Юлиан отложил перо на резной столик из платана и погрузился в размышления. Он посмотрел сквозь окна на сад, услышал скрип апельсиновых деревьев под северным ветром. Кое-где между ними еще пробивалась зелень, ибо на Юге зима напоминала скорее скупую осень или бедную весну. Что ж, так он встречает зиму уже пятый год. Пятый год он подле Иллы, который подпустил его к себе слишком близко, отчего его помощнику теперь стали видны темные пятна в нынешней жизни советника. Пятна, невидимые всем прочим. Взять хотя бы доходы. Юлиан вгляделся в отчеты по ежегодным доходам с садов, каменоломен, плантаций и полей. Илла был баснословно богат. Больше шестидесяти пяти тысяч сеттов дохода ежегодно! А теперь он выписал цифры, которые держал в памяти, — расходы. После оглашения декрума со знати был взыскан большой налог на войну. Уплатив его, Илла сверху доложил еще пятьдесят тысяч. И уже не первый год казна пополнялась его щедрой рукой.
С учетом страсти советника к дорогим безделушкам, как, например, та золотая ваза, украшенная рубинами, которую купили на днях в его спальню за тысячу триста, выходило, что расходы превышали доходы более чем в три раза. Очень странно… Если отбросить вопрос об источнике богатства, было еще кое-что, что разжигало любопытство Юлиана: Илла все и всегда знал наперед. Так, время от времени он укрывался в малой гостиной с одним охранником Латхусом. Казалось бы, это обычное желание побыть в одиночестве, однако уединение с охранником становились тем чаще, чем больше проблем назревало во дворце. Илла скрывался с Латхусом под звуковыми барьерами почти перед каждой встречей с кем-то важным, перед каждым сбором консулата — и Юлиан готов был поклясться, что именно в малой гостиной советник узнавал новости со всего мира. Но каким образом?
Илла Ралмантон оброс загадками. Кто же он?
Юлиан вздохнул и отложил журнал доходов деревни Кор’Гордьик в провинции Гордье. И тут браслет под кожей задрожал, а звонкая трель отдала в голову, словно лопнувшее стекло. У Юлиана помутнело в голове. Боль вспышкой стрельнула в виски, отчего он вскрикнул и сжал запястье, чувствуя, как металл перекатывается под кожей.
В последнее время боль усилилась.
— Проклятый браслет! — выругался он, стиснув зубы.
Наконец звон прекратился, и Юлиан, тяжело поднявшись, принялся складывать журналы по сундукам. Его отвлек негромкий стук в дверь. Курчавая голова юного раба показалась в комнате.
— Почтенный… — шепнул он испуганно, глядя на Юлиана уже как на нового хозяина.
— Что такое, Аго?
— Из дома почтенной Маронавры… Гонец…
Уже полгода красные конверты доставляли не Илле Ралмантону, а Юлиану. Слишком много времени прошло с тех пор, как начались встречи с королевой в тайных покоях, и роль советника свелась к редким беседам насчет слухов и новостей, которыми делилась Наурика. Мало-помалу Юлиан обрастал уважением, благами, доверием, и за те годы, что здесь провел, он участвовал в жизни Иллы как его веномансер, поверенный, помощник управителя и возможный будущий хозяин особняка.
Поблагодарив раба, он направился уже в отдельную свою спальню, там сменил халат на шаровары и рубаху. Затем позвал Латхуса, который пребывал вместе с хозяином в малой гостиной, где сидел также посол Дзабанайя Мо’Радша. И отправился в путь.
Почти в полночь, скрытый серой завесой дождя, Юлиан надевал мягкие туфли и привычно омывал руки карьением, от которого сжигало кожу и сожгло бы, будь он человеком. По тайным коридорам веномансер дошел до заветной двери. Из-под нее лился свет.
Предвкушая приятную ночь в женских объятьях, Юлиан переложил плащ в другую руку, галантно улыбнулся и вошел внутрь.
Наурика лежала на кушетке, подбитой алыми тканями, утонув в подушках, и подпирала голову кулачком. Вид у нее был грозный-прегрозный, губы плотно сжаты, а брови — нахмурены. Но Юлиана было не обмануть. За свои полсотни лет он пусть и не познал женщин целиком, но хотя бы отчасти стал понимать их. И напускная суровость Наурики, которая привыкла, что все вокруг нее пляшут, ублажая, его только раззадорила. На столике были разлиты в графинах алая кровь и рубиновое вино. С улыбкой и хитрым взглядом Юлиан прошел мимо Наурики, словно ее и не было здесь, налил уверенным жестом себе напиток, принюхался и принялся смаковать. Затем он встал у окна. За окном неистово бился дождь, швыряя тяжелые капли в стекло.
Наурика вздернула бровь, как любила это делать, но смолчала. Она продолжала выжидать, не шелохнувшись. Наконец Юлиан отошел от окна, за которым разворачивалась мрачная картина, присел рядом с королевой и словно впервые обратил на нее внимание.
— Мне кажется, ты сюда приходишь выпить, — с иронией заметила она, — а не ко мне.
Юлиан промолчал, лишь ответно вскинул брови и хитро улыбнулся. Он продолжал смаковать кровь, и в глазах Наурики скрытое недовольство женщины, с которой играют, сменилось неким животным восторгом.
Они оба молчали и обменивались ухмылками. Между ними не было ни любви, ни каких-либо клятв верности, так как оба являлись любовниками, назначенными друг другу из политических соображений. Для Наурики ее любовник был возможностью получить мужскую ласку через эту лазейку с Вестником Гаара, несущим здоровье, чтобы не потерять лицо при дворе и не забеременеть, а для Юлиана королева стала приятным времяпрепровождением и утолением амбиций, ростки которых появились в его душе. Но больше всех здесь, конечно, выигрывал Илла Ралмантон: он держал под контролем столь опасную позицию, как фаворит королевы, и имел виды на то, чтобы его наследник крепко вошел во дворец, получив чин.
Но все же между этими двумя завязалось некое подобие дружбы. Они были почти ровесниками и находили в объятьях друг друга и порок, и тайну, и разговоры. Эти встречи в освещенной лишь одним сильфовским фонарем комнате были для них отдыхом для души и тела.
И вот Юлиан потянулся к лежащей на подушках женщине, поднял ее как пушинку и усадил к себе на колени. Волосы ее, заплетенные в сложную косу, с древесными заколками между каштановыми локонами, отливали шелком в рассеянном свете светильника. Юлиан находил свою прелесть в этой выглаженной магами, но зрелой красоте, в этих мудрых глазах, в которых переплетались опыт, ответственность и усталость. Он неспешно потянул завязки платья, обшитого золотом и серебром так, что оно походило на выходной наряд и стоило наверняка так же. Наурика лежала, и на ее лице блуждала томная улыбка. Ей нравилось, когда ее так медленно раздевали. Ей нравилось и когда ее раздевали быстро. Она вообще поняла, что их с Юлианом желания часто совпадают, и знала, что продлит статус Вестника на многие годы.
— Как Бадба себя ведет? — прервав тишину, спросил Юлиан, когда они уже лежали под одеялом и слушали шум дождя.
Наурика приоткрыла глаза, вынырнула из своих мыслей.
— Хорошо обучена, но избалованна. Правила этикета, которые вложили в ее милую головку, с трудом сдерживают капризность, — улыбнулась она. — Она то милое дитя, которое обещает стать примерной и достойной королевой, то маленький и злой демон.
— А Флариэль?
— Моему сыну принцесса пока малоинтересна…
— Ничего, до свадьбы есть время заинтересовать его, созреет.
— Свадьба совсем скоро, — устало ответила Наурика.
— Через три года…
— Нет, не через три.
И Наурика помялась, но затем, решив для себя, что Юлиан умеет молчать, шепнула:
— У Бадбы начались регулы.
— Так рано? Ей же всего десять.
— В ней юронзийская… дикая кровь. Юронзийские женщины рано взрослеют и рано могут забеременеть.
— Но это может быть небезопасно, она же дитя: ни бедер, ни груди. Ранние роды зачастую заканчиваются плачевным образом, что не входит в планы союза.
— Поэтому мы и назначили свадьбу через полгода. Бадба должна успеть… созреть. И чем скорее она родит нескольких сыновей, тем быстрее сможет покинуть спальню в Коронном доме.
— Ее и в сад не выпускают?
— Нет, — качнула головой Наурика. — Советник наказал не выпускать девочку даже из спальни, и мой уважаемый супруг согласился с его доводами. Она заточена в комнате, которая к тому же обложена слышащими камнями. Бадбе раз в неделю сменяют некромантские амулеты, она их носит по пять штук на шее: от ударов, от магических атак, еще от чего-то. Пол устлали коврами, чтобы, не дай бог, не споткнулась и не умерла. Спят с ней пять служанок и доверенные охранники Иллы.
— Раум? — спросил заинтересованно Юлиан.
— Возможно, я не знаю. Подозреваю, что много охранных мероприятий было проведено скрытно, Юлиан. Твой отец очень хитер. Даже я не знала о той подмене принцессы на мимика, так и здесь молчат… — и на лицо королевы легло неудовольствие.
— А иначе никак, Наурика. Если не предупредить действий противника, то союз разрушится еще до свадьбы. В этом дворце слишком многие желают девочке смерти…
— Так. Все! Прекращай говорить о политике! — негодующе заявила Наурика. — Я понимаю, что ты — мужчина, а у вас на языке всегда одно: война, женщины, золото и интриги. Но ты здесь, Вестник, не за тем, чтобы вновь напоминать мне о королевских заботах! Мне и так от них уже тошно!
— Зачем же я здесь тогда, почтенная Маронавра?
Юлиан усмехнулся, увидев, как Наурика вскинула брови в ответ на встречную колкость. Он привлек ее к себе и поцеловал в шею. Вдохнул манящий аромат, ибо королева пахла чистотой, здоровьем и миртом, и, не сдержавшись, снова поцеловал ее чуть ниже подбородка, в пульсирующую жилку, шумно потянул носом воздух.
Наурика хитро прищурилась, отдавшись ласкам.
— Мне иногда кажется, что, не накажи тебе Илла пылинки с меня сдувать, я бы уже лежала мертвой.
— Ну, не мертвой, — рассмеялся Юлиан. — Но пахнешь ты изумительно.
— Как же?
— Я бы, Наурика, сравнил тебя с благоуханной розой в прекрасном саду, но, боюсь, что ты скорее похожа на горячую запеченную в углях курочку на столе сильно оголодавшего крестьянина.
Наурика вырвалась из объятий и задорно расхохоталась.