— Я уже вижу их, Филипп!
Граф Тастемара заметил, как щеки Летэ, оплывшие, покраснели, а глаза вспыхнули пламенем — давно прошли те времена, когда кто-нибудь заставал его в таком состоянии. Едва Филипп попытался возразить, понимая, что злоба эта изольется на него, как глава уже вскинул ладонь с требованием молчать.
— Я уже все вижу, Филипп… Как ты посмел даже заикнуться, что кто-то из тех, кто потерял все во время Кровавой войны, мог предать клан? Ты, сын бедняков, получивший все благодаря той ужасной цене, что мы заплатили еще за пять сотен лет до твоего рождения… Ты, пожинающий плоды, выращенные до тебя… Ты — жнец, а не сеятель.
— Я взываю к обряду с Гейонешем, сир’ес! — быстро сказал Филипп. — Это право, прописанное законом.
— Я — закон! — оборвал его Летэ. — И не потерплю, чтобы в моем клане смели плести за спиной интриги. Если ты смеешь сеять смуту, так найди в себе остатки чести сказать в лицо то же самое, что ты говорил всем прочим.
Доселе улыбавшаяся Асска обернулась. Обернулся к замку и Филипп, услышав знакомое шуршание платья. Из главной башни величаво вышла Мариэльд де Лилле Адан в сопровождении Амелотты де Моренн, и две женщины, две неразлучные подруги, неторопливой походкой направились к старейшинам. На лице герцогини играло открытое злорадство, в то время как облик графини выражал непоколебимую благодетельность. Они ненадолго пропали за усыпанными снегом деревьями и гранитным фонтаном, ныне спящим, и вскоре подошли к трем вампирам. Амелотта с ядовитой улыбкой воззрилась на Филиппа. Мариэльд же, облаченная в серое приталенное платье с высоким воротом, и вовсе протянула ему руку. Согласно обычаям, граф должен был поцеловать руку «второй в совете», если она того пожелала, но он и пальцем не пошевелил.
— Что ж, Филипп… — жестко произнес Летэ. — Теперь выскажи все то, что ты смел говорить за спинами других!
Точно молчаливые статуи, припорошенные падающим снегом, старейшины обступили графа. Чувствуя, как его придавливает к земле одними их взглядами, он попытался найти опору, широко расставив ноги. Но ее будто не было. На него глядели из-под небес эти богатейшие владыки Севера, эти бессмертные, помнящие кровопролитные войны, о которых мир постарался забыть. Они уничтожали его взглядом, и Филиппу казалось, что горло его сдавили кузнечными тисками. И все-таки он ответил охрипшим голосом:
— Госпожа Лилле Адан. Я прибыл сюда сообщить, что вы — изменница, которая угрожает клану! Ваша измена зародилась еще задолго до суда Уильяма, в день…
— Юлиана, — поправила обвиняемая с улыбкой.
— Уильяма! В 2094 году усилиями вашего союзника был подговорен Зостра ра’Шас, чтобы его руками найти на улицах Влесбурга мальчика Генри и определить того в академию. Далее в 2120-м все тот же Зостра ра’Шас явился к Уильяму, чтобы продать ему задешево шинозу, что противоречит всем принципам торговли. Целью его было обращение Уильяма в старейшину…
— Выходит, я знала то, что свершится? — вздернула бровь Мариэльд.
— Не перебивайте!
— Если ты обвиняешь меня, ссылаясь на свое право, так и я права имею, и побольше твоих. Но продолжай, твоя речь очень занимательна. Что же я сделала дальше?
Филипп не отреагировал на выпад.
— В 2148-м Ярвен Хиамский получил от вас сумму в размере больше десяти тысяч золотых, чтобы передать дар выбранному вами вампиру. Это подтвердил его поверенный. И это подтвердят все обитатели дома Ярвена, ставшие свидетелями доставки золота из Ноэльского банка. А в 2151 году, по весне, я встретил в Корвунте этого самого Зостру, который бежал ко мне. И он тоже подтвердил, что Уильям и Генри были его целью. И они же оба стали старейшинами. Таких совпадений не бывает — это умышленный заговор.
— Зачем же я это сделала?
— Ваши мотивы пока неясны, — пояснил граф Тастемара. — Однако вашими трудами Уильям был увезен на Юг незадолго до прибытия к вам Горрона. Вы прекрасно понимали, что герцог способен собрать общую картину из элементов истории Генри и Уильяма и обратит на это внимание совета… Вашими же трудами, насколько я могу догадываться, он и был задержан на Юге.
Амелотта подошла ближе, сложила худые руки на груди и презрительно причмокнула. Затем она сказала или даже скорее прокаркала:
— Что за чушь ты несешь?!
Однако ее слова остались без ответа, потому что граф Тастемара пристально наблюдал только за Летэ фон де Форанциссом, ведь именно он решал его судьбу.
— Я прошу обряда с Гейонешем, сир’ес! — взывал он решительно. — Как бы ни пытались выставить меня безумцем, всякую правду считают безумной, пока она не обратится трагедией. И пусть то, что я говорю, кажется невозможным, вы все увидите сами. Мы жили тысячелетия в условном мире, но если мы сейчас не отреагируем, то мир рухнет. Подкупы, убийства, измена — вы окружены этим.
Старейшины стояли и переглядывались. Никто не сдерживал насмешку: у кого-то она была язвительнее, как у герцогини Моренн, у кого-то сдержаннее. Один только Летэ фон де Форанцисс был крайне серьезен. Граф Тастемара ждал ответа прежде всего от главы совета, однако тишину снова нарушила Амелотта.
И снова это сиплое, ехидное карканье:
— Ты помешался, Филипп! То, что ты называешь подкупом, было на деле всего лишь займом. Еще при мне пятнадцать лет назад Мариэльд читала письмо Ярвена. Письмо с просьбой о крупном займе. Он собирался открыть подразделение в Глеофии. Его банкирский дом подвергся погромам… В каком же году это было? Кажется, в 2137-м, после того как старый король слег, а к власти пришел совет империи. Мари, дорогая, я плохо помню год, но тот день для меня ясен, как нынешний…
— Ох нет, конечно же, какие еще расчеты могут быть между банками, кроме как не подкуп? — улыбнулась Мариэльд.
— Не пытайтесь меня запутать. У вас лишь лживые слова, в то время как в моей памяти — неопровержимые доказательства. Не взывайте к моему помешательству. Пусть вашими же трудами я и прослыл безумцем, но я в здравом уме.
— Я вижу… — ухмыльнулась Амелотта.
— Помолчите, сир’ес, — обратился к ней Филипп. — При всем моем уважении к вам, вы здесь лишь наблюдатель. Так будьте им!
— Не тебе меня учить! — зашипела Амелотта. — Ты безумец, Филипп! Безумные никогда не признаются в своем безумии, потому что все вокруг них дураки. Ты говорил про Горрона? Так знай, он поехал на Юг из-за клана Теух по просьбе Летэ и с ним все хорошо. Месяц назад мы с ним беседовали и он говорил, что его задержали по ошибке, — ответила Амелотта, а затем добавила: — Когда-то ты уже попрал наши законы, когда должен был явиться на суд графа Мелинайя в качестве свидетеля. Но что ты сделал? После того как твой отряд смыло селем, вернулся в свой замок, отказавшись свидетельствовать. Кто же виноват, что твоего умишка хватило, чтобы спасти из селевого потока не сына или внуков, а жену?! Ты уже тогда показал, что тебе дороже смертная грязь, чем мы. А теперь ты смеешь обвинять сир’ес Мариэльд, ту, кто положил жизни своей семьи на алтарь нашего клана для его же блага! А ведь мы понимаем, зачем ты это делаешь. Тебя лишили «сына», что уязвило твое самолюбие? Так Юлиан никогда не был твоим сыном! И поверь, твое безумие оскорбляет его, ведь он куда разумнее тебя. Ты думаешь, его уволокли на Юг? Он сам желал туда, и моя дорогая Мари, я уверена, отпустила его. С ним все хорошо.
Летэ покрутил браслет на руке.
Филипп обратился к нему:
— Сир’ес, единственное, что докажет правоту либо их слов, либо моих, — это обряд воспоминаний. В моей памяти правда! Я еще раз покорнейше прошу, дайте мне возможность…
— Умолкни! — глухо перебил Летэ.
— Сир’ес Летэ! Внемлите голосу рассудка!
— Я приказал тебе умолкнуть! — рявкнул тот. — Еще слово, и я убью тебя!
Филипп замолчал, напряженный.
— Я услышал достаточно и терпеть больше не намерен… — продолжил Летэ. — Теперь настал твой черед слушать. Так слушай меня! К празднику Сирриара ты явишься сюда с завещанием. До этого момента тебя здесь более не примут. Я сам определю наследника для земель твоих предшественников и передам ему родовое имя Тастемара. От Ройса к наследнику. Ты этого имени больше не достоин. Прочь с моих глаз! Покинь мой замок до рассвета!
Филипп побледнел и пошатнулся, будто его ударили наотмашь. Мариэльд же продолжала стоять, окруженная преданными сторонниками, и благодетельно улыбалась противнику, которого только что низвергла. А тот между тем развернулся и направился к замку, где перепуганные слуги после хриплого приказа стали собирать вещи, которые только-только привели в порядок.
Еще не наступил рассвет, а Гресадон Жедрусзек стоял в дверях с поддельной улыбкой. Впрочем, движения его, как и слова, были уже не так почтительны. Он оповестил, что кони оседланы, и ушел, растворившись в сумраке, окутывавшем коридор замка. Некоторое время Филипп постоял перед потухшим камином, оглядел пустым взором спальню: кровать, укрытую алым покрывалом, высокие гардины, изящные кресла — и покинул ее. За ним шел такой же немой слуга, волоча на себе сумки. Второго отправили оповестить сэра Мальгерба.
Он спустился во двор и по уже расчищенной за ночь дорожке ушел влево, к конюшням. Все вокруг белело снегом, и один лишь замок со спящим садом чернел на фоне этой мертвой белизны. До графа донеслись голоса. Там, на круглой площадке перед конюшнями, стояла Мариэльд де Лилле Адан в окружении свиты, состоящей из личной служанки Ады, охранников и обычной прислуги вроде цирюльника и швей.
Мариэльд обнимала свою старую подругу, гладила ее по плечам, а лицо Амелотты, исчерченное злыми морщинами, от этого будто бы молодело и добрело. И Летэ стоял рядом. Он тоже тянул к сребровласой графине свои руки, и воздух дрожал от бряцания его рубинового браслета. Она принимала их, снимала перчатки и отвечала ласковыми поглаживаниями, будто гладила мужа, брата и друга одновременно.
— Когда же, Мари? — спрашивала тихо Амелотта.
— Приезжай когда захочешь, моя дорогая.
Две женщины вновь нежно обнялись.