— Когда я говорил о судьбе, я имел в виду не себя, а тебя…
— Почему же? Или вы считаете, что судьба неприкосновенна к вам? Уж не оттого ли, что возомнили себя зерном Прафиала, носителем божественной сущности? Тогда я хочу разочаровать вас, Ваше Величество. Я изучал вас и весь ваш род начиная от Морнелия Основателя, и результаты моих исследований неутешительны.
— И что же ты узнал, Абесибо?
— Род истинных Молиусов уже давно мертв — он многократно прерывался. В 1117 году в битве под Байвовским холмом последнего короля из того великого рода убили, а генерал Райвофель объявил себя следующим Молиусом, однако усыновленным. И даже если Райвофель действительно был бастардом короля, как он себя называл, то и тогда, в 1136 году, один из советников, чье настоящее имя утеряно, уроженец древнего Норра, задушил Райвофеля и всех его детей. И тоже объявил себя Молиусом, хотя Молиусом он точно не мог быть. И это лишь два случая из задокументированной истории. Только два, а ведь их на деле десятки, если не сотни…
Архимаг улыбнулся и откинулся на лавке, поправляя кольчугу.
— И даже это в свое время не преуменьшило моего почтения к вашему роду, Ваше Величество. Знаете, я тогда отчаянно искал доказательства вашей избранности, потому что искренне верил, что служу достойному королю. Во время попытки излечения ваших глаз я множество раз прощупывал вас магическими заклинаниями, надеясь обнаружить хотя бы намек на священное зерно Прафиала, хотя бы толику той душевной силы, которой якобы обладали Праотцы. Я следил за каждым вашим словом или действием на протяжении больше трех десятилетий.
— Ну и что же? Ты открыл какой-нибудь секрет, Абесибо? — апатично спросил король.
— Да, я узнал ваш секрет, Ваше Величество. Но сей секрет печален… Вы несете в себе никак не зерно Прафиала, а скорее зерно уродства из-за череды кровосмешений. Вся ваша власть зиждется на слепой вере народа. Однако времена меняются, и пора уступать трон тому, кто более силен и приспособлен к этому миру. Тем более моя честь требует возмездия.
— Честь? — Морнелий глухо рассмеялся, трясясь всем телом. — О какой чести ты говоришь? Не прикрывайся ей, Абесибо, ты — делец, которого купили. И ты подкупил таких же дельцов. Но я искренне благодарен тебе.
Абесибо вздернул брови и улыбнулся.
— За что же вы мне благодарны?
— Своим бунтом ты избавил меня от той гнили, что наводнила дворец. Твоими заслугами стали свободны земли. Они из-за смерти знати вернулись под корону, и ими я куплю прибывшую из Нор’Мастри аристократию. Благодаря твоему предательству мне не придется делить один титул архимага между тобой и Гусаабом.
И король вдруг повернул свой отрешенный лик в сторону архимага и криво улыбнулся, а его белые глаза уставились на чародея.
— Ты — глупец, Абесибо, очередной на моем веку глупец, которого погубили жадность и честолюбие. Глупец, который сделал то, что от него требовалось, — предал. Не ты первый и не ты последний бил в спину своему королю, считая, что власть дается не свыше, а наиболее сильному.
— Вы так самоуверенно заговорили…
— Зачем же мне теперь скрываться? Ты уже мертв, Абесибо. Твоя душа и плоть умерли в тот день, когда в твоем уме созрели мысли, будто бы мир зиждется на вечных поисках силы.
— И что же вы, Ваше Величество, сделаете теперь? — натянуто улыбнулся Абесибо.
Не дожидаясь ответа и следуя на опережение, он вдруг зашипел острые слова на Хор’Афе, чтобы сжечь короля сорвавшейся с кончиков пальцев молнией. Но слова не произвели никакого эффекта, а воздух вокруг Абесибо сгустился, опутал липкой сетью. С тихим звоном лопнула гроздь амулетов на его груди, чтобы тут же осыпаться у ног крошкой.
Морнелий улыбнулся криво, гадко. Абесибо побледнел. Он попытался подорваться, но тело его вдруг обмякло, а язык стал заплетаться. Архимаг завалился на спинку молельной скамейки, чувствуя полную беспомощность. Впрочем, он противился, ведь Абесибо Наур, рожденный в Апельсиновом Саду и достигший могущества, был не из тех, кто сдается просто так! А потому он смотрел в белые глаза Морнелия, как смотрят в глаза лютого врага, и собирал все душевные силы, что были у него, чтобы сбросить оковы чар. Он тужился вернуть себе власть над своим же телом. Он смотрел в пустые глаза короля, белые как молоко, и увидел вдруг, как свернулась в них искра, которая разгорелась в безудержное пламя.
Все было бесполезно. Язык, руки и ноги архимага онемели и были ему более неподвластны. Абесибо смог выдавить из себя лишь измученный стон, в то время как на лице Морнелия не проглядывалось ни следа усилий: король улыбался.
— Помнишь, Абесибо, — прошептал он, — как ты, будучи маленьким мальчиком из знатной семьи, встретил среди апельсиновых деревьев незнакомца? Помнишь свое желание, которое ты ему загадал, посчитав незнакомца джинном? Ты хотел стать великим магом, чтобы тебя помнил весь Юг. Тогда мой брат, Харинф Повелитель Бурь, сжалился над тобой, ибо ты носил большую силу. Твоей дланью я должен был забрать Нор’Алтел, и тебе было суждено вознести Элейгию. Но я всегда исполняю желания, поэтому снова дам тебе шанс вознести ее… Но вознесешь ты Элейгию своим предательством. И Юг запомнит тебя как Абесибо Изменника, как Абесибо Полоумного и ополчится не только против тебя, но и против Нор’Эгуса. Благодаря твоей выходке я смогу ввести законы, контролирующие магию, и поставить статую любимому брату Фойресу, пусть и вопреки его желанию. А сам Нор’Эгус же устрашится, увидев в твоей памяти безумие, то, как ты сошел с ума в храме Прафиала, когда попробовал коснуться священной семьи.
Абесибо силился что-то сказать, но не мог. Тут вдруг его будто силой подкинуло, и ноги его сами по себе встали со скамьи. Король криво улыбнулся.
— Так иди же, Абесибо, и стань для Нор’Эгуса символом победы Элейгии. Ты будешь жить, пока Нор’Эгус не падет. Иди к своей семье. Боги присмотрят за тобой…
И руки архимага, вопреки его воле, достали из кошелька заготовленный портальный артефакт и стали водить им. Чужое сознание шептало за него заклинание, и, как ни кричал внутри Абесибо, он не мог управлять своим телом.
Портал вспыхнул ярким светом. Архимаг пропал в нем, так как вели его ноги и не мог он больше повелевать ими.
В ночи, освещаемой сильфовскими огнями, в небольшом городе Апельсиновый Сад стоял дом. Там заночевала большая семья Наур по дороге во дворец Нор’Эгуса. И когда отец явился посреди слепящего проема, все поднялись, ибо никто не спал, кроме одного младенца.
Абесибо сначала криво ухмыльнулся, а затем, стоило ему переступить сияющий портал и оказаться среди своей семьи, как лицо его вдруг обмякло. Архимаг завалился на пол, губы его расслабились, шепча какую-то несуразицу, а пустые глаза безумца, в которых осталась лишь искра сознания, уставились на жену. На руках у прекрасной Марьи, облаченной в честь празднества в струящиеся шелковые одежды, теперь лежал не Абесибо Наур, прозванный Ловцом демонов, а Абесибо Безумец, которому предстояло остаток своих дней пробыть умалишенным, в то время как его истинное сознание так и останется запертым внутри, выглядывая из стеклянных глаз, как узник из клетки.
Когда портал погас, король снова повернул голову к статуям Праотцов. Так он просидел пару минут, а потом махнул рукой, и вокруг него исчез звуковой щит. Морнелий прошептал:
— Наурика… Моя любимая жена Наурика… Что же ты не идешь ко мне, а лишь подсматриваешь из молельни? Разве не клялась ты мне в вечной любви?
Королева вышла из-за приоткрытой двери молельни, бледная и напуганная. Медленным шагом она подошла к своему мужу, села на скамью и также медленно трясущимися руками надела тому на лицо шелковый платок, затем водрузила на его голову корону. Дети вышли следом, ничего не понимая. Они ничего не видели и не слышали, стоя у матери за спиной и забившись в угол комнатушки.
— А где этот чертов изменник?! — крикнул Флариэль, оглядываясь.
— Он ушел, сын мой. Он безумен. Вставайте на колени и молитесь, дети мои. Молись, моя жена, ибо боги отвели от нашего рода угрозу.
Никто ничего не понимал, но вся королевская семья рухнула ниц перед статуями и обратила полные слез глаза к Праотцам. И лишь Наурика стояла на коленях вполоборота, будто молилась она не беломраморному Прафиалу, а мужу своему, в сторону которого были обращены ее красные глаза. А сам же Морнелий, осунувшись, апатичный и равнодушный ко всему, продолжал сидеть на скамье.
Когда в храм на рассвете ворвалась перепуганная гвардия и обнаружила живую семью, все в ужасе распахнули глаза. И тоже попадали ниц в молитвах, не веря, что архимаг, вошедший в храм, чтобы вершить правосудие, никого не убил. Весть эта разнеслась по мертвому замку, в котором еще шли локальные сражения с теми, кто не смог покинуть дворец по портальным камням, которые вдруг растеряли силу.
Глава 26. Начало большой войны
Глеоф. В это же время
Прошла ночь. Рассвет только должен был наступить, но Филипп сидел на холме и смотрел вдаль, сквозь морозную дымку. Его не пугали ни ветер, ни холод. Сидя на коленях, он снял с головы шлем с подшлемником. Злой ветер тут же растрепал седые пряди, а Филипп опустил глаза и посмотрел на плюмаж в шлеме, погладил сначала перья, затем, спустившись сухими пальцами, рельеф гравировки. Лицо его казалось бесстрастным, но в синих глазах разлилась печаль. Когда он рос, ему, еще юнцу с пухом на лице, вкладывали в голову мысли о величии клана. Когда он выпивал своего господина Ройса, чтобы стать следующим Тастемара, он готовился стать одним из старейшин. Совет довлел над ним всю жизнь: и до того как дар потек по жилам Филиппа, и даже спустя четыре сотни лет. Все осознанное бытие проходило под его могущественной дланью, которую олицетворял собой Летэ фон де Форанцисс.
Мог ли Филипп не подчиниться этой длани?
Нет, не мог. Уж таков он был… И хотя всей душой он презирал решение Летэ, однако ни одной мысли у него не появилось, чтобы предать или пойти вопреки. И все же он теперь предатель, вставший рядом с ненасытным Ижовой, с мстительным Райгаром Хейм Вайром… Что еще в его силах? Что он мог противопоставить тем, кто излился из мира Хорр, душам бессмертным и куда более древним, чем весь клан? А ведь Горрон знал, кто есть Мариэльд, знал, потому что только теперь граф понял его фразу о том, что противник не графиня.