И брови старика лукаво поползли вверх, а губы изогнулись в чуждой для него улыбке — доброй. Старик достал из-под мантии свиток, который уже доставал ранее в паланкине, и вложил его в руку Юлиану. Под выжидающим взглядом тот размотал шелковую нить и развернул документ — об усыновлении. Пробежал по нему глазами и невольно побледнел. Он знал, что это рано или поздно бы произошло, но исполненное Иллой лишь усугубило чувство вины, которое ворочалось внутри.
«Он сделал это именно в тот день, когда я собираюсь исчезнуть из его жизни», — подумал Юлиан.
Однако, понимая, что от него ждут благодарности, улыбнулся через силу и посмотрел на старика, который выглядел на редкость счастливым.
— Спасибо… Спасибо, достопочтенный.
— Я рад, — проговорил Илла, — что исполнилось то, о чем я и подозревать не мог. Что по обе мои руки сидят мои преемники: рода и политики.
Вопреки сложившемуся обычаю никого не трогать, старик Илла вдруг возложил свои сухие руки, обвитые громоздкими кольцами, на ладони своих преемников. Юлиан остался недвижим как статуя. В это время же Дзаба пылко поглядел на Иллу Ралмантона, как глядят на богов, готовясь присоединиться к ним же на пьедестале. В глазах мастрийца сверкали ум, честолюбие и амбиции, и Илла узнавал в нем молодого себя, только лишенного тех недостатков, что сгубили его на пути к вершине.
Меж тем глаза королевы Наурики разглядели это семейное воссоединение, и ее лицо тоже стало счастливым. Будь ее воля, она бы уже подошла к советнику с его сыном и поздравила их с тем, чего сама так страстно желала. Однако этикет к женщинам благородных кровей был строг, а потому она так и осталась сидеть и ждать, пока на нее обратят внимание. Словно чувствуя, Юлиан повернул голову. Королева поглядела на него так, как всегда глядят на фаворитов: с любовью, привязанностью и тоской по постели. Она улыбнулась только ему одному, но это заметили многие. Догадки двора разом нашли подтверждение. В ответ Юлиан тоже улыбнулся и едва склонил голову в почтении.
Толпа шумела. Толпа ярко и пышно праздновала.
— Жаль, жаль, — прошептал чуть позже Дзабанайя, вытирая рот платком. — Жаль, что на этом прекрасном пиру не будет Гусааба Мудрого. Но он скоро прибудет, и ты, Юлиан, увидишь мудрейшего, — он взглянул на Иллу и добавил: — Мудрейшего из людей… Не зря он носит такое великое звание.
— Я буду рад увидеть его.
— Не сомневайся, он станет одним из величайших людей, встреченных тобой. Увы, война, а затем и предосторожности помешали ему прибыть сюда, и он возложил на меня, слугу его воли, ответственность по устроению свадьбы. Увидь он сегодня то, что мы сделали почти невозможное… Я бы, наверное, стал еще счастливее, ибо получил бы похвалу не только от достопочтенного Иллы, которого люблю как учителя, но и от Гусааба Мудрого, который своими советами заменил мне в юности отца.
Тут Дзаба вытянул лицо, увидев в чертах Юлиана плохо скрываемое беспокойство.
— О чем ты переживаешь? Уж не о том ли твои мысли, будто ты недостоин? Так откинь их от себя…
— Нет, друг мой. Я размышляю над тем, что пока не сделано невозможное. Пока наследник, который еще не родился, не сядет на трон, нельзя праздновать подобное, — ответил Юлиан, обманув. — Помнится, ты сам в начале разговора упоминал о том, что боги могут наказать тех, кто излишне уверен в своей победе. Слишком много осталось заговорщиков на воле…
— Да, тут ты прав, — отозвался Дзаба, и глаза его вспыхнули злобой. — Но огонь Фойреса не затухнет так просто, и явление анки народу было тому свидетельством! Пусть даже и обманщик, который выставлял себя всего лишь покупателем красноперого инухо, солгал. Однако же наш символ сбежал из его мерзких лап! И воспарил над Элейгией. Это благой знак!
Тут Дзабанайе пришел в голову тост, и он поднялся из кресла. Когда гомон в зале утих, пылкий мастриец поднял бокал с душистым вином и громко сказал:
— В этот великий день я хочу признаться в любви к вашему народу! Мало того что моя прекрасная принцесса Бадба, дочь великого Мододжо Мадопуса, которому я служу всей душой и телом, связала себя узами брака с храбрейшим принцем Флариэлем Молиусом. Так и некогда было предсказано пророком Инабусом: «Над кем распластает свои крылья анка, то быть тому правителем мира, ибо на него упадет благодать Фойреса!» Поэтому отныне я хочу называть вас не иначе как братьями и сестрами, ведь недавно великая анка раскрыла свои крылья над Элегиаром, дав нам, мастрийцам, знак. Однако многие говорят, что то была иллюзия! Иллюзия! Что это хитрые происки! Так знайте: вчера мне принесли перо!
Дзабанайя извлек чехол из-под пышной мантии, укрывающей его кольчугу, шаровары и шелковую рубаху. Оттуда он с почтением достал черное перо, в котором Юлиан тотчас узнал перо из хвоста Уголька.
— Эта великая птица уронила свое перо за городом, летя в наши земли с доброй вестью! — громко и радостно сказал мастриец и поднял трофей над головой.
Улыбаясь, он тут же попросил сотворить пламя. После разрешения один из придворных магов высек из пальцев искру, и Дзаба поднес перо, отчего оно вспыхнуло алым факелом посреди зала. Спустя время перо само по себе потухло, а мастриец тут же передал его королеве, перед которой выросла стены охраны.
— Попробуйте, Ваше Величество! — воскликнул мастриец. — Оно холодное. Неопалимое!
С удивлением королева коснулась пера, будто не было минуту назад никакого горящего факела. Она кивнула, пригладила его и приняла как дар.
По залу разнесся одобрительный гул. Многих придворных очаровало обаяние горячего мастрийца и его преданность делу, а потому в их глазах он значительно вырос, как тот, за кем можно идти. Однако были и такие придворные, которые не поддерживали короля, но, впрочем, после показательных повешений и не показывали этого. Для них вознесшийся Дзабанайя был проводником мастрийского влияния. Мало того что в преддверии войны их обобрали до нитки, так еще и появление этого мастрийца угрожало им. Кто знает, как распорядится король? Будет ли два великих архимага на одно королевство? Не отщипнут ли с Полей Благодати наделов?
И уж тем более сдержанному двору не нравились открытость и лесть, которые были чертой дальних южных народов, поэтому нашлись и те, кто видел в Дзабанайе Мо’Радше зарвавшегося шута.
— Что же ты, называя нас всех братьями и сестрами, — вдруг раздался голос из дали зала, — носишь под мантией кольчугу, а у сердца — кинжал?
Голос подал старший боевой маг Хоортанар. Он сидел за столом рядом с другими сподвижниками архимага и враждебно смотрел на мастрийца.
Однако Дзабанайя не растерялся.
— Мои кольчуга и кинжал не для братьев и сестер! — заверил он пламенно и откинул мантию, не стесняясь обнажить защитное облачение. — Моя кольчуга от подлого удара Нор’Эгуса, а кинжал для того, чтобы ответить после атаки и убить врага прямо в сердце! А если нападут не на меня, а на моих братьев и сестер, почтенный, — и Дзаба сверкнул глазами, — то знай, Хоортанар, мой кинжал сослужит добрую службу, встав на их защиту. Ибо велика Элейгия, неопалима! Для меня теперь что Элейгия, что Нор’Мастри — единый дом!
Пламенные речи посла, которые для эгусовца Хоортанара содержали скорее угрозу, нашли отклик в сердцах элегиарцев. Хоортанар же, понимая, что его выпад обернулся против него, растекся ответными любезностями, а затем и вовсе встал из-за стола и пропал в полутени угла. Впрочем, глаза его продолжали яростно буравить Дзабанайю, а по губам пробежала победоносная улыбка, которая скрылась от всех прочих.
Под гул одобрения Дзабанайя сел обратно в кресло, подле Иллы Ралмантона. Тот, уже опьяневший, лукаво улыбался.
— Ты, Дзаба… — Илла тоже теперь обращался к послу, используя короткое имя, — умеешь держать удар и красиво уходить от нападения. — Тут он понизил голос: — Но не стоит так открыто угрожать эгусовцам. Обожди пока притеснять своих неприятелей. Мудрый муж должен уметь выжидать, а не вести себя как распаленный боем мальчишка.
Дзабанайя кивнул и принял совет и предостережение одновременно. Еще некоторое время он следил за передвижениями Хоортанара, который отчего-то решил обойти все залы и подсаживался к другим магам. А когда его эгусовский неприятель и вовсе пропал из виду, то мастриец принялся также пылко спорить с Юлианом о «Книге знаков пророка Инабуса из Ашшалы», которую тот на днях ему вернул. Но более всего его взор был прикован к принцессе Бадбе в предвосхищении приближающейся брачной ночи между ней и принцем Флариэлем. В предвосхищении зарождения владыки владык.
Еще с час все пили, ели кому что положено. С каждым мгновением Илла и Дзабанайя становились все добрее и пьянее, а Юлиан — собраннее. Под мантией, сшитой ему на заказ у того же портного, что обшивал советника, покоился документ. Согласно ему, он был теперь Юлианом Ралмантоном — вампиром свободным и принадлежащим к знатному роду.
Слухи разлетались с быстротой птицы. Казалось, виновницей всего этого стала Наурика. Сначала от стола королевской четы отпорхнула одна щебечущая фрейлина, затем вторая, третья, и еще, и еще. И в конце концов к советнику уже стали подходить и поздравлять. Кто-то произнес тост за молодого Ралмантона — и вот все разразились поздравлениями. После тоста к наследнику семейства Ралмантонов тут же устремились взоры всех красавиц, ведь ничто так не украшает мужчину в глазах женщины, как знатный род и соответствующий знатности огромный кошель. Юлиан усмехался, наблюдая эти жаркие, полные обещаний взгляды женщин. Как же быстро все меняется… Как ты сразу начинаешь нравиться, когда богат и знатен. Это напомнило ему Ноэль с его страждущей толпой желающих набиться в друзья, когда он только приехал в особняк вместе с Мариэльд де Лилле Адан в 2121 году. Он тогда еще верил в искренность прихлебателей, принимал их, выслушивал, а они кивали, соглашались с ним во всем, хотя тогда он ничего умного говорить еще не мог.
Сейчас же он наблюдал за подобным с отвращением, хотя и не без спокойного цинизма. Юлиан прекрасно понимал, что даже обаятельный Дзаба уделяет ему столько внимания и выказывает знаки дружбы лишь из-за его близости к советнику. Нельзя не догадаться, что теперь, после усыновления, мастриец станет ему лучшим другом. Что поделать с этим миром?