«Что за мир такой дрянной, полный грязи и лжи. Мне врут. Я вру. Все зиждется на обмане. Но хватит с меня! Довольно!» — думал Юлиан, рассматривая пирующих и силясь хотя бы в последний раз отыскать среди них своего «незримого» врага.
Однако все вокруг пили, демонстративно выражали свою радость, и, конечно же, никто не выдавал себя. Вздохнув, он стал искать благовидный предлог уйти. Предлог представился. Ни с того ни с сего Латхус, доселе стоящий у стены, вдруг подошел к хозяину и коснулся его плеча рукой. Жест был невероятно наглым, но в шуме и гаме празднества остался незамеченным.
Илла Ралмантон тут же развернулся. Глаза его стали серьезными. Не говоря ни слова, охранник, очертания которого подергивались от заклинания, сидящего в голове, только кивнул и безо всякого разрешения пошел вдоль столов к тихому темному коридору. Коридор этот уводил в гостевые комнаты и к лестнице. Встревоженный Илла со взглядом коршуна подорвался с кресла и схватился за свою любимую трость. Тут же с его лица испарилась вся радость. Он исчез следом за наемником, отмахнувшись от всей сопровождавшей его свиты.
Юлиан проводил их взглядом, и что-то в душе его всколыхнулось, забеспокоилось. Видя, как тот тоже поднялся из-за стола, Дзабанайя спросил:
— Куда ты?
— Здесь жарко, не находишь?
— Не жарче, чем в Бахро! Все вокруг не плавится, значит, жизнь уже хороша! — рассмеялся довольно мастриец, вспомнив родной край, где правило вечное лето.
— Однако я не так неистово влюблен в жару, как ты, друг, и нахожу в ней больше любовницу, нежели жену. Пойду подышу холодным воздухом, а там, гляди, и снег выпадет. Полюбуюсь.
— Как же можно любить холод? Возвращайся скорее. Поговорим о сороковой асе мудрых изречений Инабуса.
— «Не сила возводит человека на вершину горы, а терпение и вера в то, что ты взойдешь».
— Ай, джинн! Запомнил все же? Подожди, ты еще уверуешь в Фойреса!
— Бывай, Дзаба, бывай.
И Юлиан, попрощавшись с приятелем, похлопав того по плечу, направился к коридору, который вел в сад. Перед тем как скрыться в полутьме, он обернулся в последний раз на празднество, чтобы запомнить радостные лица.
Пора. Прощай, Элегиар.
Из-за стола поднялась и королевская семья. К тому же коридору направились Морнелий с женой и детьми. Юлиан услышал позади шум и, увидев торжественную процессию, согнулся в глубоком поклоне, чтобы пропустить их. Наурика специально отстала, поручив сонного мужа церемониймейстеру под благовидным предлогом, якобы уже не могла удержать его. Дождавшись, когда все завернут за угол, а зал позади скроется за еще одним поворотом, королева остановилась и махнула сопровождавшим ее рабыням. Те замерли стайкой подле нее. Юлиан увидел бархатные туфельки, богато расшитый золотом подол платья и поднял глаза. Они оба тепло улыбнулись друг другу. Королева протянула белую мягкую руку, и он жадно припал к ней, расцеловал обвитые кольцами пальчики. Наурика поглядела на него с усталостью и затаенной страстью одновременно. На нее столько всего свалилось в последнее время, что женщина мечтала уснуть в объятьях и забыться от всех проблем.
— Прими мои поздравления, Юлиан Ралмантон, — она выговорила это сладко, будто пробуя на вкус фамилию и ее сочетание с именем.
— Главным поздравлением, Ваше Величество, для меня будут ваша улыбка и внимание, которыми я всецело дорожу.
Обратив взгляд на рабынь, Юлиан оттянул ворот рубахи, чтобы показать кольцо с дассиандровской жемчужиной, подаренное ему ранее. Наурика довольно улыбнулась. Ей пришлась по душе мысль, что теперь она сможет спокойно беседовать с Юлианом не только в постели, но и прилюдно. Чуть погодя она сказала:
— С завтрашнего же дня, дорогой мой придворный, я примусь за важное дело.
— За какое же? — удивился Юлиан.
— Найду тебе невесту.
— Невесту? — голос прозвучал еще удивленнее.
— Невесту! Да! Я видела эти женские взоры, направленные в твою сторону после новости об усыновлении. Надеюсь, ты не усмотрел в них невинный интерес? Ибо, поверь, невинности в них, несмотря на старания отцов, меньше, чем порока. Поэтому тут нужна умелая длань, которая не позволит тебе попасть в когти к очередной гарпии. Знаешь, я перебрала в уме всех красавиц и, кажется, нашла ту, кто тебе подойдет. Оскуриль, племянница Дайрика Обарайя… Она очень красива, степенна и благоверна. Не находишь? Ты должен ее помнить.
Юлиан вспомнил красавицу Оскуриль, ее дорогие наряды, глаза, как у лани, и семенящую милую походку. Вспомнил он и ее застращанный характер, который предупреждал любого желавшего посвататься к ней о том, что такая жена при каждой близости будет притворяться мертвой. С такими женами надо заводить любовницу, а то и две, чтобы восполнить потерю женского тепла.
Не выдержав, он усмехнулся внутри себя оттого, что королеве в голову пришла очередная взбалмошная идея. Однако ответил он, конечно же, иначе:
— Помню, я все помню…
— И как она тебе?
— Невообразимо хороша, Ваше Величество! Как белоснежная непорочная лилия среди пожухлых, истрепанных ветром цветов.
— Я не сомневалась, что наши вкусы совпадут! Позже я познакомлю вас.
— Хорошо, завтра. Завтра я полностью отдаю себя в ваши руки, Ваше Величество, и вверяю вам свою женитьбу! На что же мне полагаться, как не на ваш безупречный вкус?
Сказано это было, чтобы избавиться от долгих разговоров, но столь умело, что Наурика действительно поверила в искренность слов. Хотя последнее, что Юлиан сейчас искал в своей жизни, — это жена.
Королева томно улыбнулась, еще раз подставила свои пальчики для ласк, представляя, как потом эти губы будут целовать ее лицо и грудь. Но тут Юлиану помог нарастающий шум — кто-то из пьяной знати собирался свернуть в коридор, чтобы прогуляться и подышать свежим воздухом. Дабы не быть покрытой лишними сплетнями, королева тут же поспешила скрыться за углом, подле которого уже толклись немые рабыни.
Юлиан вздохнул, одновременно радостно и грустно. Все-таки ему будет не хватать этой умной, степенной и красивой женщины.
Он проводил королевскую чету взглядом. Затем прошел к развилке, откуда попал бы в анфиладу коридоров, ведущих к саду. Однако, вместо того чтобы повернуть направо, он остановился и принюхался. В воздухе витали цитрусовые духи, столь любимые советником. Шлейф тянулся влево, в глубину коридорных залов, которые шли параллельно большим церемониальным залам. Ощущая смутное беспокойство, Юлиан последовал за запахом. Шел он минут пять, размышляя, зачем советнику потребовалось так отдаляться от всеобщего пиршества. Снова уединение с наемниками? Шлейф истончился и пропал. Где-то в этих комнатах находился Илла. Юлиан подкрался ближе к одной из дверей и вслушался. Внутри раздавались голоса. Скрипело перо по бумаге.
— Когда сообщили? — шепот Иллы.
— Сейчас, хозяин… — голос Латхуса, столь редкий.
Юлиан слышал, как кто-то что-то пишет (боясь подслушивающих камней), затем шелест парчовых одежд, видимо, старик Илла поднялся из кресла, когда ему передали бумагу. Значит, писал Латхус, но откуда ему знать грамоту? А потом тишина, прерванная грязной бранью и звуками разрываемого на части пергамента.
«Снова темные дела старика, который умудряется ведать то, что происходит за много миль отсюда. И все это благодаря наемникам. Я был прав. Однако жаль, что я так и не проник в разгадку этой тайны», — думал Юлиан.
И, желая исполнить данное себе обещание, он устремился дальше по коридору, чтобы оттуда выйти в сад к реке.
Если бы он знал, что было в письме, написанном Латхусом, то не шел бы, а бежал к реке, прочь от опасности, потому что послание содержало в себе слова «Ноэль», «Юлиан де Лилле Адан» и «старейшина». Но он шел нарочито медленно, запоминая все повороты, вдыхая запах дворца, слушая отдаленный гул голосов и сожалея, что покинул дворец, не выведав ни «незримого» предателя, ни секретов советника.
Близился выход в сад. Вот поворот, ведущий к полукруглой двери: толстой, укрепленной железом в несколько слоев — такая выдержит и осаду. У этой двери на лавочке под сильфовским фонарем сидел один из магов, а подле него стоял караул. Юлиан как ни в чем не бывало прошел мимо и разглядел, что чародей клюет носом, посапывая.
Он сказал страже, что желает прогуляться в саду.
— Только недолго, — отозвался один из охранников.
— Почему?
— Приказ не наводнять сад толпищей. Небезопасно. Как захотите попасть назад, постучите три раза. Выглянем в окно двери.
— Хорошо.
Юлиана выпустили во внутренний сад. Он кинул последний взгляд на мага, который отчего-то решил отдохнуть у караула, прикидываясь пьяным, хотя от него совсем не пахло вином, и вышел. Сзади загремел засов, и дверь захлопнулась.
Попасть в этот сад Отцов возможно было лишь через дворец. С трех сторон он был подперт его башнями и только на северо-востоке упирался обрывом в реку Химей. Сейчас здесь стояла тишина. Над Элегиаром сияла бледная луна, изредка прячась за небольшими рваными облаками. Дул холодный ветер, но снега не было. И оттого сад был черен. От железной двери, из которой вышел Юлиан, тянулась выложенная гранитной плиткой дорожка, проходящая под аркадой из лоз. Дорожку окаймляли каменные колонны. Между колоннами, как и на аллее Праотцов, стояли статуи, только поменьше. Однако это были не боги, хотя и этих чтили и любили, — это были чиновники и короли, заслужившие стоять в саду и смотреть глазницами из мрамора на все вокруг. Здесь, среди плеяды великих, после своей смерти желал оказаться и честолюбивый Илла. И Юлиан отчего-то вдруг живо представил, где воздвигнут его статую в тяжелых парчовых одеждах и с тростью — вот прямо здесь, между шпалерами с бугенвиллиями, рядом с предшественником Чаурсием. Вместо плешивой бороды каменному советнику сделают бороду роскошную, с завитушками, а вместо злого выражения лица — добрейшее, словно его обладатель всю жизнь положил на помощь беднякам.
Юлиан вдохнул холодный воздух. Это отрезвило его от дворцовой праздности, и он зашагал куда бодрее. Он шел вдоль башни Ученого приюта, нависшей над ним. Башня была черной, окна в ней тоже были темны, и только на четвертом этаже из окон лился свет — там проходил консилиум.