Уголька в угол, но на него тут же зашипели и укусили.
— Ай! — и Момо потянул раненый палец в рот, обсосал. — Да ты же набор костей для супа! Вот я тебя сейчас!
Однако птенец продолжал страшно клацать клювом, но с подушки не слезал. Удивленный злобой столь малого создания, Момо отстал, побродил по комнате, наворачивая круги, пока наконец не набрал в глиняную кружку воды. Он вернулся к топчану, с которого на него искоса поглядывал птенец, и плеснул на того воды. Мокрый Уголек дернулся, один раз недовольно пискнул, но «гнездо» не покинул. Только голову наклонил и грозно зашипел.
— А вот так, кусака?
И Момо плеснул еще разок, уже больше.
— Кыш! Кыш! Кыш!
Однако птенец, истошно попискивая, продолжал держать оборону. И писк его становился яростным, предупреждающим. Знал бы Момоня, кого обижал, мигом бы и убрал кружку на место, и лег спать на пол безо всяких претензий. Да еще извинился в придачу. Однако сейчас он продолжал деятельно поливать из кружки несчастную птицу, втянувшую голову в тело, пока не намок весь топчан.
— Да что же это такое… Не сгоняется! Что за птица бестолковая. И ударить нельзя, поди откинется… А потом и я откинусь… Дрянь! Сначала на меня долг несправедливый повесили, а теперь это лысое недоразумение! — возмущался Момо.
И пока он ходил и пыхтел, мокрый и изможденный Уголек, победивший в битве за «гнездо», прикрыл глаза и провалился в сон.
В конце концов Момо плюнул и пошел к столу, к тканям. Там он провозился до вечера, ненадолго отходя, чтобы пообедать в харчевне.
Позже в лавке на мостовой он купил все необходимое из еды и приволок домой. Открыл дверь, внутренне негодуя на нежеланного гостя. И обнаружил, что сосед пропал. Кровать пустовала, окно нараспашку, а в небесах громыхнуло. Полил дождь.
Бросив мешок, портной всплеснул руками и ринулся к окну, где перегнулся через подоконник, чувствуя, как капли бьют его по затылку. В страхе он стал выискивать взглядом на земле мертвого птенца. Вот ему достанется! Как он вообще не додумался закрыть ставни! Ведь эта дурная птица могла оказаться прыгучей. Может, запрыгнула по табуретке на подоконник — и в окно.
Сзади раздалось шуршание. Момо обернулся. Из мешка с зерном, который покоился в углу за рулонами тканей, выполз сытый Уголек. С раздувшимся зобом, превратившим его в пушистый шар, он направился было к «гнезду», перебирая лапками, однако на полпути замер, задумался и отклонился от намеченной цели. Подбежав к Момо, который высился над ним, как гора над морем, он воинственно пискнул.
Момо непонимающе посмотрел вниз на кроху и буркнул:
— Чего тебе, суповой набор?
Зашипев, Уголек неожиданно укусил его за ногу, да так, что было ощутимо даже сквозь плотную ткань шаровар. Момо вскрикнул, отпрыгнул к окну. Уголек стал наступать. Наступал он гордо, раскинув едва покрытые пухом крылья, расставив ноги и широко открыв зубастый клюв. И неважно, что размером он с гусенка, — воинственности в нем, как у орла. И снова Момо отпрыгнул, потом снова и снова, пока не уперся спиной в подоконник. Уголек сделал выпад, напоминавший бросок шара. Портной вскочил на подоконник и в страхе подобрал под себя ноги. Он был побежден. Стало понятно: насчет послушности птицы Юлиан явно что-то недоговорил.
Победно пискнув и важно покачивая еще неоперившимся задом, Уголек вразвалку прошествовал к топчану. Там он забрался на подушку, еще раз издал боевой писк в сторону ошарашенного юноши и тут же уснул.
С недобрым предчувствием Момо разглядывал разумную животину, которая не уподоблялась обычным птенцам, а сразу определила, где быть ее гнезду и где лежит еда. Да к тому же никого не боялась.
Чуть погодя мимик сполз с подоконника. Боязливо следя за сонным комочком, Момо обошел его по дуге и достал одну сальную полоску, чтобы слопать. Потом, возмущенный собой, устроился у портновского стола.
«Чего это я испугался? — думал он. — Птица как птица. Нездоровая на голову, да и все! Вот я ей устрою, как проснется. Вот ей будет… Живо узнает свое место».
Впрочем, он уже начинал понимать, что теперь ему придется спать на полу, хотя бы из соображений собственной безопасности.
Чуть погодя Уголек проснулся, соскочил с кровати и целенаправленно устремился к мешку, где лежали новые лакомства. Под пораженным взглядом портного он пожрал все полоски сала до единой, заглотнув их до того состояния, что раздулся так, будто сейчас затрещит по швам и лопнет. Сало было соленым, потому что из головы Момони уже выветрилась добрая половина требований Юлиана. Из-за этого Уголек недовольно пискнул и направился к поилке с водой. Затем с трудом взобрался на подушку, запрыгнув на нее не с первой попытки, подобрал лапки под брюхо и начал пристально разглядывать Момо. Так они и смотрели друг на друга. И Момо вдруг сообразил, что за полдня его новый гость ни разу не нагадил, хотя ел как не в себя. И пока он напряженно думал и перебирал ткани, ибо ему в голову закрались сомнения, у птенца в груди вспыхнула ненадолго искра, охватила изнутри тщедушное тельце, зажглась огнем в разумных глазах и потухла. А затем голый синюшно-розовый Уголек снова уснул.
Глава 21. Завершение дел
Элегиар. 2154 год, осень
Юлиан сидел за узким низким столиком. Его длинные ноги вечно бились о крышку стола, и он то складывал их под себя, подражая манерам южан из Нор’Мастри, то вытягивал так, что касался дивана напротив. За окном стояла глубокая ночь, и бледный свет луны лился сквозь зазоры между гардинами.
Юлиан тихо листал пожелтевшие страницы, от которых пахло пылью. Перед ним лежали журналы доходов с плантаций Полей Благодати. Там у старика Иллы трудились тысячи рабов, выращивая хлопок, возделывая пшеницу, овес и ячмень. Урожай зерновых собирался по два раза в год, ибо Поля славились своим плодородием на весь мир. Эта черная щедрая земля, прозванная за свой цвет гагатовой, растянулась от Аль’Маринна до Элегиара — и в свое время за нее реками лилась кровь. Южнее этих полей, у основания Желтых хребтов, находились мраморные рудники. Частью из них в складчину владел советник, и добытый там мрамор ценился на рынках всех королевств из-за своего волнистого голубовато-белого рисунка. Помимо этого, Илла Ралмантон имел долю в ремесленных цехах в Элегиаре, неподалеку от той самой Ароматной улочки, где хотел поселиться Габелий, чтобы каждый день кушать булочки. А еще буквально недавно поверенные приобрели плантации кошенили у южных границ королевства, чтобы разводить их на кактусе-опунции для получения красителя ярко-красного цвета.
Юлиан почесал пером за ухом и задумался. За несколько десятилетий он весьма поднаторел в управлении и научился изобличать воровство майордомов. И хотя у Иллы хозяйство велось безупречно, его смутило другое. На Юге достижение богатства гарантировалось властью и путь к богатству шел именно от нее и никак иначе, как в случае с Севером, где известное родство обеспечивало безбедную жизнь.
Так откуда Илла Ралмантон получил власть и богатство, если был бедняком?
По слухам, советник происходил из общины поклоняющихся богу Рауму. Община слыла закрытым местом и мало кого интересовала, так как располагалась в нищих провинциях. Однако же в 2086 году Илла Раум Ралмантон явился в Элегиар на своем муле. Поговаривали, что тогда он был облачен в роскошный костюм с иголочки, а о бока его мула бились мешки с древним золотом. Никто не знал его, как и он не знал никого, но о его происхождении из Раумовской провинции догадались по акценту и среднему имени в честь божества хитрости. Илла Ралмантон вошел во дворец и очаровал его своим обаянием, жадными амбициями и наглостью. Тогда он лег в постель к старой королеве, став Вестником благодаря северной внешности, и добился места сначала писаря казначея, а затем перебрался в канцелярию, где стал распоряжаться королевской корреспонденцией. Позже он показал себя умелым хозяйственником. Иллу тогда назначили секретарем при советнике Чаурсии, а позже — и его помощником. Вскоре старый советник погиб жуткой смертью: его зарезали в собственной постели после кровавой попойки. Кто зарезал — до сих пор не узнали, но случай этот получил громкую огласку и допросам подверглись все, кто был в доме достопочтенного Чаурсия.
Илла тут же занял пустующее кресло консула, взлетев от никому не известного бедняка до одного из правителей Элейгии. А позже, когда обострились проблемы с вампирами и оборотнями, расплодившимися в трущобах, поговаривали, именно Илла взялся за это дело с рвением молодого льва, демонстрирующего свои силу и стать. К чему все это привело, известно каждому… Илла Ралмантон стал калекой, Вицеллия Гор’Ахага якобы казнила разъяренная толпа, а жена Вицеллия, Филиссия, исчезла вместе с младенцем.