— Новеньких на дезинфекцию, — распорядился Вебер. — Недоставало нам еще тут тифа и чесотки. Где кладовщик?
Кладовщик объявился тут же.
— Одежду этих заключенных на дезинфекцию и в прожарку — приказал Вебер. — На смену у нас экипировки хватит?
— Так точно, господин оберштурмфюрер! Месяц назад еще две тысячи комплектов поступило.
— Ах да, верно. — Вебер вспомнил. Одежду прислали из Освенцима. В этом лагере уничтожения носильных вещей всегда было в избытке, чтобы снабжать ими другие лагеря. — Тогда живо этих немытых в баню!
Зазвучали команды.
— Раздевайсь! Баня! Форму и белье за спину, личные вещи сложить перед собой!
По темным рядам пробежал трепет. Команда могла и вправду означать баню, но с тем же успехом и газовые камеры. В лагерях уничтожения людей загоняли в такие камеры нагишом, как бы помыться; но сквозь ситечко душа на них вместо воды струился газ.
— Что будем делать? — прошептал заключенный Зульцбахер своему соседу Розену. — Может, упадем?
Они разделись. Оба знали: сейчас им надо в считанные секунды принять решение, от которого зависит жизнь или смерть. Этот лагерь был им не знаком. Если это лагерь уничтожения, где есть газовые камеры, тогда лучше симулировать припадок, беспамятство, словом, закосить. Этим выкраивалась возможность прожить чуточку дольше, поскольку тех, кто без сознания, в камеры сразу не тащили; даже в лагерях уничтожения уничтожали не всех. Но если это лагерь без газовых камер, тогда симуляция — дело очень рискованное: лежащего без сознания могли за бесполезностью прикончить на месте.
Розен взглянул на тех, кто лежал без чувств. Он уже приметил: никто не пытается их растолкать, поднять на ноги. Из этого он заключил, что, быть может, их все-таки ведут не травить, иначе постарались бы прихватить как можно больше.
— Нет, — прошептал он. — Пока не надо.
Шеренги, прежде черневшие даже в ночи, теперь замерцали грязноватой, синюшной белизной. Арестанты стояли нагишом. Каждый по отдельности был человеком. Но они об этом почти забыли.
Весь этап прогнали через огромный чан с сильным дезинфицирующим раствором. В раздевалке каждому шваркнули несколько носильных вещей. Теперь все снова выстроились на плацу-линейке.
Поспешно оделись. Были они — если только можно применить это слово к данным обстоятельствам, — да, счастливы. Их не затолкали в газовые камеры. Одежда, которую они получили, большинству не подходила. Зульцбахеру в качестве исподнего швырнули шерстяное женское трико, Розену — ризу священника. Это все были вещи с убитых. На ризе еще была рваная дырка от пули, вокруг которой расползлось бурое пятно крови. Пятно замыли наспех, проформы ради. Часть новоприбывших получила в качестве обувки деревянные башмаки с острым кантом из расформированного концлагеря в Голландии. Это были не ботинки, а орудия пытки — особенно с непривычки и особенно для сбитых и стертых в кровь арестантских ступней, притопавших с этапа.
Теперь должен был начаться развод по баракам. Но в эту секунду в городе завыли сирены воздушной тревоги. Все взоры устремились на лагерное начальство.
— Продолжать, — проорал Вебер сквозь вопли сирен.
Эсэсовцы и простые надзиратели носились между рядами как угорелые. Шеренги арестантов стояли тихо и неподвижно; лишь лица, чуть приподнятые к небу, отсвечивали в лунном сиянии мертвецкой белизной.
— Головы вниз! — скомандовал Вебер.
Эсэсовцы и надзиратели помчались вдоль строя, повторяя команду. Но сами то и дело нервно поглядывали на небо. Голоса их терялись в гуле. Они пустили в ход дубинки.
Сам Вебер, засунув руки в карманы, прохаживался по краю плаца. Других приказаний не отдавал. Таким его и застал примчавшийся Нойбауэр.
— В чем дело, Вебер? Почему люди еще не в бараках?
— Развод не закончен, — флегматично отозвался тот.
— Черт с ним! Здесь им нельзя оставаться. На открытой местности их могут принять за войсковые части!
Сирены завыли еще отчаяннее.
— Поздно, — сказал Вебер. — В движении они еще заметнее. — Он стоял как ни в чем не бывало и смотрел на Нойбауэра. От Нойбауэра этот взгляд не укрылся. Он понял: Вебер ждет, что он, Нойбауэр, на глазах у всех побежит в укрытие. Злясь на него и себя, Нойбауэр остался на месте.
— Какой идиотизм посылать нам еще и этих! — вырвалось у него в сердцах. — Тут своих не успеваешь проредить, а они вешают на тебя целый этап! Бред! Почему сразу не послать эту ораву в лагерь уничтожения?
— Видимо, потому, что лагеря уничтожения слишком далеко на востоке.
Нойбауэр поднял на него глаза.
— Что вы имеете в виду?
— Слишком далеко на востоке. Нельзя перегружать шоссе и железные дороги, они сейчас нужны для других целей.
Нойбауэр вдруг почувствовал, как холодные щупальца страха снова сжимают желудок.
— Ясное дело, — подтвердил он, стараясь успокоиться. — Новые части бросаем. Мы им еще покажем.
Вебер ничего на это не ответил. Нойбауэр недовольно на него покосился.
— Прикажите, чтобы люди легли, — распорядился он. — Тогда они меньше похожи на воинскую часть.
— Слушаюсь! — Вебер нехотя сделал несколько шагов вперед. — Лечь! — скомандовал он.
— Лечь! — понеслась команда вдоль строя.
Заключенные рядами повалились на землю. Вебер вернулся назад. Нойбауэр хотел было уже отправиться к себе домой, но что-то в поведении Вебера ему не нравилось. Он остановился. «Вот тварь неблагодарная! — подумал он. — Ему только что выхлопотали крест «За боевые заслуги», а он уже опять нагличает! Что за люди! Да и что ему терять? Пару побрякушек со своей цыплячьей груди героя — больше ничего, у-у, наемник!»
Налета не последовало. Некоторое время спустя сирены дали отбой. Нойбауэр повернулся к Веберу.
— Как можно меньше света! И не тяните вы с распределением людей по баракам. В такой темноте все равно ни черта не видно. Остальное завтра старосты с канцелярией сами уладят.
— Слушаюсь!
Нойбауэр не уходил. Он решил посмотреть, как уведут этап. Люди поднимались с трудом. Иные до того устали, что где легли, там и заснули, и теперь товарищи их расталкивали. Другие остались лежать — эти уже идти не могли.
— Мертвых в крематорий. Тех, кто без сознания, тащить с собой.
— Слушаюсь!
Наконец колонна построилась и медленно двинулась вниз к баракам.
— Бруно! Бруно!
Нойбауэр чуть не подпрыгнул. От главных ворот прямо через плац к нему шла жена. Конечно, она была на грани истерики.
— Бруно! Что случилось? Почему тебя нет? Ты не…
Встретив взгляд мужа, она запнулась. Следом за ней шла и дочь.
— Что вам здесь надо? — еле сдерживая кипящую ярость, поскольку Вебер был рядом, тихо спросил Нойбауэр. — Как вы вообще сюда попали?
— Часовой. Он же нас знает. А ты все не возвращался, я подумала, уж не случилось ли чего. А эти люди…
Сельма огляделась, словно только что очнулась от тяжелого сна.
— Разве я вам не говорил, чтобы вы оставались только в моей служебной квартире? — спросил Нойбауэр все еще тихим голосом. — Разве я вам не запретил сюда заходить?
— Отец! — взмолилась Фрея. — Мама чуть с ума не сошла от страха. Эта ужасная сирена, прямо над ухом.
Этап как раз сворачивал на главную улицу зоны. Арестанты проходили совсем рядом.
— А это что такое? — прошептала Сельма.
— Это? Да ничего особенного. Этап сегодня прибыл.
— Но…
— Никаких «но»! Вам здесь нечего делать! Марш отсюда! — Нойбауэр подталкивал жену и дочь к воротам. — Живо! Марш!
— Но какой у них вид! — Сельма, не отрываясь, смотрела на изможденные лица заключенных, мелькавшие в полосе лунного света.
— Вид? Это заключенные! Изменники родины! Какой у них должен быть вид? Как у надворных советников?
— А те, кого там несут, это же…
— Все, хватит с меня! — заорал Нойбауэр. — Только этого мне недоставало! Нюни распускать! Эти люди доставлены к нам сегодня. Как они выглядят… словом, мы тут совершенно ни при чем! Напротив! Их к нам прислали подкормиться. Разве не так, Вебер?
— Так точно, господин оберштурмбанфюрер!
Вебер скользнул по Фрее чуть насмешливым взглядом и ушел по своим делам.
— Ну что, убедились? А теперь марш отсюда! Здесь вам запрещено находиться. Это вам не зоопарк.
Он настойчиво подталкивал жену к выходу. Больше всего он боялся, как бы Сельма сейчас чего не ляпнула. Такие времена — только и смотри, только и озирайся. Ни на кого положиться нельзя, и на Вебера тоже. Вот черт, угораздило же Сельму и Фрею заявиться, как раз когда этап прибыл! А он забыл им сегодня сказать, чтобы оставались в городе. Впрочем, Сельма все равно бы не осталась. Черт ее знает, отчего она такая нервная. А ведь со стороны посмотреть — какая солидная, представительная женщина. Но как сирену услышит — визжит, словно резаная.
— А с вахтой будет особый разговор. Просто взять и пропустить — это как называется? Этак они любого пропустят.
Фрея обернулась.
— Сюда мало кто захочет.
У Нойбауэра на секунду даже дыхание перехватило. Это еще что за новости? Фрея! Его плоть, его кровиночка? Его зеница ока? Мятеж! Он пристально взглянул в спокойное лицо дочери. Нет, она не это имела в виду. Она не хотела его обидеть. Он простодушно рассмеялся.
— Ну, не знаю, не знаю. Эти вот, с этапа, просто умоляли, чтобы мы их приняли. Умоляли! Плакали! Ты бы посмотрела, как они у нас будут выглядеть недельки через две-три. Не узнать! У нас же лучший лагерь во всей Германии! Этим и славится. Курорт, да и только.
На подходе к Малому лагерю от этапа оставалось еще человек двести. Это были самые слабые. Они поддерживали друг друга. Зульцбахер и Розен тоже были здесь. Обитатели бараков по отделениям выстроились на улице. Они знали — командует разводом сам Вебер. Поэтому Бергер назначил сегодня пятьсот девятого и Бухера дневальными и послал за едой, таким образом он надеялся уберечь их от встречи с начальником режима. Но с кухни их отправили восвояси. Сказали, что еда будет не раньше, чем разместят пополнение.