Так бы и продолжал Кролдус метаться в своих мыслях, если бы его не одернул веномансер. Черные локоны Юлиана, выбивающиеся из-под шаперона, тоже чем-то походили на взъерошенные вороньи перья, отливавшие в свете ламп.
— Рассказывайте. Время не ждет, — напомнил вампир.
— Время, увы, не ждет, соглашусь, — и архивариус перестал метаться, но его боязливость продолжала выдавать себя и взглядом, и дергаными движениями. — Мы с вами прервались на вопросе предполагаемого перевода Болтьюра в Клайрус. Я готов отчитаться. Ваше первое задание выполнено, письмо было послано в Клайрус. Ответ отрицательный. Болтьюр не добрался до тюрьмы в Клайрусе…
Юлиан кивнул. Он уже догадывался, что истязатель-оборотень, укравший мешок, появляться там не собирался.
— Хорошо. А что насчет другого моего задания? Вы, надеюсь, смогли отыскать подобные прецеденты в истории архива?
— Мной было отыскано три случая, произошедших за последнее десятилетие. Однако смею заявить, что все вышеуказанные случаи были допущены исключительно по недочету канцелярских слуг, то есть людей. Приставленные к документообороту вороны все помнили и ответили на мои вопросы с мельчайшими подробностями.
— А глубже по годам копали?
— Никак нет. Это исключено, потому что срок хранения тюремной документации составляет десять лет. Затем документация уничтожается, остаются лишь общие записи. Исключение составляют важные пленники — в их случае записи ведутся параллельно в других журналах. Например, в журналах по растратам на…
— Мне это неинтересно, — отрезал Юлиан. — Если вы ничего не обнаружили, то расскажите про Пацеля. У нас не так много времени. Сообразите уже.
Тут ворон снова заволновался. Подумав, он начал:
— Мной было обнаружено малое количество информации об указанной вами персоне. Однако смею заметить, что сама форма этих знаний стоит вашего внимания. Вы, должно быть, полагаете, что я предоставлю все сведения. Однако разыскание этих сведений опасно, поэтому мне необходимо согласовать с вами дальнейшие действия…
— Так говорите же!
— Начнем с того, что Пацель родился в Детхае в знатном семействе плениев. Он обучался с 2078 по 2093 год в Байве в качестве миролога.
— То есть был даже не боевым магом, а теоретиком?
— Так и есть. Он не обучался практическому применению магии. Это подтверждают записи местного архивариуса в описи учеников Байвы. Помимо сего, я обнаружил отметки о том, что по истечении срока обучения Пацель не поступил на службу в качестве неофита. Вместо этого он, цитирую, с «вопиющим скандалом» покинул Байву и отправился на поиски неких могущественных конструктов.
— Что за вопиющий скандал?
— Хм… Уточнений в отметках архивариуса обнаружено не было… Вопиющий скандал касался теории конструктов — так гласит дословная запись. И я намерен обсудить это с вами. Чтобы получить необходимые вам уточнения о сути скандала, я буду вынужден обратиться к архивариусу Байвы, потому что документы и записи по каждому ученику — не наша прерогатива. Однако такое обращение чревато неприятностями. И разоблачением… Я бы настоятельно советовал вам обратить на это внимание…
Юлиан нахмурился. Он взглянул на испуганного ворона, который от страха заговорил тяжеловесными оборотами, столь присущими его виду. Стоит ли рисковать Кролдусом ради получения информации?
— Пишите в Байву, — наконец ответил он.
— Это чревато неприятностями!
— Пишите! Подумайте, как сделать так, чтобы ваш запрос в Байву выглядел естественно и не привлек лишнего внимания. В крайнем случае попробуйте сдвинуть сроки проверки документации в Байве и отправиться туда самому.
— Байва неподконтрольна нам…
— Придумайте что-нибудь! Это ваша профессия — уметь обращаться с бумагой, извлекая выгоду из чисел. Я понимаю, вы волнуетесь. Мы столкнулись с «нечто», которое опасно и незримо. И я уже склоняюсь к тому, что дело даже не в Пацеле, а скорее в каком-нибудь конструкте, про который вы упомянули. Пацель, обучаясь на теоретика-миролога, не смог бы сотворить то, что неподвластно даже опытному боевому чародею, не будь у него какого-нибудь могущественного артефакта. Помимо переписки с Байвой, будьте добры, добудьте мне сведения об этих конструктах.
— Как прикажете, почтенный…
От этого Кролдус понуро уронил клюв на грудь, понимая, что ввязался в опаснейшее предприятие, и собрался было покинуть пыльный архив. Однако Юлиан пока не собирался отпускать ворона и продолжал буравить его острым, тяжелым взглядом.
— Не торопитесь, Кролдус. Мы еще не закончили. Лучше скажите, могу ли я вам верить после всего, что мы узнали? Не околдованы ли вы? — спросил он жестко.
Ворон встрепенулся, удивившись такому прямому вопросу, и мотнул головой. Да так усердно мотнул для своих преклонных лет, что капюшон слетел с его макушки, где перья были уже седыми.
— Не сомневайтесь во мне! — каркнул он.
— Таков мир, Кролдус. Приходится сомневаться даже в ближнем своем…
— Я остаюсь верным нашему делу!
— Это мы и проверим. Знаете, у вампиров в Ноэле, где я вырос, заведено давать клятву на крови. И я желаю получить от вас эту клятву, чтобы удостовериться.
Юлиан достал из своей сумы нож для трав, маленький, но острый, и подошел к бедному ворону. Тот поначалу вздрогнул в желании воспротивиться, потому что такая клятва не имела под собой никаких логических обоснований. Но так он был запуган и теми странностями, которые происходили, и угрозами о мести со стороны семейства Ралмантон, и жестоким взглядом вампира, что позволил сделать надрез на своей ладони цвета угля, покрытой шерсткой.
Тягучий запах крови разлился по архиву, и Юлиан наполнил пустую склянку, которую достал из сумки. Отвернувшись к шкафам, он привычно принюхался и испил из нее. Так и стоял он с пару минут, пряча свое побелевшее лицо и черные глаза, пока сознательно выискивал в памяти архивного ворона намеки на предательство. Сам же старый Кролдус боязливо глядел ему в спину. Что ж, размышлял Юлиан, Кролдус не соврал и сказал все, что знал, ни больше ни меньше. На него можно положиться, и до поры до времени, пока он запуган, им можно манипулировать.
— Мое присутствие здесь еще необходимо? — наконец подал голос ворон, обвязывая ладонь поданным заранее бинтом.
— Нет, идите. Но отыщите все как можно скорее.
Ворон звякнул ключом в двери и медленно пошел в канцелярию, а Юлиан направился в библиотеку, чтобы самому попытать счастья и найти информацию хотя бы о конструктах. Зацепившись за эти конструкты, о которых было так мало известно, он начал приходить к выводу, что дело было не в одном лишь маге из Детхая. Потому что не мог маг присутствовать при смерти Вицеллия. Не мог он околдовать истязателя тюрьмы. Зато нечто могло передаваться от конструкта к человеку, например. Юлиана пробирал страх, потому что больше никому нельзя было доверять: весь мир для него стал источником обмана и разочарований.
Глава 23. Прощание с Угольком
Элегиар. 2154 год, зима
— Уголек… Уголек, да отстань ты… Дай поспать, — ворчал Момоня.
Но настойчивые толчки продолжались, и вот юноша приоткрыл глаза, различив над собой крупную когтистую лапу, которой Уголек приводил его в чувство. В голове стоял туман от вчерашней попойки в честь рождения внука тавернщика «Пьяной свиньи». Тавернщик, проявив удивительную для его профессии щедрость, наливал всем завсегдатаям заведения, в число которых входил и Момо. Ну как входил… Входил тот, чей облик принял мимик.
Уголька ответ не устроил. Тогда он склонился к юноше и громко клекотнул. Со вскриком Момо схватился за оглохшее ухо и рывком подорвался.
— Да ты!.. Как же больно… Ты! Суповой… Да за что?! — запричитал Момо.
Впрочем, «суповой набор» уже доходил ему до груди, а потому слова застряли в горле и не нашли продолжения.
За два долгих месяца Уголек обзавелся сильными крыльями с черными, как обсидиан, перьями, размашистым хвостом и внушительным гребнем на голове. Теперь юноша все больше остерегался опрометчивых слов в его сторону, боялся, поскольку не раз был свидетелем, как ловко феникс справлялся с тушками, разрывая их зубастым клювом и острыми когтями, а то и вовсе заглатывал целиком.
Уголек спорхнул с топчана к мешку на полу и нырнул туда с головой. Затем вынырнул и, демонстрируя, что, дескать, еда кончилась, ухватился клювом за дно мешка, потряс. И снова клекотнул, уже требовательнее.
— Да я понял… — устало отозвался Момо. — Черти б тебя побрали, что за вечно голодная птица! Как оно у тебя там сгорает так быстро…
Тем временем Уголек уже озабоченно скакал по матрацу на полу, на котором ютился Момо, кутаясь в тряпье от холода. Затем он перепорхнул с матраца в свое гнездо, честно отвоеванное в бою, а оттуда на стул, опрокинув его своим весом. В комнатушке портного такой большой птице уже было тесно.
Отчасти придя в себя, Момо сначала оглядел все туманным взором и почесал оглохшее ухо. Потом поднялся. Сойдя с толстого матраца, купленного на выделенные под птицу деньги, он почувствовал под ногами ледяной пол и, по-детски скривившись, натянул шерстяные чулки с башмаками. Наконец, одевшись потеплее, потому что на улице гулял холодный зимний ветер, пошел по разбросанной в комнате соломе (Уголек опять подрал его матрац) к углу, чтобы набрать из деревянного ведра воды. До праздника Гаара было еще полмесяца, но морозы, столь непривычные для Юга, сковали улочки Элегиара.
Снова клекот. Уголек шумно перелетел из гнезда на спину юноши, едва не завалив его, ловко оттолкнулся, чтобы не оцарапать когтями, которые были уже размером с перьевой нож, и запрыгал по полу. Момо чуть не упал. Он пролил часть воды из кружки, но ничего не ответил: в голове шумело, будто огрели сковородой. В отупении он уставился на лужу воды под ногами.
— Да пойду сейчас. Пойду. Пил я вчера…
Уголек мелодично присвистнул. В этом Момо почудился упрек.
— Ты ничего не понимаешь… Люди этим занимаются, чтобы развлечь себя. Вот такие вот мы. Еще и подраться любим, и поругаться. Неужели я мог упустить возможность получить все сразу? Хотя теперь так болит голова, что сил нет. В общем, это, Уголек, я скоро вернусь…