— В твоих интересах наладить такие отношения с королевой, что она начнет выказывать к тебе свое расположение. Сначала это будут мелкие побрякушки, но если ты пораскинешь мозгами, то позже Наурика расщедрится и на чин, и на земли. Обрастай связями и расположением влиятельных особ, Юлиан! Потому что мой век недолог.
— С учетом того, что часть заговорщиков на свободе, он, достопочтенный, может сократиться еще сильнее.
— Да, может… — Илла устало потер переносицу. — Вся моя жизнь — это сплошная борьба с глупцами и собственным телом. Знать обеспокоена только тем, какими нарядами щегольнуть на свадьбе и как подобраться ближе к кормушке. А кормушка — пуста, потому что хоть мы и ободрали эту самую знать до нитки, все золото уйдет на войну. Я знаю, что ты докупаешь на рынках кровь. Сколько она стоит сейчас?
— Сорок серебряных — негожий раб.
— Что такое сорок серебра для ремесленника, для свободного, но незажиточного? Это роскошь. Буквально с два десятка лет назад негожий раб, калека, старый или полоумный, стоил три серебряных для вампиров, а на мясном рынке — один серебряный. Нам нужна война. Грамотная война, которая обеспечит нас рабами и пополнит казну, потому что много золота из казны уходит на поддержание дотаций и стабильности. Не Абесибо — наша главная проблема, Юлиан, а нищета, расплодившаяся в трущобах и готовая излиться хищниками на улицы, чтобы пожрать то, что всегда жило у них под боком. В городе больше трех сотен тысяч душ. Из них порядка четырех или пяти тысяч — плотоядные. Ты не представляешь, как выглядели трущобы тридцать лет назад, когда в них расплодились вампиры и оборотни… Когда посреди бела дня бедняков сжирали целыми семьями…
Илла сполз в кресле и устало потер глаза, которые слипались после бессонной ночи. Всю ночь он и Дзабанайя обсуждали нюансы свадьбы, в сотый раз. И уже даже гагатовые корни, которые дымились в блюдце перед советником, не спасали его от измождения.
— Если бы только не эта слабость… ах… — прошептал самому себе Илла. — Где мои силы, где моя молодость, чтобы все это выдержать?
— Вам нужно выспаться, достопочтенный. Поспите, чтобы восстановить силы, потому что эта работа до изнурения ни к чему хорошему не приведет.
— Выспаться?! — вдруг вскрикнул Илла, вспылив. — Успею я выспаться после своей смерти! Ох, у меня будет много времени в землице поспать! Позови слуг, Латхус!
Затем он во вспышке гнева толкнул свое кресло, которое опрокинулось с оглушительным грохотом на пол. Упала на ковер и трость с рубином, доселе покоящаяся у подлокотника. Тут же в покои вбежали призванные слуги, которые испуганно замерли на пороге, не зная, что делать.
— Что вы стоите, дурни? — закричал хрипло Илла. — Переоденьте меня в спальное! Сколько вас можно ждать?! Чертовы псы, на рынок захотели? Или отрезать вам по руке?
Пока насмерть перепуганные невольники снимали с советника домашний халат и нижнее платье, Юлиан, скрестив руки на груди, спокойно разглядывал нагое старое тело, похожее на усохшую палку, глядел на алые язвы: кое-где свежие, а где-то уже побежденные лекарствами.
И вот старика посадили на кровать, где он тут же потерялся среди пышных одеял. Низенький раб стал осторожно снимать с каждого пальца своего хозяина перстни. А сам Илла уже каким-то усталым, изможденным взором смотрел на Юлиана, который не отводил глаз.
«Не боится меня, — думал старик. — Перестал, щенок, бояться. А взгляд какой прямой… Да и глаза у него не мои, и не припомню я таких черт и у моей Филиссии. Он кажется послушным и скромным сыном, но внутренне упрям и честен, однако скрывает это, пока не наступают опасные моменты. Не мое это, и не Филиссии, и тем более не Вицеллия. Откуда же у змееныша, родившегося и выросшего среди змей, могло это взяться?»
Пока Илла разглядывал своего Юлиана, тот вдруг заговорил:
— Достопочтенный, я на днях встречал алхимиков из Ученого приюта. Хочу испросить вашего позволения присоединиться к исследованиям белой розы. Говорят, королевский веномансер уже три раза обращался к вам насчет меня.
— Обращался, — советник отвлекся от своих мыслей. — Но нет, не стоит тебе пока общаться с этой хитрой крысой Дайриком. Не стоит. Ибо он в свое время пытался узнать рецепт белой розы у Вицеллия, узнавал и лестью, и подкладывал слушающие камни. Нет, не стоит.
— Хорошо. Я могу быть свободен?
— Ты снова в город?
— Да.
— Тебе мало почтенной Маронавры?
— Что поделать, — улыбнулся Юлиан. — Вспомните себя в молодые годы.
— Хорошо, иди, но прекращай скрываться от охраны. Я ее приставил не для того, чтобы тебе перерезали глотку в проулочке у очередной любовницы. Посети пока город, но умерь свои похождения, ибо сейчас мне еще не хватало изуродованного тела сына. Ты понял?
— Понял, — ответил Юлиан, зная, что все равно уйдет.
Он покинул спальню старика, который заполз под пышные одеяла. Уже спустя пару минут уставший Илла погрузился в сон, прижавшись впалой щекой к подушке.
В тени волочилась пара мрачных охранников, которые знали, что Юлиан опять убежит. И правда, покинув сопровождающих, он еще до полудня подошел к покосившемуся доходному дому. Прошел почти месяц, и он надеялся, что Момо облагоразумился и с Угольком ничего не произошло. Он вскочил по ступеням вверх, столкнувшись в коридоре со спешащим вниз водоносом. Дверь комнаты портного была открыта после разноса воды, и Юлиан шагнул за порог, увидев девушку, которая как раз ставила ведро в угол.
В комнате было на удивление чисто. Сундук, где доселе царил бардак, починили, и он теперь стоял закрытым. Рулоны тканей были подвешены под потолок на вбитые в стену крюки. Даже кровать — и ее укрыли льняным покрывалом, которого отродясь не водилось у Момо. А сбоку от кровати был постелен матрац, вероятно для Уголька.
Однако самого Уголька нигде не было.
Девушка поставила ведро в угол и, напевая что-то мелодичное себе под нос, обернулась, чтобы закрыть дверь, но, увидев незнакомца, замерла. Между тем Юлиан еще раз обвел взглядом прибранную комнату.
— Где птица? — спросил он.
— Это чужой дом! — вскрикнула девушка.
— Момо, хватит шутки шутить. Где Уголек?!
— Уходи! Я сейчас закричу!
Юлиан подошел к девушке, потряс ее за плечи, чтобы вразумить. Однако вместо яростного сопротивления та вдруг обмякла, а ее губы предательски задрожали, причем задрожали как у всякой женщины. Стало понятно, что перед ним точно не Момо.
— Где тот, кто здесь живет? — спросил Юлиан.
— Момо у мясника. Не трогайте его, прошу вас… И Уголечка не трогайте, не уносите! — запричитала девушка, готовая вот-вот разрыдаться.
Внизу загрохотала дверь и на лестнице раздались легкие юношеские шаги. Чуть погодя в комнату осторожно заглянул мужчина с пышными волосами, что у девы, и с мешком за плечами. Увидев происходящее, он замахал руками и запрыгнул внутрь.
— Почтенный, почтенный! — завопил он слишком знакомым голосом, чтобы оставались сомнения. — Зачем вы! Зачем?! Ах, не трогайте, пожалуйста, Лею! Лея, иди домой поскорее! Я приду к тебе, но потом…
— Она никуда не пойдет, — сказал Юлиан и поймал за рукав уже бегущую к выходу девушку. — Сначала закрой дверь и объяснись, почему этой юной особе стало известно про уговор, о котором никто не должен был прознать? И где сам Уголек?
— Она ничего не знает!
— Да что ты?..
— Я никому не говорил, клянусь всеми богами!
— Где Уголек? Еще раз спрашиваю — для тебя в последний!
Юлиан решил, что накажет Момо позже. Сначала нужно найти птенца. Однако Лея, которую отпустили, вздрогнула и скромно заступилась за юношу:
— Не ругайте Момушку! Просто Уголек никого не подпускал к себе и кусался. Все же северные гусегарпии такие кусачие… У Момо все руки и ноги были искусаны. А вот меня Уголечек не трогает… Пока водонос приходил, ну я и спрятала его в сундучок.
Крышка сундука откинулась. Оттуда девушка бережно достала меховой шар, который поначалу показался Юлиану огромным клубком черной шерстяной пряжи. Шар был почти идеально круглым, однако вверху его венчала небольшая голова, а внизу, что веревки, свешивались две ноги. Уголек лениво открыл глаза, потому что его крепкий сон не побеспокоила даже намечающаяся ссора, и недовольно пискнул в руках девушки. Впрочем, увидев гостя, он распрямил лапы, на которых выросли уже большие коготки, расправил смешные крылья, покрытые пухом, и спрыгнул на пол. И вот этот черный пушистый шар размером со здоровенного гуся заковылял к Юлиану, попискивая.
Тот же удивленно взметнул брови:
— Гусегарпия, значит?
— Она самая, — угодливо поддакнул Момо, чуя нависшую над ним угрозу. — Северная! Привезенная самим купцом Дуйрабалаем из волшебных Северных земель, в которых снег лежит весь год!
И девушка кивнула, ни на минуту не усомнившись в том, что Момо говорит правду. Юлиан оглядел ее, юную, наивную, с сияющим в глазах огнем, с верой в волшебство и легенды. И вздохнул оттого, что сам уже ни во что не верил. Что же с нее взять?
Между тем Уголек недолго ластился под пальцами своего спасителя и вскоре уже вразвалку побежал к опущенному на пол портным мешку с салом, зерном и ягодами, буквально нырнув в него. До всех донесся звук рвущихся жил и щелканье клюва.
— И давно ты, Лея, помогаешь своему другу? — нарочито ласково спросил Юлиан.
— Ой, давненько, — покраснела девушка. — С полной луны.
— Вот оно как… Выходит, месяц…
— Да. Так мы с Момушкой тогда и познакомились. Он спас Уголечка от нехорошего кровососа.
— Нехорошего кровососа, говоришь?
Момо вздрогнул и стал прокашливаться, пытаясь привлечь к себе внимание девушки, однако, как всякая мечтательная особа, та не видела ничего вокруг. Она говорила и говорила, как они встретились с Момо на рынке, где девушка несла пушистых цыплят в корзине, а он тут же, в мясной лавке, покупал мясо, как услужливо он помог донести ей корзинку до самого дома, а потом пригласил посмотреть на настоящую северную гусегарпию. П