— Заткнись. Ладно, поглядим.
Бетке вдруг заторопился. Ему уже не терпелось посулить Людвигу кальсоны. Вообще-то он даже не против, если этот кухонный придурок будет его подкармливать, но когда у него на руках такой козырь, как кальсоны, тут дело верняк. Людвиг очень уж любит покрасоваться. А нож он где-нибудь стащит. Хлеб тоже нетрудно раздобыть. А терьер-то на самом деле не больше таксы.
— Так что завтра вечером, — сказал он. — Жди за уборной.
Лебенталь возвращался в барак. Он сам еще не вполне верил своему счастью. Ветеранам-то он, конечно, скажет: заяц. Не потому, что кто-то побоится есть собачатину, — в зоне иные лагерники не брезговали даже мясом трупов, — а просто потому, что маленько прихвастнуть — одна из радостей его ремесла.
А кроме того, он ведь любил Ломана — значит, за его зуб надо было выменять что-то особенное. А нож в зоне запросто можно будет продать — вот и деньги на новые закупки.
Сделка состоялась. Уже упал вечерний туман, и его белые клочья потянулись через лагерь. Лебенталь в темноте крадучись шел к своему бараку. Под робой он нес заветную добычу — вареную собаку и хлеб.
Невдалеке от барака он вдруг заметил зыбкую тень, что, пошатываясь, маячила посреди дороги. Он сразу смекнул, что это не просто свой брат арестант — у тех нет такой хозяйской повадки. Приглядевшись, он узнал старосту их двадцать второго барака. Хандке качало, словно лодку в море. Лебенталь тотчас же понял, что это значит. Сегодня Хандке гуляет, где-то раздобыл выпивку. Проскользнуть незамеченным мимо старосты, припрятать собаку, предупредить товарищей — все это было уже невозможно. Поэтому Лебенталь юркнул за барак и затаился в темноте.
Первым, кто напоролся на Хандке, оказался Вестхоф.
— Эй ты! — гаркнул староста.
Вестхоф остановился.
— Почему не в бараке?
— Иду в уборную.
— Ах ты параша! А ну, подойди сюда.
Вестхоф подошел чуть ближе. В тумане он все еще не мог как следует разглядеть, какое у Хандке лицо.
— Как тебя звать?
— Вестхоф.
Хандке снова качнуло.
— Тебя звать не Вестхоф. Тебя звать вонючий пархатый жид! Как тебя звать?
— Но я не еврей…
— Что? — Хандке ударил его кулаком в лицо. — Из какого барака?
— Двадцать второго.
— Ну ты подумай! Еще и из моего барака! Ах ты мразь! Блок какой?
— Блок «Г».
— Лечь!
Вестхоф не упал ничком на землю. Остался стоять. Хандке подошел на шаг ближе. Теперь Вестхоф увидел его лицо и хотел пуститься наутек. Но Хандке уже ударил его мыском в колено. Староста был неплохо упитан и много сильнее любого доходяги из Малого лагеря. Вестхоф упал, а Хандке наступил ему на грудь.
— Лечь, жидовское отродье!
Вестхоф распластался на земле.
— Блок «Г», стройся! — заорал Хандке.
Скелеты высыпали на улицу. Они уже знали, что сейчас произойдет. Один из них будет избит. Запойные дни у Хандке всегда заканчивались одинаково.
— Это все? — заплетающимся языком спросил Хандке. — Дневальный?!
— Так точно! — отрапортовал Бергер.
Сквозь туманную мглу Хандке вглядывался в строй арестантов. Бухер и пятьсот девятый тоже были тут. Они уже с грехом пополам могли ходить и стоять. Не было Агасфера. Он с Овчаркой остался в бараке. Если бы Хандке о нем спросил, Бергер, глазом не моргнув, зачислил бы Агасфера в умершие. Но Хандке был пьян, а он и трезвый-то не очень людей различал. И в барак заходить не любил, боялся дизентерии и тифа.
— Кто еще желает не подчиниться приказу? — Голос у Хандке совсем поплыл. — Жид… Жиды пархатые!
Никто, понятно, не вызвался.
— Смирно стоять! Как куль… как культурные люди!
Они стояли смирно. Какое-то время Хандке тупо глазел на них, потом повернулся к Вестхофу, который все еще лежал ничком на земле, и начал бить его ногами. Вестхоф только прятал голову, закрывая ее руками. Хандке продолжал бить. В воцарившейся тишине слышны были только глухие удары сапог Хандке по ребрам Вестхофа. Пятьсот девятый почувствовал, что стоящий рядом с ним Бухер вот-вот не выдержит. Он схватил Бухера за запястье и сжал что есть мочи. Рука Бухера дрожала и дергалась. Пятьсот девятый ее не выпускал. А Хандке все колотил свою жертву. Наконец он утомился, встал Вестхофу на спину и несколько раз подпрыгнул. Вестхоф не шелохнулся. Тогда Хандке от него отошел. Лицо его блестело от пота.
— У-у, жиды, — пробормотал он. — Давить вас надо, как вшей. Ну кто вы после этого?
— Жиды, — спокойно ответил пятьсот девятый.
Хандке кивнул и несколько секунд глубокомысленно смотрел себе под ноги. Потом повернулся и зашагал к проволочной ограде, за которой находились женские бараки. Постоял там, сопя и отдуваясь. Когда-то он работал наборщиком, в зону попал за половое преступление, и вот уже год как был старостой барака. Спустя несколько минут он повернулся и, не обращая больше ни на кого внимания, затопал к лагерным воротам.
Бергер с Карелом перевернули Вестхофа на спину. Он был без сознания.
— Он что, ребра ему поломал? — спросил Бухер.
— Он его по голове бил, — ответил Карел. — Я сам видел.
— Отнести его в барак?
— Нет, — сказал Бергер. — Лучше оставьте так. Пусть пока тут полежит. В бараке места нет. Вода еще осталась?
У них была консервная банка воды. Бергер расстегнул на Вестхофе робу.
— Может, лучше все-таки его внести, — настаивал Бухер. — А то вдруг этот подонок опять вернется.
— Не вернется он. Я его знаю. Он уже отвел душу.
Из-за барака тенью выскользнул Лебенталь.
— Жив?
— Жив. Пока.
— Он его топтал, — объяснил Бергер. — Обычно он только бьет. Наверно, принял больше, чем всегда.
Лебенталь прижал руки к груди, показывая, что у него кое-что под курткой.
— Я жратву принес.
— Тише ты! Не то весь барак сбежится. А что у тебя?
— Мясо, — прошептал Лебенталь. — Это за зуб.
— Мясо?
— Ага. Много мяса. И хлеб.
Про зайца он решил не врать. Не то сейчас настроение. Он посмотрел на темный силуэт на земле, возле которого склонился на коленях Бергер.
— Может, еще успеет съесть хоть кусочек? — спросил Лебенталь. — Мясо-то вареное.
Туман оседал все гуще. Бухер стоял у двойной ограды, за которой были женские бараки.
— Рут! — позвал он шепотом. — Рут!
Из тумана выплыла неясная тень. Он напряженно всматривался в силуэт, пытаясь понять, она это или не она.
— Рут! — шепнул он снова. — Это ты?
— Да.
— Ты меня видишь?
— Да.
— Я принес поесть. Руку мою видишь?
— Вижу, вижу.
— Это мясо. Я бросаю. Лови!
Он взял кусочек мяса и перебросил через двойное заграждение. Это была половина порции, которая ему досталась. Он слышал, как кусок упал на той стороне, фигура за оградой нагнулась и стала шарить по земле.
— Слева! Слева от тебя! — шепотом командовал Бухер. — Примерно в метре слева от себя ищи. Нашла?
— Нет.
— Левее. На метр левее от тебя. Вареное мясо! Поищи как следует, Рут!
Тень замерла.
— Нашла?
— Да.
— Слава Богу! Съешь сразу, вкусно?
— Очень! А у тебя еще есть?
Бухер опешил и насторожился.
— Нет. Свою половину я уже съел.
— У тебя есть еще. Бросай, бросай скорее!
Бухер подошел к проволоке так близко, что колючки царапали кожу. Через внутренние ограды лагеря ток не пропускали.
— Ты не Рут! Ты не Рут!
— Рут, Рут! Еще! Кидай!
Внезапно он понял — это не Рут! Рут никогда бы так не сказала! Туман, волнение, эта тень, этот шепот его попутали!
— Ты не Рут! Скажи, как зовут меня.
— Тс! Тихо! Кидай!
— Скажи, как меня зовут? Говори!
Тень не отвечала.
— Это мясо для Рут! Для Рут! — кричал Бухер шепотом. — Отдай ей его! Ты поняла? Отдай мясо ей!
— Хорошо, хорошо. У тебя еще есть?
— Нет! Отдай мясо ей! Это не твое! Это ее мясо! Ее!
— Да-да, конечно.
— Отдай ей. Или я… Я тебя…
Он осекся. Что он может сделать? Он прекрасно знает: тень за забором давно уже заглотила этот кусочек мяса. В отчаянии он рухнул на землю, словно сбитый ударом незримого кулака.
— Ах ты подлая тварь!.. Чтоб ты сдохла! Подавилась этим мясом!
Это было уж чересчур. Впервые за столько месяцев кусок мяса — и так по-идиотски его упустить! Он всхлипывал, хотя слез не было.
Тень на той стороне шепотом пискнула:
— Дай еще! А я тебе покажусь. Я тоже умею. Смотри!
Похоже, она и впрямь задрала подол. Белесые волны тумана искажали ее движения, превращая их в странный, похабный и гротескный, почти обезьяний танец.
— Ах ты дрянь! — шептал Бухер. — Чтоб ты подохла, сука! Идиот, какой же я идиот!
Надо было сперва твердо убедиться, расспросить, а уж потом бросать. Или дождаться, пока туман рассеется и станет лучше видно — но тогда он мог бы не дотерпеть и съел бы мясо сам. Он хотел отдать его Рут как можно скорее. А тут как раз туман, он еще подумал, какая удача. А теперь вот, — он застонал и в бессильной ярости принялся молотить кулаками землю.
— Идиот! Что я наделал, кретин несчастный!
Кусок мяса — это ведь кусок жизни. Ему казалось, его сейчас стошнит от обиды.
Бухера разбудила ночная прохлада. Он встал и поплелся обратно. Около барака о кого-то споткнулся. И только тогда увидел рядом пятьсот девятого.
— Кто это тут? Вестхоф?
— Да.
— Он умер?
— Да.
Бухер наклонился пониже, чтобы разглядеть лицо умершего. Туман оставил на нем свою влагу, а удары сапог Хандке — черные пятна синяков. Он всматривался в это лицо, а думал об утраченном мясе, и почему-то казалось, что одно связано с другим.
— Вот черт! — сказал он. — Ну почему мы ему не помогли?
Пятьсот девятый поднял на него глаза.
— Не говори ерунды. Разве мы могли ему помочь?
— Как знать. Может, и могли. Почему нет? Другое-то смогли ведь.
Пятьсот девятый молчал. Бухер опустился рядом с ним на землю.
— У Вебера ведь мы выстояли, — произнес он.